Ремус Люпин должен обращаться в оборотня 1 раз в месяц.
Снейп варит аконитовое зелье 1 раз в месяц.
Ремус Люпин добрый по отношению к грифам. Снейп злой.
Так почему же гриффиндорцам, устав в очередной раз от нападок профессора, не варить ему...)))
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Они вваливаются в ближайшую комнату, ловкими пальцами пробегая по пуговицам, а потом – царапая и поглаживая – по обнажённой коже. Споткнувшись, Джеймс и Сириус почти падают на пороге, но обнимаются, не давая друг другу упасть, и Поттер, восстановив равновесие, опускает взгляд.
Это так привычно – упасть на кровать, забраться в кладовку для мётел или в пустой класс вдвоём с Сириусом Блэком, у которого такой порочный рот. Но эта комната – не гриффиндорская спальня, не кладовка, не класс. Это даже не ванна для старост, не Астрономическая Башня и не библиотека.
Спящие, в белом, дети невинны –
и даже время
Останавливается перед ними.
Это комната Гарри.
Путаясь в мыслях, и я торможу.
Вот чёрт. Джеймс нащупывает проколотый сосок Блэка, и его рука нерешительно замирает. Сириус подаётся вперёд, его ладони скользят по телу друга, и Джеймс уже почти видит звёзды, потому что – ох, блин! – Лили никогда не могла найти эту точку…
Но видит не звёзды, а спящего Гарри, о котором совершенно забыл.
И в сердце – след
Прожитых лет.
– Сириус…
– Чёрт, Джейми, – стонет тот в ответ откуда-то снизу, и Джеймс вспоминает, на что способны эти пальцы и этот рот…
– Сириус, твою мать! – выдыхает он. Ноги у него подкашиваются, но трясущимися руками Джеймс цепляется за детскую кроватку, и он не может… – Бродяга, нет, не надо…
Я никогда не думал, что это скажу.
Джеймс отводит взгляд, но чувствует, как Сириус замирает. Секундой позже Блэк неверяще переспрашивает:
– Что ты сказал?
Мы становимся старше
И заходим всё дальше
Конечно, Сириус не верит своим ушам: член Джеймса, твёрдый, как, мать его, столб, едва не упирается ему в глотку. А самого Сириуса трясёт от желания прикоснуться к себе. Но это право Джеймса – прикасаться к нему.
Но чем больше мы знаем,
Тем больше в себе скрываем
Джеймс отшатывается, зажав рот ладонью, словно защищаясь. Неловко натягивая одежду, он смотрит вниз, на Гарри.
Сириус поднимается, и Джеймс даже не глядя хорошо представляет выражение его лица.
Ты явился ко мне - как песня,
И одна сменялась другой.
Это лицо всегда казалось Джеймсу невероятно красивым. Даже мальчишкой он думал, что Сириус необыкновенно привлекателен. Обычно Поттер находил симпатичными только девчонок, но Сириус был исключением. И почему бы Джеймсу не считать своего друга красивым, если тот действительно красив.
Я коснулся тебя – как сказки,
В которой мы вместе с тобой.
Но где предел, где её край?
Сириус был прекрасен даже тогда, когда, казалось, состоял из одних острых локтей и коленок; когда, неловко сплетаясь, мальчишки трахались в первый раз – волосы падали ему на глаза, а изо рта вырывались стоны. Да, это была жадная, лихорадочная ебля, и всё закончилось слишком быстро. А потом они избегали друг друга, и Питер даже решил, что они поссорились.
Это могло и не повториться, не найди Джеймс думосбор, и в нём – воспоминания Сириуса. Джеймс сразу понял, что это было – Сириус на них дрочил.
Второй раз был не намного лучше, но двум самым одарённым ученикам школы блестяще удавалось всё, за что они брались. Так что добиться совершенства в таком примитивном деле, как траханье («И как, на хер, ты собираешься показать класс сверху, если вообще не представляешь, что это значит – быть снизу?») было довольно просто.
Не изменяйся,
Не забывай!
Джеймс молчит, не глядя ни на Сириуса, ни на Гарри, а Сириус, помедлив, наконец говорит:
– Слушай, Сохатый – останься я со своими родителями, этими долбаными уродами, женился бы ещё раньше тебя. Всех этих семейных дел не избежать, и мы об этом знали. Лили, если уж ты так намерен остепениться, неплохой вариант. И Гарри я люблю – маленький засранец такой же страшный, как и ты, но он классный. А вот идеальный семьянин, которым ты, блядь, себя вообразил – не ты, Сохатый. Ты – не твой отец. – Сириус обводит рукой вокруг: – Вот это всё – не ты, и ты это знаешь. И какая-то дурацкая цацка у тебя на пальце – не повод прекращать наши отношения.
Осень свернула в кольцо
Наши тринадцать лет
Джеймс долго, мучительно пытается подобрать слова, и, наконец, говорит:
– Сириус, я… я скотина, я это знаю, и Лили тоже всегда это знала, но…
Сириус вскидывает брови, и Джеймс расстроенно машет рукой в сторону сына:
– Слушай, у меня теперь есть ребёнок! Я грёбаная сволочь и хреновый муж, и так далее, но теперь всё иначе. Я нужен Гарри, мы оба ему нужны. Я, блин, собираюсь заботиться о нём и всё такое. Я не могу трахать его чёртова крёстного всю оставшуюся жизнь! Я должен как-то разобраться со всей этой хернёй.
Мне не забыть тебя, нет
Сириус похож на домового эльфа, которому дали пинка. Точно так же он выглядел, когда Джеймс объявил, что у них с Лили наконец-то пошло на лад.
То было нелёгкое время: часы, когда Сириус его избегал, сменялись часами, когда Бродяга ходил за ним по пятам, толкал его носом и лизал лицо; а по ночам сворачивался у него в ногах, или скулил и выл где-то снаружи. А Джеймс лениво гадал, сколько ещё ему оставаться неженатым. Его грудь не разрывалась от боли.
Мне больше нечем дышать -
Сириус пристально смотрит на него, будто решает в уме задачку по арифмантике, и Джеймс понимает, что должен заговорить прежде, чем это сделает Сириус. Ведь что бы тот сейчас ни сказал – его слова могут заставить Джеймса передумать.
Разве красивой ложью
– Бродяга, я не хочу продолжать это.
Глотая, ощущаю всё то же
Услышав это, Сириус вздрагивает, и Джеймс чувствует во рту до ужаса знакомый, мерзкий привкус.
Некоторые вещи не меняются, несмотря ни на что.
Они, невинные, вместе
Одетые в жёлтый и алый
Джеймс ждёт взрыва. Сириусу недолго удавалось сохранять вызывающе невозмутимый вид – уголок его рта вздрагивает, и Блэк стискивает губы, чтобы они не дрожали. Потом переводит взгляд на Гарри, но не взрывается, не приходит в ярость, не орёт, как ожидает Джеймс – только на минуту задерживает на нём взгляд, и выходит.
И Джеймс просто смотрит, как Сириус уходит из тёплого дома в светлую, лунную октябрьскую ночь. Минута тишины – и ревёт, оживая, мотор мотоцикла. Джеймс расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, пытаясь не вспоминать, как сдирал гриффиндорский галстук с Сириуса, с Лили…
Вечность – одно мгновенье.
Джеймс смотрит на сына, гадая, что же важнее для гриффиндорца – мужество или верность. А мальчик спит, ни о чём не подозревающий и беззащитный.
А детям в уютных детских
Надо так мало –
Синие сновиденья.
Выходя из комнаты, Джеймс очень тихо прикрывает за собой дверь.
