Человек рассеянно перебирал клавиши фортепиано, с тоской размышляя о тщете всего сущего. Он чувствовал, что его муза исчерпала себя и беззаботно упорхнула в голубые дали. Краем уха он услышал, как в комнату тихо заглянула жена. Она всегда умела бесшумно приоткрыть дверь. Женщина тихо вздохнула и вышла, пытаясь отогнать от себя тихую щемящую мелодию, скользившую из-под равнодушных пальцев мужа.
«Не успел... Не дожил, не дописал...» Музыкант с легким раздражением опустил крышку инструмента. «Все бесполезно, суетно и глупо. Мне не перепрыгнуть самого себя, как ни крути...» Вот уже год, как знаменитый Вольфганг Амадей утратил сон и аппетит. Ему казалось, что дни его сочтены, и душа все еще пребывает в бренном теле лишь из-за того, что нет финального аккорда. Композитор не боялся уйти из жизни. Он боялся банальной серой смерти, не отмеченной ярким штрихом в его партитуре.
Если бы кто-то вздумал заглянуть в окно кабинета, он увидел бы, что помещение завалено исписанными и исчерканными нотными листами. А сам творец сидел напротив камина и смотрел, как рассыпаются в огне его тоскливые думы, записанные черной вязью нотных знаков. Музыкант утратил надежду... И в этот вечер для него существовал лишь огонь, да линованная бумага, заполненная тоскливо-бездушными комбинациями. Он был наедине со своим позором.
Чье-то деликатное покашливание прервало размышления композитора, а внешний вид гостя и подавно заставил сосредоточиться на статной фигуре, укутанной в черный плащ. Из-под широкополой шляпы на Творца смотрели ярко-зеленые смеющиеся глаза, а поверх черной полумаски змеился огненно-рыжий локон, который, казалось, вот-вот вспыхнет. Тонкие губы Незнакомца складывались в язвительную, но удивительно обаятельную улыбку.
– Огонь – потрясающая стихия, не так ли, Маэстро?
– С кем имею честь? – Творец сделал попытку привстать, но Незнакомец замахал руками, умоляя его не беспокоиться.
– Ну что вы, Маэстро, это слишком большая честь для меня – Вы, и вдруг встаете при появлении моей персоны, столь скромной, что даже имя мое ничего вам не скажет. Но мое предложение, я надеюсь, заинтересует Вас, – в глазах гостя отразилось пламя камина, и композитор невольно вздрогнул.
– И в чем же заключается Ваше предложение, сударь?
– Мне нужен Реквием – гениальное творение, достойное высшего существа, кого-то, равного почти божеству. Реквием для полубога!
– Вы задаете мне сложнейшую задачу...
– Но она Вам по силам! Вы это сами чувствуете, Маэстро! – в руках гостя непонятно откуда появился цветок – прекрасная золотая роза, рожденная гением ювелирного мастерства. Сплетена она была из тончайшей золотой проволоки. – Только вы способны достойно воспеть еще одного творца. А этот цветок пусть будет вашим спутником в музыкальных грезах!
Творец молчал. Он уже не слышал своего странного гостя, его охватило полузабытое ощущение полета – то бесподобное ощущение эйфории, когда рука сама тянется к перу, стремясь поспеть за мыслью. В голове звенела музыка, и Композитор даже не заметил, что Незнакомец исчез так же внезапно, как и появился.
Аполлон оторвался от хрустального шара и взглянул на довольного Локи, вернувшего себе обычный вид и теперь блаженствовавшего в гамаке.
– Ты действительно думаешь, что простой смертный способен справится с подобной задачей без помощи музы? Людям такие подвиги не по силам! Им необходима моя поддержка! – и Аполлон гордо выпрямился в сознании собственной необходимости и неотразимости
– Пфх! Какие мы незаменимые! Ты думаешь, с нитью жизни ему нужен хоть кто-то? Да и не твоя это забота, вдохновение Моцарта... Иди, вон, вдохновляй своего Сальери! – с этими словами Локи развалился в гамаке и, пристроив на животе шар, приготовился лицезреть.
Сальери пил. Он вообще пил много и часто, ибо только из хмельного тумана к нему приплывали музыкальные сюжеты, которые он потом титаническими усилиями превращал в шедевры, обреченные быть на втором месте. И только вино способно было залить ту страшную смесь зависти, ненависти и преклонения, которую он испытывал по отношению к Мастеру.
Сегодня музыкант начал рано, и потому почти не удивился появлению полуобнаженной красавицы, которая, впрочем, тут же исчезла. И почти сразу его рука начала выстукивать на столе ритм рождающейся музыки.
Творец работал вдохновенно, как никогда, и рождающееся творение наполняло собой дом, вытесняя из него жильцов. Жена ушла через неделю, заявив, что в доме, где с утра до вечера звучит такое безумство, детям оставаться вредно. Но гению было все равно – он творил шедевр, венец своей жизни, и не замечал ничего вокруг. Такой могла быть работа алхимика, нашедшего формулу философского камня...
– Может, откажешься от пари? Всем твоим девочкам, вместе взятым, не переплюнуть мою розу.
– Это лишь нить жизни, Локи, она не заменит вдохновения, – Аполлон довольно отпил коньяк из рюмки и опасливо покосился в сторону гамака. За последние несколько дней бог Огня несколько раз портил ему напиток, превращая его в смесь стрихнина с кислотой.
– А вот если бы некто, здесь присутствующий, не будем тыкать пальцами, не сачковал на лекции о промысле божьем, он бы знал, что в нити жизни гения сконцентрирован такой заряд вдохновения, что его на десять Шедевров хватит, а не на один. Плюс к тому – благословение норн и Лады, это тоже не хухры-мухры, это серьезно. Ну и где-то на краю сознания он понимает, что это его последний рывок.
Моцарт завершал свою работу. С каждым днем его детище становилось все гармоничнее, и с каждым днем сияние розы все усиливалось. Наконец великий день настал. Опустошенный и счастливый Моцарт вышел на улицу. Он шел и чувствовал себя помолодевшим, полным сил и энергии. У дома Сальери он остановился и, после краткого раздумья, вошел.
Сальери, как всегда, что-то бормотал себе под нос. Вид его был ужасен: осунувшийся, бледный, всклокоченный. Его глаза горели полубезумным огнем. Когда Маэстро подошел ближе, композитор поднял взгляд и, узнав гостя, расплылся в победной улыбке.
– А, Моцарт! Рад видеть тебя, мой друг! Именно ты сможешь оценить, да, только ты поймешь... Я только что закончил творение, которое увековечит меня! – вскочив из-за стола, он сел за фортепиано и принялся играть. Музыка захлестывала, сплеталась в кружево и, вальсируя по комнате, пыталась вырваться на волю. Но окна были заперты, и она будто носилась по помещению в поисках щелей. Эта пьеса показалась Моцарту бурной и капризной рекой. Она была действительно волшебно-безумной, уносящей в другой мир... И это было, безусловно, лучшее произведение из всех, что за всю жизнь создал Сальери... И Моцарт склонил голову.
– Друг мой, это... божественно! Гениально!
Сальери вскочил, глаза его горели воодушевлением. В этот раз он поверил... Нет, в этот раз он просто знал, что признание – не фальшивка. На сей раз именно он создал то, что встало в один ряд – нет, то, что превзошло творения Мастера!
– Отпразднуем рождение чуда! – вино полилось в бокал... – Я счастлив, и знаю, что ты тоже рад, Моцарт...
– Да, это произведение, воистину – творение Муз!
Локи на мгновение оторвался от хрустального шара и, язвительно взглянул на Аполлона:
– Надо же, и кто бы мог подумать, что какой-то смертный враз сообразит, откуда растут ноги у шедевра его конкурента?
Аполлон лишь поморщился, не отрываясь от беседы композиторов.
Пригубив вино, оба некоторое время молчали, погрузившись в ощущения.
– Могу я спросить тебя, Моцарт, над чем ты работаешь сейчас? – Сальери вдруг почувствовал, что эти слова, как ключ, открывают дверь чему-то неотвратимому, но останавливаться уже поздно. – Удостоишь ли ты меня чести быть первым, кто услышит твоё новое творение? Я уверен, что оно, как всегда, гениально.
Моцарт медленно, будто неуверенно, кивнул, соглашаясь, подошел к инструменту... «Нет, не может быть, это не должно произойти снова!» – Сальери стало не хватать воздуха, в глазах потемнело. Он смотрел на бокал в руке Мастера. Ему показалось, что вино изменило цвет.
Моцарт допил вино, поставил бокал. Вместо нот положив перед собой Розу, он начал играть. Сальери, словно завороженный, следил за музыкой и за тем как усиливалось сияние розы. Ярче. Ярче. Еще ярче... с последним аккордом роза вспыхнула ледяным пламенем, рухнуло зеркало венецианского стекла, замертво упал Моцарт.
Весь в слезах сидел Сальери возле мертвого гения. И ноты его лучшего творения медленно исчезали в огне. Недостойного творения... Сальери признавал свою бездарность перед великим современником...
Локи задумчиво смотрел на Аполлона. Они молчали уже несколько часов, и каждый не знал, с чего начать разговор.
– Я проиграл, Локи. Тебе и карты в руки, – Аполлон попытался выдавить из себя улыбку
– Да к Хаосу все это! Мы же с тобой уничтожили ГЕНИЯ!!!! Быть может, единственного, кто был способен Творить, а не писать под диктовку муз!.... Хотя... - глаза Локи вспыхнули огнем – Хотя на Земле теперь стало больше на одну легенду!
