Дамблдор перед началом учебного просвещает преподавательский состав относительно Гарри Поттера:
- С этим ребёнком будьте поласковее. Вы имеете дело с чувствительным, легко возбудимым гадёнышем!
***
В «Котле» появились дыры, которые вели прямиком на тот свет.
Дома растеклись деревянной квашней и смахивали на уродливые куличи к празднику. Непропеченные, пресные, а какие-то, наоборот, горелые, они укрывали под своими крышами семьи умерших и одиноких живых. Дым от сгоревших домов висел над головами пыльным маревом. Двери, размалеванные черными крестами, чахли от смолы и нехотя признавали, что скрывают покойника, а то и не одного. Обочина, наряженная неподвижными людьми в чепцах, захлебывалась помоями, от которых тошнило прямо в сладковато-мерзостную реку. Небо спускалось все ниже, любопытное, беспомощное и от этого хмурое.
Праздник драконьей оспы пришел в Переулок из маггловских районов Лондона. Наверняка нашелся какой-нибудь Лавгуд, трубадур и весельчак, поселившийся среди магглов и решивший пропустить стаканчик в «Котле». С сумасшедшего спрос невелик, а кашляет он тем же воздухом, что и мы: сколько ни тер Том кружки, зараза липла к ним жидкой лакрицей и перебиралась с одних губ на другие.
— Давайте я сыграю вам! — Лавгуд всегда врывался в паб и начинал бренчать на своей волынке, горланил баллады, пристукивал ногой.
Не слушали его, вон выставляли, а ему как об стену горох: улыбался и в Хогсмид аппарировал, там навязывался со своими песнями. Желтая его мантия мелькала в толпе, подобно вспышке заклятия, и порождала желание удавиться с тоски.
По традиции праздник встречали с задернутыми шторами, запертыми на засов ставнями и со слезами, текущими по земле вместе с заразой.
Магглы дохли как мухи, не счесть испустивших дух. А у нас на главной площади прибили широкую доску, чтобы отмечать число заболевших — так всегда делали, будто это могло помочь. Доска покрывалась цифрами слишком быстро, а какой-то умник еще и ставки делал, сколько помрет на следующий день. Умника поймали и вздернули прямо там, на площади. Длинное тело ежедневного пророка болталось на ветру как труп курчонка и размахивало руками, указывая путь.
Я бежал по вязким лужам, перепрыгивал через две ступени, чтобы успеть к закрытию лавки. Денег у нас с матерью не было, приходилось шарить по карманам тех, кому уже все равно. Мертвецы протестовали, раскрывая рты и распахивая почерневшие глаза, но я отнимал у них последнее и не стыдился. Все так делали.
Вчера Боунсы сложили в ряд своих мертвых детей — человек девять, не меньше, под крайних подпихнули одеяло и уселись рядом помолиться. Просто больше ничего не оставалось. Семьи у всех большие, обещавшие процветание волшебников на веки вечные, иссякали на глазах, сгорали с трупами и поднимались под облака горьковатым дымом. Мы дышали пеплом вместо воздуха и отхаркивали им же.
Уизли обитали неподалеку в кособоком доме, который с рождением очередного ребенка рос вверх. С приходом оспы Драко посоветовал им разбирать по этажу за ненадобностью, но Уизли пока не отдали болезни ни одного из своих сыновей.
— Уизли скупые, — мама быстро развернулась и поставила на стол суп. Тонкие руки разломили хлеб и швырнули ломти в деревянную миску. — Имеют галлеон за душой, вот и тратят с умом.
Мамина красота, подобная воску, таяла на глазах, но никуда не исчезала. Собиралась лужицей и застывала, чтобы потом можно было переплавить на новую свечу. Я смотрелся в мамино лицо, как в зеркало, и шептал, что вернусь к вечеру.
— С кем ты пойдешь? Один? — она не отпускала моих рук.
— С Малфоем и Гойлом. Может, еще кто явится. Не знаю, мам.
Разумеется, я понимал, о ком она спрашивала.
— Блейз.
Я обернулся.
— Не целуй ее.
Кожа расцветала. Перед самой-самой смертью кожа лопалась и заворачивалась бутонами, восхитительно-настоящими, опаленными, горячими.
Мы старались не касаться друг друга, прятали глаза и шарахались от незнакомцев.
Семья Дафны уже была заражена. Двое младших братьев вытянули маленькие ножки на дорогу, и я сам повесил на шею каждому из них по кнату. Вдруг пригодятся в пути.
Когда умрут все, зараза сгинет. Ей некуда будет перебраться и, пометавшись по пустым улицам, болезнь уберется восвояси. А пока остаются живые люди, зараза питается ими, и выплевывает только испорченных лекарством.
— Я расскажу вам, только тс-с-с.
Дафна хотела возразить что-то, и я приложил к ее губам палец.
— Не тяни, Забини, — Драко, собравший волосы в хвост, до омерзения походил на отца. С двух шагов не отличишь, разве что Люциус опирался при ходьбе на трость — знак члена Управляющего Совета города. — Только давай без глупостей. Вчера на Совете предложили объединить силы с Лютным тупиком и Хогсмидом. Совсем люди двинулись умом от болезни.
Ну правда, все равно что схлестнуть медовуху с огненным виски и ждать, пока они смешаются в воду.
— Объединяться — бред, отгораживаться надо, заборы высокие строить, а не за руку здороваться, — заговорила Миллисент, считавшаяся среди нас старшей сестрой.
Города волшебников еще меньше, чем у магглов, часто вьются у подножия холмов каменистыми дорогами. И воюют друг с другом за главенство.
— Хогвартс откроется, только когда эпидемия схлынет, — вкрадчиво проговорил Драко, задержав взгляд на лице Миллисент. — Попасть бы сейчас туда да покопаться в книгах. Наверняка старики находили выход, иначе мы бы здесь не сидели, а наши родители умирали детьми.
— Совет бессилен? — Гойл предпочитал молчать, а если задавал вопрос, то ответ на него был очевиден.
Драко свел брови над переносицей и промолчал.
— Рассказывай, Забини, — разрешила Миллисент, кивнув большой головой.
Если угонитесь за мной, конечно, расскажу, мне ведь не жалко.
Я уже рассказал мертвым, пока выгребал из их мантий последние монеты. Покойники молчаливые слушатели, лежат себе и лежат. Все подохли, как крысы от отравы. Будь возможность умереть во второй раз, задохнулись бы от собственной вони, захлебнулись бы в реках дерьма.
Я поднялся с корточек и швырнул камешек вниз по лестнице. Пока летит до последней ступени, надо решиться и выложить все как есть. Все, что передумал бессонными ночами, латая прорехи в рубашке и памяти.
— Нам нужно выкрасть рецепт.
— Не-е-ет, — скривился Малфой. — Клюв сопротивляется Империусу, а рецепт нигде не записан, он существует только в его голове. Ты собираешься вырвать тайну вместе с мозгами? Сыворотку правды не предлагать, у его ассистентов нюх как у собак.
— А кто-нибудь вообще видел его ассистентов? Подозреваю, что их не существует.
— Думаю, Клюв не врет, одному готовить зелье сложно. Есть ассистенты.
Клюв появился в Переулке пару недель назад, когда первые заболевшие покрылись вспухшими оспинами.
«Продается».
Выбрал один из нежилых домов рядом с Гринготтсом — по совпадению или специально, чтобы люди не потратили деньги по дороге и донесли их в целости до странной лавки. Пятеро гоблинов, заправлявших делами в банке, не успевали носить из подвала деньги — все желали забрать свои сбережения и купить дивное лекарство. Тесное здание покачивалось от натиска толпы и грозило лопнуть, разметав кругом щепки, золото и куски тел.
Что именно продается, пришлый хозяин не уточнил, да и не нуждался он в пересудах: слава бежала впереди него, и вскоре у дверей змеилась очередь. Очередь шевелилась, билась, плакала и умоляла спасти от верной гибели.
Болтали, что Клюв путешествует на хвосте эпидемии. Куда бы ни пришла болезнь, он оказывался у ворот города следом и предлагал помощь. Лица его никто не видел. Накинув на плечи вощеный плащ, застегнутый под горло, хозяин выходил из задней комнаты ненадолго и говорил глухо из-за маски. В таких масках выступали бродячие артисты, изображавшие тварей с крыльями. Длинный птичий клюв, наполненный сушеными корешками мандрагоры и заунывника, веточками аконита, полыни и асфоделя, не позволял лавочнику улыбаться, зато дал ему имя.
Пересчитав галлеоны, Клюв вручал покупателю крохотную колбочку на несколько капель и велел приходить еще, когда действие закончится. Возвращались не все, потому что запасы Гринготтса иссякли на девятый день. Тогда-то и появились смельчаки, готовые на все ради порции зелья.
Одного из них нашли растерзанного на заднем дворе чудной лавки, и весть понеслась между домами: Клюв прибыл в Переулок не один. Раны, нанесенные волчьими клыками, явствовали, что в помощниках у него оборотень, а может, и не один.
Другой повис на двери лавки, вывалив синюшный язык. Видать в отчаянии бросался на двери, когда медленный яд разъедал кишки, а выбраться не мог — заперто. В городе заговорили о Клюве, с равным мастерством варившем жизнь и смерть.
Еще один вернулся домой в беспамятстве, потеряв себя и имя свое по дороге. Как накладывать Империус, он тоже забыл и больше не пытался.
— Удачи, — на латинском желал Клюв вместо прощания, когда посетители покидали его лавку. А они, не оборачиваясь, неслись домой и запирались на крепкие засовы.
Феликс вился вокруг испуганной птицей, но в руки не давался, только дразнил. Клюв разливал удачу по флаконам — иначе возможность прожить на день дольше соседа не назовешь. Удача как есть.
— Ассистенты Клюва — смертные люди, — я хотел убедить Малфоя, сжимал кулаки от бессилия.
— Ты думаешь, что те трое были дураками? Не владели волшебством или не могли постоять за себя? — Драко пристукнул по камню костяшками пальцев. — Наши отцы найдут выход, — с деланной бравадой заявил он.
— У меня нет отца, — я плюнул на него и побежал вслед за брошенным камешком.
— Да погоди ты!
— Сам все сделаю, — увернулся от рук.
— Один ты не справишься.
— Другого мне не остается, — я остановился и, отдуваясь, решил объяснить: — Как думаешь, долго Дафна продержится, если в ее доме каждый день умирает по человеку?
— Так вот почему ты так спешишь, — Драко скривил губы. За фальшивым презрением к простым человеческим чувствам он скрывал волнение. Как будто я слепой.
— А у тебя, значит, уйма времени? Ах да, у твоего отца есть деньги, как я мог забыть.
— Дело не в этом.
Послышались голоса Миллисент, Гойла и Дафны.
— Дело в том, что мы ничего не знаем о Клюве. Он зельевар, прибыл издалека и не показывает лица. Отец считает, что к нему нужно подбираться постепенно.
— Твой отец слишком много считает. Ему стоит считать только деньги.
Малфой готов был ударить меня, я видел, как желание поднять руку и врезать мне по лицу, копилось на дне серых глаз. Но он сдержался.
— Хорошо, я пойду с тобой. Это не одолжение, — Драко меня опередил.
Мы слишком хорошо знали друг друга.
***
Мы ходили вокруг проклятой лавки так долго, что осень закончилась быстрее. На деле прошло всего несколько дней, растянувшихся жидкой кашей и потонувших в грязи. Один из них я пролежал рядом с Дафной, выскребая землю из-под ногтей. Зараза ко мне не приставала, потому что я все еще находил способы заработать или добыть. А сегодня я вооружился иглой и пришил оставшиеся со вчерашнего улова серебряные кругляши к подолу платья Дафны. Пригодятся в пути.
Вечером отправился за зельем, черпая башмаками помои и тут же вытряхивая. Палочка бесполезно болталась в кармане, бессильная, неспособная вылечить от недуга. И я ее выбросил. Швырнул в грязь.
— Мистер, вы уронили.
Ее глубокие глаза, подчеркнутые синевой, смотрели на меня доверчиво и бездумно. Я не спрашивал ее имени, а она, скорее всего, не знала моего. Мы оба рыскали по Переулку, как голодные твари с ободранными шкурами. Проплешины сморщенно-больными пятнами зудили и сочились, как будто кожа оплакивала здоровое прошлое.
— Я не уронил, я выбросил.
Паб, на углу которого мы столкнулись, кишел попрошайками и продавайками. «Продавцами» этих людей не называли, чтобы хоть как-то отличать от честных торговцев, но заискивающе заглядывали в их лица, тянули раскрытые ладони, отдавали последнее, что стащили у спящей жены или безвольного мужа.
— Дурак, что ли?
— Что ли.
Я никогда не считался продавайкой, но исхитрялся сбывать остатки, выдавленные, выскобленные из себя, извергнутые и тщательно собранные. Делать это нужно очень быстро, пока зелье действует, иначе никто на порченый товар не позарится.
Кто-то продавал Феликс втридорога по ночам, потому что Клюв с наступлением темноты запирал лавку до утра.
У девчонки не нашлось денег, конечно же. Драко, поглядев на мое шитье, пошутил, что все деньги магического сообщества хранятся у гоблинов и у Дафны Гринграсс. Это правда. Гоблины чахнут над золотом скорее по привычке, а Дафна теперь мертва, и монетами расшито ее последнее платье. В карманах Малфоя тоже звенят галеоны, а в моих карманах гремят дыры.
— Ладно. Спасибо, — я протянул руку за палочкой и случайно коснулся ее пальцев.
Кожа горела таким жаром, что удивительно, как не вспыхнула огнем. Глаза лихорадочно блестели, кожа вздувалась едва заметными волдырями.
— Я последняя из семьи, — зачем-то сказала она.
— Давно ты больна?
Мимо протопали в ногу человек пять. Тяжелые ботинки с грубыми подметками вдавливали в землю стекляшки, обломки кирпича и старую, пожелтевшую от собственной ненужности траву.
— Сюда.
Холод, исходящий от каменной стены, превращал капли пота в крошечные ледышки. Они покрывали позвонки и царапали кожу.
Вчера Управляющий Совет решил отлавливать больных и не давать им покупать лекарство. Выяснилось, что заболевшие разносят заразу, даже если приняли Феликс. «Чем быстрее сдохнут, тем меньше надышат», — посчитал Совет.
Все-таки Люциус лучше всего считал деньги.
— У меня есть монеты, но я не дойду.
— Ты ведь знаешь, что делать?
Все равно действие зелья заканчивается, скоро моя слюна, и семя, и пот станут бесполезными.
Она кивнула, скользнула в одну из бывших лавок, а сейчас просто кучу досок, и опустилась на колени, нетерпеливо стягивая с меня штаны. Позволяя мне вторгаться в ее рот, она держалась за мои бедра и ерзала по полу, раздирая в кровь колени, а после вылизывала член досуха, чтобы собрать все до последней капли. Нет, совсем не потому, что ей нравилось, скорее наоборот, но желание получить хоть кроху зелья, пусть и прошедшего через меня, растворенного и безобразно бесполезного, пересилило. Так иссушенный путник в пустыне пьет собственную мочу.
Я взял ее с собой, все равно шел в логово Клюва, чтобы разузнать, где тот прячет своих ассистентов, и что за опасность они представляют.
— Удачи, — как всегда пожелал Клюв на прощание и исчез за шторами.
Вечером Миллисент развела холодный огонь, накрыла его банкой из слюды и развернула тряпку, раздавая всем по куску хлеба.
— Нам нельзя ждать конца эпидемии. Иногда мне кажется, что золота в Переулке не осталось, все оно осело в доме Клюва.
— Я давно вам про это твержу. Мы же сдохнем здесь, сдохнем, сдохнем! Вы видели Уизли? Они продали все, все, что было, превратились из богачей в нищих, и все равно один из близнецов умер. Нет его, понимаете? Еще до Рождества нас не станет, если опустим руки.
Про Дафну говорить я уже не мог. Слова кололись изнутри.
— Не опустим! — Драко, нагнувшись, протиснулся в двери и швырнул перед нами пергамент, исписанный летящим почерком, украшенный официальной сургучной печатью.
— Что это?
— Сегодня отправимся в лавку под видом членов Управляющего Совета.
Светлые волосы рассыпались по плечам, словно в знак беспорядка в его голове.
— Ты бредишь, — серьезно заявила Миллисент.
— Нет, — Драко нетерпеливо отмахнулся. — Я взял у отца мантию и трость. Вашу внешность изменим трансфигурацией, а документ выиграет для нас время.
— Он настоящий? — впервые, пожалуй, Гойл спросил что-то по существу.
— Нет, конечно, — фыркнул Малфой, — Совет по Статуту тысяча четыреста двадцать шестого не имеет права вторгаться во владение торговца.
— И отец вот так запросто дал тебе разрешение воспользоваться печатью?
Повисло молчание.
— Мама не очень хорошо себя чувствует, — Драко сглотнул. — Ну, шевелитесь!
Я направил на лицо Гойла палочку, перекрасил ему брови и подумал, что скоро Рождество подарит нам волшебное ничего.
***
Узнать Гойла под личиной низенького волшебника в возрасте было почти невозможно. Если не знать, конечно, что это все же он. Драко, мастерски подражавший походке отца, шел первым, мы плелись за ним. Я старался уследить за руками и ногами и привыкнуть к усам. Подбородок и верхняя губа чесались, брови нависали над глазами мохнатыми ершиками. Миллисент, обретя стройность, сохранила грузность, и я бы с удовольствием понаблюдал за ней, будь у меня время на это.
Очереди уже не было: мы специально рассчитали время, чтобы попасть в лавку Клюва перед закрытием. Посторонние могли порушить планы.
Пробираясь вокруг дома, я искал лазейки в изгороди, ведь как-то же помощники попадают внутрь незамеченными. Или они не выходят оттуда вовсе?
— Нет нужды в имени, — Клюв спокойно пресек попытку Малфоя узнать его фамилию. — В городе меня зовут Клюв, кажется. Да будет так.
— Что ж, воля ваша.
Миллисент наступала мне на пятки — страх крался рядом и дышал нам в затылки, легко шевелил волосы на макушке. Или волосы шевелились сами. Миллисент дернула меня за воротник мантии и указала в темноту. Тусклый фонарь раскачивался, играя нашими тенями, удлиняя и укорачивая их. Из-под деревянной крышки, прикрывающей выгребную яму, брезжил свет.
— Уж не дерьмо ли сверкает? Никак Клюв начал золотом срать.
Миллисент шикнула и подтолкнула меня в спину. Сама первая не пошла. Я выставил вперед палочку и прошептал:
— Вингардиум Левиоса!
Крышка со скрежетом поползла в сторону, открывая нашему взору… дерьмо.
Я разочарованно застонал. Ничего больше, только зловонная вязкая жижа. Она светилась изнутри, словно только что в ней утонуло солнце. Толща лениво бродила и не пускала солнце обратно, сожрала его и теперь сыто хлюпала.
— Пошли отсюда, — Миллисент зажала нос.
— Нет. Нам надо попасть внутрь.
— Как?
— Просто нырнуть.
Она замотала головой и попятилась.
— Это без меня.
Мы каждый день шлепали по улицам и вытирали ноги о вонючие лужи. Очередная лужа, только глубже.
— Как хочешь.
Я вздохнул полной грудью и шагнул вперед.
Дыхание перехватило, в нос ударил смрад, от которого резало в глазах. Я не чуял под ногами опоры и протискивался как сквозь мягкий резиновый шланг. Смахивало на медленную аппарацию. Убеждал себя, что жижа не бесконечна и когда-нибудь кончится.
Ноги уперлись во что-то твердое. Под левую попало нечто мягкое, розовато-бежевое с синими прожилками. Мясистое растение?
Я осмотрел свои чистые руки. Так и есть, зловонное озеро оказалось зачарованной иллюзией. Растение было теплым, пухлым, податливым, как жирная плоть, тянулось дальше, в широкий земляной тоннель, как нить Ариадны, и не оставляло шансов на передышку. На половине пути растение лопнуло, выпуская кровянистую массу с кусочками непереваренной пищи.
— Мерлиновы башмаки! *
Я полз по самой утробе земли и держал в руках ее кишечник. Выпотрошенный, раскроенный, пузырящийся, еще живой, выдранный из пуза совсем недавно. Впереди с восторженным: «У нас гости, что за прелесть!» распахнулась круглая дверь, выплевывая меня на залитый кровью пол.
Свалявшаяся бурая шерсть обрамляла края разреза. Вепрь ревел, прижатый к полу овальной столешницей, и бил копытами. На столешнице сидел оборотень из тех, что не умели полностью превращаться в человека. В Хогвартсе нам объясняли, что через несколько десятилетий природа сделает свое дело и отнимет у оборотней возможность становиться полулюдьми. Превращения будут полными, болезненными, мучительными и опасными для окружающих. А пока последние представители оборотней-хамелеонов расхаживали по земле и хитро улыбались, дразнили: гляньте, мы еще живы. Поведя острыми ушами, он поднял хвост в знак приветствия и вновь потерял ко мне интерес, полностью увлеченный собеседником.
— Люпин, в следующий раз добавляй не больше пяти капель. Горчит, — сморщился тощий мужчина, покачивая ногой. Мягкий тапочек сполз со ступни и грозил свалиться на пол. Такие носили пару столетий назад.
— Брешешь, Снейп, — спокойно усмехнулся оборотень, — кто из нас зельевар? Я только кровь даю. Захочу — и перестану, — надулся Люпин.
— Лучше скорми птицу горностаю, — Снейп еще раз отхлебнул из фарфоровой кружечки, какую найдешь только в Китае. На краю остался след от напомаженных кровью губ.
— У нас горностаи закончились, последний остался, и тот обглоданный, — огорчился Люпин, мягко забирая у Снейпа кружечку и выплескивая ее содержимое в котел. — Ну-ка пшел, — он пнул шелудивого пса, наточившего клыки. — Интересно, хозяин вообще думает делать запасы?
Снейп набросил на плечи накидку, вымоченную в ягодном соке, и закинул ногу на ногу.
— Думаю, больше не понадобится. Переулок опустел, на днях дальше двинемся.
— Дальше? — уголки рта Люпина опустились. Снейп не обратил на него внимания, как не замечают капризного ребенка, и завел:
— Приготовленный на вепре, — махнул рукой, и в котел пролилась мутная вода, — закипевший без огня…
Я зажал уши. Послезавтра они уедут из города, увозя с собой заветный рецепт.
Птицы кружили под потолком, били желтыми крыльями и сбрасывали в котел спелые ягоды. Брызги оседали на стенах, раскрашивая их небрежными узорами.
Оборотень распушил хвост, соскочил со столешницы и, вспоров себе руку, капнул в зелье собственной крови.
— …что за прелесть эти гости, — прошептал Снейп, плавно сползая на пол и делая шаг ко мне. Член болтался между его бедер, сморщенный, как у старика, маленький, как у ребенка. — Конечно, дальше, идиот, — оскалился Снейп, на щеках кожа пошла красными пятнами, — или ты думаешь, что хозяин подарит нам оставшиеся годы просто так? Посмотри на себя в зеркало, глянь на свои руки.
Люпин поник: его пальцы, покрытые шерстью, шевелились с трудом, будто принадлежали умирающему.
Я забыл, зачем спустился сюда. Мысли пропали из головы, оставив лишь слабую догадку.
Передо мной стояли древние старики с молодыми лицами. Они варили Феликс, а плату получали… чем же?
Безумие, замешанное на невероятности.
— Блейз, беги, он не знает рецепт! — кричали ниоткуда. Голос звучал прямо в моих ушах.
«Зато Снейп знает», — пробормотал я, и в этот момент звякнул колокольчик.
Резкий голос приказал: «Все кончено, убей!»
Пес жалобно заскулил, закрыл морду лапами и опрокинулся на спину. Это тонкая змея, которую я поначалу принял за кишку вепря, выползла из норы, прокусила мохнатую собачью шкуру и бросилась на Снейпа. Тот отпрянул назад, наткнулся на Люпина и наступил на фарфоровую кружечку. Осколки разлетелись по комнате, попали в котел.
— Сколько вам лет?! — заорал я, прикрывая голову руками и падая рядом со Снейпом. Зелье заискрило. — Скажите!
— Триста четыре. Будет, — он хрипел, зажимая ранку на шее.
Не будет.
Кожа его покрывалась густой сеткой морщин и расцветала черными бутонами, будто Снейп носил в себе драконью оспу. Он таял на глазах, впитывался в земляной пол, оставляя на поверхности лишь крашеные губы и пурпурную накидку.
Дом зашатался, будто лишние годы подорвали его основание.
Понятно, почему Снейп носил тапочки из позапрошлого столетия.
— Забини! — Драко высунулся из тоннеля и протянул мне конец трости. — Клюв сбежал, но я все понял! Он алхимик! Алхимик, святой Мерлин! Ты понимаешь, что это значит?!
Почти.
— Почему мы качаемся?
Я скатывался к тоннелю без помощи Малфоя, будто пол накренился.
— Наверное, Переулок становится Косым.
Подгоняемые лишними годами, мы кубарем летели вперед.
***
— Поттер опять нас обошел! — Драко, чуть не плача, пнул ни в чем не повинный диван. — Дамблдор специально дал ему баллы, чтобы мы не выиграли.
Он покраснел от обиды и злости. Вроде бы даже прилизанные волосы встали дыбом.
— Несправедливо, — Дафна помотала головой.
— Я об этом философском камне ни разу не слышал.
Можно подумать, в мире существует только то, о чем знает Драко Малфой. Я фыркнул.
— Тебе что-то не нравится?
— Ага. Твоя тупость. Даже грязнокровка Грейнджер в курсе, что такое философский камень, хотя выросла среди магглов.
— А па-а-апа говорит… — завела Миллисент, поедая булочку. — Па-а-апа говорит, что философский камень опасен!
— Я бы хотел жить вечно, — тихо признался Драко и притих.
— Па-а-апа сказал, что когда один человек живет очень много, это плохо. Это нарушает как ее… гар-мо-нию.
— Профессор! — Малфой первый заметил декана, пришедшего утешить подопечных. — Это нечестно! Мы должны были выиграть! Я сейчас же напишу отцу, и тогда…
— Не горячитесь, мистер Малфой, — невозмутимо осадил его Снейп. — Дамблдор тверд в своих решениях.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Можно. Ложитесь спать.
Пока Драко открывал и закрывал рот, Дафна не выдержала и прыснула.
Мне она нравилась.
— Умираю, до кровати не дойду, — простонала Панси, плюхаясь на диван и скидывая школьные туфли.
Я услышал только «не дойду» и машинально глянул на снейповы ботинки.
Профессор повернулся на идеально отполированных каблуках и убрался из гостиной.
— Мой па-а-па вообще много знает, — похвасталась Миллисент, как будто нас не прерывали. — Он рассказывал, что Лютный раньше был тупиком, а потом одну из стен разобрали.
— Давай лучше про камень.
— Снача-а-ала изобретатель философского камня научился готовить эликсир бессмертия, и только через… через, — Милли наморщила лоб, — через сколько-то лет начал превращать в золото все, что под руку попадалось.
А потом алхимик исчез. Говорят, его звали Николас Фламель, и сейчас ему шестьсот шестьдесят пять лет.
Fin
Примечание:
*— отсылка к одному из самых распространенных средневековых ругательств «Je renie des bottes» (дословно «Я отрицаю башмаки»), что есть эвфемизм выражения «Я отрицаю Бога».
