-Лили, почему ты целуешь Снейпа? Не канон ведь.
-Да я тут канон почитала, Джеймс.
-И?
-И решила, что канон годен лишь на то, чтобы треснуть тебя,идиота,по голове.
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Гокудера совершенно точно знал, что именно это станет его последним воспоминанием в жизни — если, конечно, у него вообще будет возможность что-то вспоминать перед смертью.
Ямамото пришлось оставить: почти в самом начале, в двух кварталах от периметра, ему пропороло ногу выросшими из асфальта ледяными иглами. Реакция у него всегда была что надо — спортсмен же, телом думать лучше умеет, чем мозгами! — но те доли секунды, в которые он успел бы отпрыгнуть, придурок потратил на Гокудеру.
— Я и без тебя отскочил бы, — шипел Гокудера, оттаскивая Ямамото к стене полуразрушенного дома. Но сам знал — не успел бы. Ловушка остановила бы их обоих.
Ямамото улыбался отчаянной, почти безумной улыбкой, похожей на оскал Сквало. На растрескавшемся асфальте оставалась дорожка из темных капель — под лучами жаркого полуденного солнца кровь казалась почти черной. А лед не таял.
Гокудера обработал рану, перевязал, и только потом поглядел на часы.
— По графику? — спросил Ямамото. — Ты иди, я дождусь.
— Помощь вызови, — хрипло сказал Гокудера.
— Ладно. Иди.
График трещал по швам, поэтому Гокудера молча кивнул и побежал дальше. Легко, почти неслышно, но среди пустой, давно оставленной людьми улицы звук шагов отдавался неестественно громким эхом. Это делало стоявшую здесь тишину еще более мертвой. Как будто попал в другой мир. В какой-то из бесчисленных параллельных миров, где вместо разрушенного тринисетте ожили другие силы.
И, как назло, у этих других сил тоже оказались претензии к Вонголе. «Будто мало нам было Мильфиоре», — зло подумал Гокудера. Шарахнулся от очередной порции ледяных игл, с досадой понимая, что эффект внезапности исчерпал себя быстрее, чем они надеялись. Да и какая, в целом, могла быть внезапность, когда жители давно эвакуированы, а тех, кто собрался изучать возникшую в центре Палермо «аномалию», после трех смертельных случаев отправили восвояси. Огородили периметром, поставили посты и решали вопрос, что делать, на межправительственном уровне. Не иначе, вторжение инопланетян заподозрили.
Гокудера знал точно, что к инопланетянам Шимон никакого отношения не имели. Во всяком случае, не больше, чем Вонгола. Нестандартное пламя, неожиданные методы его использования и абсолютное нежелание договариваться — разве что в этом их можно было бы отнести к какому-нибудь подвиду Чужих. Выкопавшаяся из небытия Семья решила доказать всему миру, кто круче. Место для демонстрации силы они выбрали удачное, ничего не скажешь. То есть, разумеется, Рим, Нью-Йорк или Париж дали бы куда больший резонанс, но у Шимон, как оказалось, был отдельный счет к Вонголе. От их претензий Десятый хватался за голову и орал: «Они спятили!», — но доказать ничего не мог. Энма был на редкость упертым типом и не желал ничего слушать.
Время шло, акции Вонголы стремительно падали, Альянс, едва собравшийся после долгой войны, снова рушился, а Шимон сидели себе в бывшей штаб-квартире Вонголы рядом с Palazzo delle Aquille и смеялись над попытками их окоротить.
Все, что можно было выжать из коротких и, как правило, неудачных стычек, Гокудера выжал. Да Энма и не скрывал свою силу. И о нем, и о его людях Вонгола знала все — а вот помогало это знание мало. Даже Десятый едва не погиб, столкнувшись с Энмой в бою лицом к лицу. Нужен был финт, обходной маневр.
Когда улица под ногами превратилась в зловонное болото, Гокудера только выругался. Прыгнул, пытаясь вырваться, помог себе короткой вспышкой пламени. Приходилось сдерживаться — слабые кольца рассыпались бесполезным крошевом под давлением сильного пламени. Привыкнуть к этому оказалось тяжело, научиться драться, не полагаясь на всю свою мощь — еще тяжелее. Гокудера научился — он должен был, а как иначе?
Туфли погрузились в липкую грязь с мерзким чавкающим звуком, и Гокудера бросил тело вперед, выгадывая спасительные доли секунды. Успел ощутить, как уходит опора из-под ног, как жадная глубина тянет вниз. Упал, вжался лицом в горячий асфальт. Мерзкая была бы смерть. А так — только туфли утонули. Отделался мелочью.
Гокудера стянул испачканные болотной жижей носки, достал платок, брезгливо вытер руки и ступни. Встал и побежал дальше. Асфальт обжигал, к тому же, Гокудера давно отвык ходить босиком — разве что по мягкому песку пляжа, где не впиваются в ноги мелкие острые камушки, нет риска напороться на стекло или ржавую железку. Искушение взлететь стало слишком сильным. Да и график поджимал, они отвели слишком мало времени на неизбежную полосу препятствий. Гокудера стиснул зубы: «Добегу». Оставалось всего два квартала.
Он свернул, пробормотал: «Зеленая улица для гостей» — гадая, слышат ли его. Чья здесь зона, на подступах? Ответ дали сразу — фасады домов исчезли, оплетенные яркой зеленью, и режущий вихрь листвы взметнулся навстречу. Гокудера вскинул руки, защищая лицо, от рукавов тут же остались лохмотья, пропитанные кровью. Пришлось плюнуть на риск остаться без кольца и все же выставить щит — что толку, если он сохранит кольцо, но не дойдет сам?
— Слабак, — рассмеялся кто-то, невидимый за листвой. — И трус, как вся Вонгола.
— Трус здесь ты, Аоба Койе! — отозвался Гокудера. — Говоришь, что вы сильны, а сам боишься смотреть в глаза своему противнику.
— Ты не мой противник, иначе я не пропустил бы тебя живым. Поторопись, Энма ждет.
Теперь листья ударили в спину. Гокудера бежал, поддерживая самый слабый щит, по-настоящему оберегая только глаза и руки. «Энма ждет», вот как? Отлично.
— Дождется ваш Энма, — процедил Гокудера сквозь зубы, когда режущий зеленый вихрь остался позади. Теперь уже не боялся, что услышат. Все шло по плану. А если это похоже на бессильную злость побежденного — пусть порадуются, черт с ними. Хорошо смеется тот, кто стреляет последним.
***
Счет к Шимон у Гокудеры был побольше, чем у прочих. Десятый говорил, это потому, что Гокудера требует от себя слишком многого. Но Десятого даже война с Бьякураном, вскрывшая все худшее, что таилось под улыбчивыми масками союзников, не отучила от доброты и снисходительности. «Требуя многого от себя, я получаю право так же требовать и с других», — отвечал Гокудера. Десятый смеялся: «Моя ужасающая правая рука!» — но не спорил. Сейчас он уже понимал, что может быть добрым, лишь опираясь на силу Хранителей.
Когда появились Шимон, этой силе едва не пришел конец.
С кольцами Вонголы, наверное, получилось бы потягаться с Шимон на равных — хотя Десятый сказал как-то в плохую минуту, что кольцо Энмы, пожалуй, все равно перекрыло бы их силу.
— Как набор тузов в рукаве у шулера, — нахмурился тогда Ямамото. — Нечестная игра.
— Это их сила, — возразил Десятый. — Мы ведь не отказались бы от своей, будь Бьякуран слабее.
Гокудеру злила не сила Шимон, а их чертово самомнение. Демонстративное «нам позволено все». Эта мелкая, никому не известная Семья, поколениями прозябавшая в безвестности, всеми презираемая, вдруг объявила себя выше не только Альянса и Вонголы, но и самих законов мафии. Единственное, что имело для них значение — собственные обиды, истинные или воображаемые. По мнению Гокудеры, воображаемых было больше. Уж он-то точно знал, что Вонгола ничего плохого этим аутсайдерам не сделала. Хотя бы потому, что ничего из себя не представляющая мелочь лежит вне сферы ее интересов.
И вот здесь начиналось то, что Гокудера считал вызовом лично себе. Он, как идеальная правая рука, знал все обо всех. Его ночью после попойки разбуди — не просыпаясь, перечислит сильные и слабые стороны каждой Семьи, их секретные техники, количество и силу бойцов с каждым видом пламени, не говоря уж о степени лояльности к Вонголе и рычагах, которыми эту лояльность можно поддерживать. Он совершенно точно знал, что Шимон не владели ничем. Никогда. Не было в мире мафии никого ничтожнее их. И вдруг пожалуйста вам, никому не известное пламя Земли. Лед, Лес, Болото — откуда? Почему? Это было загадкой, которую, во-первых, Гокудера проглядел, а во-вторых, не мог найти на нее ответа.
Возможно, что-то знал Талбот. И даже если нет — человек, заставший первое поколение, наверняка сказал бы им что-нибудь важное. Талбот вообще склонен был смотреть на мир под совершенно неожиданным углом. Но Десятый прятал его лично — Талбот был их единственной надеждой, он обещал воссоздать кольца Вонголы, когда придет время. «Когда станет можно», — так он сказал; допытываться у старого пня о точных сроках было занятием пустым, слишком уж удачно он прикидывался выжившим из ума. Десятый говорил, что все идет своим чередом — не в самом лучшем из раскладов, но терпимо. Оставалось ждать.
Пока же самое интересное, что сумел нарыть Гокудера — что Шимон заявили о себе после землетрясения, разрушившего, по их собственным словам, могилу основателя их Семьи. Спасибо, хоть землетрясение не ставилось в вину именно Вонголе! Хотя могло бы: по времени оно странно совпало с окончательным уничтожением Бьякурана.
В любом случае, наиболее вероятная картина сводилась к тому, что потомки вырыли что-то из могилы предка. Моральные аспекты осквернения могил были, очевидно, не для них.
Когда в одной из первых стычек едва не убили Ямамото, счет Гокудеры к Шимон вырос до небес. Эти мерзавцы стали его личным делом. Так же, как Бьякуран, уничтоживший аркобалено, стал личным делом Десятого. И за то, что это был Ямамото, и за подлый удар в спину, и за издевательский смех в ответ на попытки Десятого договориться. За обещание покончить с Вонголой — не просто убить, а втоптать в ту грязь, в которой поколениями сидели они сами.
Десятый поставил крест на попытках договориться, когда столкнулся с Энмой в бою. Долго смурной ходил, а потом сказал:
— Безнадежно, Гокудера-кун. Они живут в выдуманном мире. Если бы нам встретиться раньше… Знаешь, детям бывает проще договориться. А когда озлобленный ребенок вырос и получил силу…
Это стало еще одним пунктом к счету. Гокудера не любил, когда Десятый огорчался из-за прошлого. Жить все равно приходилось настоящим.
***
Судя по взгляду, которым встретил Гокудеру Энма, у Шимон счет накопился не меньший.
Гокудера стоял точно в центре огромного холла, вымощенного мрамором, и гадал, с какого перепугу место, отведенное для гостей, огородили пентаграммой. Он не слышал, чтобы Энма верил в потустороннее.
— Считаешь меня демоном? — спросил Гокудера. Щиты слабо мерцали, лишь подчеркивая, насколько он уязвим против серьезной атаки.
— Если ты — это ты, то тебе должно быть все равно, — ответил вместо Энмы неприятный хмырь в пижонских очечках. О нем Гокудера ничего не знал, и это был серьезный прокол.
А Энма молчал.
На самом деле Гокудера ждал или удара сразу, без разговоров, или серии издевательских вопросов, от «зачем пришел» до «не надумал ли сменить хозяина». Но Энма разглядывал его и улыбался, и ни взгляд его, ни улыбка Гокудере категорически не нравились. Подумалось вдруг, что Десятый правильно сказал об озлобленном ребенке. Так оно и было. Из глаз Энмы смотрел обиженный на весь мир аутсайдер, вдруг получивший силу. «Вот теперь вы у меня узнаете! Я всем вам покажу! Попляшете у меня!» Десятый был прав, договориться с ним невозможно.
Десятый был прав и в другом, не сказанном вслух: почти каждый из них мог бы стать таким же. Гокудера точно мог, сейчас он понял это ясно, как никогда прежде. Ему повезло. Он встретил Десятого, Ямамото, ребят. Но ведь и у Энмы кто-то был!
Десятый наверняка и об этом тоже думал: что Энма мог стать другим, сложись что-то в его жизни иначе. Возможно, даже другом. Гокудера не любил думать о не случившихся вариантах, он действовал в единственном, сбывшемся мире. В этом мире Энма стал врагом, и сейчас нужно было что-то с ним делать, пока он не уничтожил окончательно и Вонголу, и все, за что она боролась.
— Что скажешь? — спросил, наконец, Энма.
— Я думал, говорить станешь ты, — немедленно отозвался Гокудера. — Раньше ты не допускал возможности переговоров с Вонголой. Раз я здесь, что-то изменилось?
— Разве я звал тебя? Ты сам пришел. Прорывался через моих людей, бросил раненого товарища, но не отступил. Скажешь, все ради того, чтобы еще раз предложить переговоры? Не разочаровывай меня. Твоя истинная цель должна была стоить всего. Твоей жизни. Его жизни, — Энма развернулся, махнул рукой, и к нему подтащили Ямамото. — На себя тебе точно плевать, а на дружка?
Ямамото медленно поднял голову и попытался улыбнуться. Придурок, кретин! Ведь говорил ему, приказал же вызвать помощь! Хотя помощь могла и опоздать, если их отследили сразу.
А у него, похоже, еще и ума хватило не сдаваться сразу, а драться до последнего. Радоваться, что он в сознании, или это только лишних мучений добавляет?
— Эй, сделай лицо попроще, я в порядке, — сказал Ямамото.
Гокудера сам не заметил, что рванулся к нему, пока Энма не толкнул воздух ладонью с коротким:
— Стоять!
В грудь словно тараном ударило, снесло к стене, впечатало в нее всем телом — с такой силой, что Гокудера живо представил себя в виде барельефа. Каковым у него и были, кажется, все шансы остаться, потому что давление не уходило. В голове словно погребальные колокола звонили, темнело в глазах, воздух приходилось вталкивать в грудь судорожными крохотными вздохами. И даже упасть не получалось. Энма подошел неторопливо; его шаги отдавались гулким эхом, и это был единственный звук, хоть как-то пробивавшийся сквозь гул крови в ушах. Гокудера почему-то вдруг подумал, что лопнувшая, как под прессом, башка будет не лучшим для него финалом. Не слишком эстетично, а главное, очень обидно: уйти, так и не дотянувшись до врага.
— Зачем вы пришли? — спросил Энма. Он немного ослабил давление, так что дышалось теперь легко, а вот на ногах держаться получалось с трудом.
— Посмотреть на тебя вблизи, — Гокудера усмехнулся бы, но такой возможности ему не оставили.
— На меня неинтересно смотреть, — убежденно возразил Энма. — Может, посмотришь, как я твоего дружка в кашицу разминаю? Этому мрамору, — он слегка ударил носком дорогой туфли по полированному полу, — не хватает цвета.
— Может, лучше все-таки объяснишь, что тебе нужно от Вонголы?
— Ты слишком глуп для консильери. Я много раз говорил: я хочу вас уничтожить. Что в этом неясного?
— Почему?
Энма расхохотался.
— Вонгола. На вас слишком много грехов. Ты никогда не думал, что ваши грехи достанут вас? Что пролитая кровь рано или поздно отомстит?
О таком наверняка думал Десятый. Сотни, тысячи раз, с того самого дня, как Реборн заявился к нему и начал обтачивать под босса. Но вряд ли хоть одна из этих мыслей была о Шимон.
— Между нами нет крови, — Гокудера был в этом уверен. — Вы решили взять на себя функции бога? Опоздали. Один уже…
Договорить ему не дали. Черт его знает, что именно в словах Гокудеры так разъярило Энму, но контроль над собой тот утратил полностью. Лицо исказила ненависть — больная, почти нечеловеческая, явно личная.
— Ты не все знаешь, — прошипел Энма. Развернул ладонь, и Гокудеру швырнуло об пол. Энма говорил что-то еще, быстро, горячо, захлебываясь, но Гокудера уже не слышал. Потому что первым размять в кашицу решили, похоже, его.
***
Когда-то они с Ямамото уже попали вдвоем в лапы к Шимон. Тогда, правда, это был не Энма, а его девка — высокая, грудастая, чертовски соблазнительная и стопроцентно отмороженная, не хуже Хибари. Хибари их тогда и вытащил, и если бы не презрительное: «За вами должок», — Гокудера до сих пор вспоминал бы то приключение с удовольствием. Потому что Ямамото тогда так откровенно пялился на сиськи шимоновской девки, что напрочь вывел ее из равновесия. А девка в истерике это совсем не так страшно, как боец в гипер-модусе, и куда более весело. Может, потому и Хибари справился тогда с ней довольно легко. А Гокудера потом спросил у Ямамото, не обзавестись ли ему такими же роскошными буферами на вечерок. Просто так, шутки ради. Хром не откажется помочь. Мукуро, конечно, поржет, зато столько возможностей.
Когда они с Ямамото влипали в переделки вдвоем, Гокудере вообще лезли в голову исключительно глупые мысли. Зато потом всегда было над чем посмеяться.
Сейчас было не до смеха, хотя мысль тоже была глупая: «Интересно, можно ли восстановить из тонкого слоя костей, мяса и крови, размазанного по мрамору, хотя бы иллюзорного Гокудеру? И если да, будет он думать так же, как настоящий? Так же защищать Десятого, огрызаться на Бьянки без повода и разводить Ямамото на трах в неподходящих местах?» Почему-то казалось, что если ответ — «да», то умереть будет не так обидно.
Потом Гокудера подумал, что Энма или беспросветный лузер, или настолько не контролирует себя в ярости, что не умеет даже врага убить максимально болезненно. Было еще не настолько непереносимо, чтобы ни о чем не думать, кроме боли, а сознание уже уплывало. Для такой ситуации — слишком легкая смерть. Еще можно было держаться, и Гокудера держался бы, если бы мог видеть Ямамото, но перед глазами торчали дорогие туфли Энмы, и безукоризненно отглаженные светлые брюки в полоску были кое-где заляпаны кровью. Не пристало боссу. Но Энме, очевидно, нравилось.
— Я пока не стану вас убивать, — сказал Энма. — Еще рано. Вы никто. Мне нужен Вонгола, а не его шавки. Надеюсь, вы не такие идиоты, какими хотите казаться, и он сейчас слышит нас. Почему ты молчишь, консильери? Я ведь знаю, как тебе больно сейчас. Неужели я слишком нежен?
Когда дела Десятого стали по-настоящему опасны — давно, задолго до Бьякурана — Гокудера решил, что не имеет права быть уязвимым для допросов. Он научился справляться с полицейским детектором лжи и с сывороткой правды, он был уверен, что выдержит молча почти любую боль, но вот это «почти» его пугало. Он видел, как ломаются сильные люди: будто выключатель повернули, перешел предел — и готов. Он предпочел бы умереть раньше.
Идти с этим к Шамалу было бессмысленно, к Верде — рискованно. Мукуро многое мог рассказать о том, как отключить сознание от израненного тела, но для него это были чужие тела. Тогда Гокудера и вспомнил о Лал Мирч — о ее прошлом инструктора. Комсубин был серьезной организацией, вряд ли допускавшей провалы своих агентов.
Лал выслушала его молча, и уже за это Гокудера был ей благодарен. Но ее совет говорил разве что о том, насколько она верит в Гокудеру. «Положись на свою волю». Он хотел возразить, возмутиться, но Лал хлопнула его по плечу и добавила: «Посмотри на волю Дечимо. Ты можешь все, что может он. Это твоя гордость».
Может быть, ему и было приятно это услышать. Слегка. Но если думать о деле, а не о гордости, то совет следовало признать бесполезным. Общие слова и никакой практической части! Гокудера тогда решил, что Лал просто не может выдавать секреты обучения бойцов Комсубина. А сейчас вдруг понял. Когда ты беспомощен перед врагом, когда отчетливо слышишь хруст собственных костей и чувствуешь, как одежда облепляет тело, все больше промокая кровью, когда каждая частица тела в панике подает мозгу сигналы о скорой гибели — на что еще полагаться?
Гокудера думал о Ямамото. Наверное, это было бы смешно — если бы оставалась надежда рассказать ему потом, когда все закончится. Но в этот раз закончится действительно все, поэтому Гокудера не пытался мечтать о том, как они проведут ближайший мирный вечер. Не представлял в лицах, как выясняли бы, кто проявил себя сегодня большим идиотом, и до чего довели бы эти выяснения — как обычно.
Гокудера вспоминал прошлое. Это было правильно, и это неожиданно легко помогло отрешиться от Энмы с его захлебывающимся смехом и запачканными кровью брюками.
«Эй, Гокудера, если ты пойдешь завтра на матч, я выиграю!»
«Ты и так выиграешь, придурок!»
«Да, но тогда ты не сможешь сказать, что я выиграл только благодаря твоей поддержке! Ты готов упустить такую возможность?»
«Только благодаря моей? Правда? Ладно, прихвачу с собой какой-нибудь журнал, может, время пройдет не так бездарно».
На стадионе в тот день было очень яркое солнце. От глянцевой бумаги болели глаза, и Гокудера в конце концов действительно смотрел матч. В какой-то момент он поймал взгляд Ямамото, хотя до сих пор думал, что зрители для игроков сливаются в общую галдящую массу, примерно как слушатели на концерте. Но тот взгляд совершенно точно был для него, для Гокудеры. Гокудера не знал, как так получилось, счет был равным, и он вскочил на скамейку с ногами и заорал, не отпуская этого взгляда: «Только попробуй продуть, лузер! Зря я, что ли, болею тут за тебя, как дурак? Играй!»
Почему-то не получалось вспомнить, что сказал Ямамото после матча, но очень четко помнились его губы. Темные, четко очерченные, пересохшие после игры. Мягкие.
Ямамото пил минералку, запрокинув голову, и почему-то было наплевать на толпу вокруг. Струйка воды стекала к подбородку, Гокудера не выдержал и стер ее ладонью, а Ямамото поймал его ладонь, прижал к щеке и сказал: «Не отпущу. Выкуп, Гокудера!»
Тогда они и поцеловались первый раз. Безумно давно. Странно: Гокудера точно помнил, о чем подумал тогда. Что пройдет много лет, а может, не очень много, и они умрут рядом. Погибнут вместе в каком-нибудь бою, защищая Десятого. Десятому не понравилась бы эта мысль, и Ямамото, наверное, тоже. И тогда Гокудера спросил: «Ты будешь помнить этот поцелуй, даже умирая?»
«К тому времени нам с тобой будет что вспомнить», — беспечно ответил Ямамото. Он был прав, им было что вспомнить, но вспоминался почему-то именно тот матч, безумно яркое солнце, мигание табло, струйка минералки, твердые пальцы Ямамото, мягкие губы и беззаботная улыбка.
Он едва почувствовал пинок под ребра, и голос донесся совсем издалека:
— Опять ты увлекся, Энма.
А потом кто-то закричал вдалеке, и мир залило пламя. Родное, сильное, привычное, по-настоящему сильное. Десятый успел. Или это только чудилось Гокудере? В глаза било солнце, и Гокудера целовался с Ямамото на полпути между трибунами и раздевалкой, на глазах у девчонок, Десятого, парней из команды и черт знает кого еще. Уже тогда он совершенно точно знал, что именно это станет его последним воспоминанием в жизни — если, конечно, у него вообще будет возможность что-то вспоминать перед смертью.
***
«Солнце», — вот о чем он подумал, когда открыл глаза. В памяти стояла ослепительная вспышка, невыносимый, сжигающий дотла свет. Что-то такое Гокудера слышал о последнем тоннеле Туда. Но вспоминать не осталось сил, да теперь это было, наверное, не таким уж и важным. На самом деле тьма стояла кромешная, и, если уж честно, Гокудере было все равно, куда он попал после смерти. На встречу с Ямамото рассчитывать в любом случае не приходилось. У них там что-то другое… А может, Десятый хотя бы его успел спасти. Он всегда успевает. Успевал…
Больно было не за себя, а за Десятого — снова станет себя винить, что не успел, не остановил, не предусмотрел. За себя было стыдно. Потому что вот он — и в самом деле не предусмотрел. Еще и Ямамото за собой потащил. Ну ладно, тот сам пошел, но все равно. Кончилось-то все паршиво. А шансы были. Пятьдесят на пятьдесят железные.
Гокудера никогда не задумывался, что такое ад. Вечность сожалений о тех, кто тебе дорог, пожалуй, вполне подходила под это определение.
Он подумал о том, что спешить в вечности некуда, и снова закрыл глаза. Сейчас хотелось проверить, можно ли здесь заснуть.
Заснуть получилось, вот только сложно оказалось определить потом, проснулся он или продолжает спать. Потому что он лежал на явно больничной койке — с маской на лице и иголками в руках, а рядом стояли виноватый донельзя Десятый, Рехей со своей лечебной коробочкой, абсолютно спокойный, а значит, люто злой Хибари. А за их спинами виднелась еще одна кровать, и Десятый кивнул, заметив, как вскинулся посмотреть Гокудера:
— Он там, жив. Лучше, чем ты. Лежи, Гокудера, тебе нельзя двигаться.
— Два дилетанта, — припечатал Хибари. — Запороли все, превратили зачистку в спасательную операцию. Вы должны были отвлечь на себя внимание, а не сдохнуть.
— Да ладно, они ведь живы, — Десятый ободряюще улыбнулся. — Зато с Энмой поговорили.
— Толку, — Хибари раздраженно дернул плечом, развернулся и вышел.
— Без толку, — вздохнул Десятый. — Но теперь я хотя бы знаю, что они имели против нас. Так глупо. Какие-то древние письма, времен первого поколения, я готов поспорить, что поддельные, Примо не мог… Кстати, Гокудера, Энма в соседней палате. Молчи, пожалуйста, не пытайся доказать, что его нужно немедленно убить, все уже решено, его ждут Вендиче. Его кольцо отозвалось на кольцо Неба Вонголы. Да, Талбот их восстановил. Получишь свое, как только встанешь. Похоже, наши предки были друзьями и обменялись какой-то страшной клятвой за всех потомков. А кто ее нарушит…. Первыми нарушили они, так что я ничего не могу сделать. — Десятый помолчал, добавил жестко: — И не хочу. Моя Семья мне дороже друзей Примо. Оставим прошлое прошлому.
Все это и правда было похоже на сон. Или бред — интересно, после смерти можно бредить? Непонятный кошмар, в котором странно смешались Примо, Вендиче, Талбот с кольцами… «Я умер?» — попытался спросить Гокудера. Губы едва шевельнулись.
— Уходите все, — ворвавшуюся медсестру, маленькую и громогласную, точно нельзя было принять за потустороннее существо. Хотя бы потому что Гокудера ее помнил. Имел однажды счастье залечивать дыру в боку под неусыпным надзором доньи Риты. — Поглядите на пульс! Вы тревожите больного! Он и без вас, можно сказать, только-только одной ногой из могилы!
— Мы придем завтра, — пообещал Десятый.
«Я жив», — ответил на собственный вопрос Гокудера.
Донья Рита выпроводила всех и сама ушла, оглядев напоследок палату взглядом профессиональной надзирательницы. И тогда Гокудера смог наконец увидеть Ямамото.
Тот был в сознании, вот только не улыбался, и это казалось странным, неправильным, даже пугало. Лежал весь перебинтованный, в такой же маске с трубкой, как на Гокудере, так же истыканный капельницами и черт знает чем еще. Слегка повернул голову — насколько позволяла вся эта медицинская амуниция — и смотрел на Гокудеру.
Поймал его взгляд — и улыбнулся. От сердца отлегло: вот теперь точно все стало правильно. А потом этот кретин такое сделал, что Гокудера чуть не взорвался от возмущения — стащил с себя маску, чтоб не мешала языком чесать, и заявил:
— Больше я не буду спорить, кто из нас больший придурок. Вопрос решен раз и навсегда.
Гокудера бы ответил. С превеликим удовольствием высказал бы все, что думает о самом Ямамото, его умственных способностях и умении делать логические выводы. Но он и пошевелиться пока не мог. Оставалось молча слушать. О том, как Ямамото зол. О том, что он больше не позволит Гокудере отвлекать внимание с него на себя такими радикальными методами. О том, что если бы Десятый не успел вовремя со своим новым кольцом, Ямамото до конца жизни снилось бы, как Гокудеру убивают на его глазах, и зря Гокудера думает, что это был бы подходящий подарок на прощанье.
«Я ведь не собирался», — попытался все же сказать Гокудера. Правда ведь не собирался, само так получилось. Хотя и не жалел, чего уж врать. Никогда бы он не засомневался дать шанс Ямамото ценой собственной жизни. Но это же совсем не потому что Ямамото… А потому что Десятый… Потому что они все такие, начиная с босса, и это правильно, это Семья.
— Я люблю тебя, придурка, — говорил Ямамото, — слышишь, псих ты ненормальный, люблю. Если еще хоть раз ты решишь, что это дает тебе право лезть в пекло, оставляя меня позади…
Он говорил что-то еще, но Гокудера уже плохо разбирал слова. Слышал только голос. Наверное, донья Рита права, и ему рано еще изображать из себя живого. Но все-таки ужасно хотелось стянуть маску и ответить, чтобы Ямамото услышал, чтобы он знал: что бы еще ни было между ними, в свой последний миг Гокудера будет вспоминать их первый поцелуй. Теперь это можно считать проверенным.
