Кто-то из магглорожденных рассказывал мне, что у магглов есть такие специальные люди – называются психи-аналитики или как-то так. Смешное название. Они вроде колдомедиков, но не прописывают никаких зелий и не накладывают заклинаний… впрочем, у магглов и так нет зелий и заклинаний… Но, в общем, этот псих-аналитик просто слушает. Человек приходит к нему раз в неделю, ложится на диван – и говорит. То есть не на диван, а на кушетку… кажется, это важно. Говорит все, что ему придет в голову. Все, что ему больше некому сказать. Или что никто не хочет слушать. А потом уходит, довольный, – и платит за это кругленькую сумму.
Иногда мне кажется, что мы недооцениваем магглов. Судя по тому, что про них рассказывают, они придумали массу удивительных вещей. Много такого, что мы, волшебники, можем заставить работать только с помощью магии, – и еще, похоже, много такого, что волшебникам даже в голову не приходит.
Если бы я родилась магглой, я бы наверняка могла стать таким психом-аналитиком. Впрочем, мне бы, наверное, было скучно просто сидеть и слушать. Я бы стала задавать вопросы. Предложила бы чаю. С печеньем. А потом и по рюмочке коньяка… Или по кружке доброго эля. И в конце концов получилось бы, что я занимаюсь в точности тем же, чем сейчас. Правда, за то, что я слушаю, мне сейчас никто не платит – только за напитки.
Я вижу их всех – школьников, едва достигших совершеннолетия, которые бегут в бар выпить свой первый законный шот огневиски; шумные компании квиддичных болельщиков, которые приходят послушать трансляцию матча, отметить победу или залить поражение, – пьяных еще до того, как поднесли к губам первую кружку; раздувающихся от гордости выпускников, старательно пытающихся казаться взрослыми; степенных профессоров, порой оживляющихся, как школьники, за бокалом старой доброй наливки; обитателей Хогсмида, заходящих ко мне чуть ли не в домашних тапочках, и залетных столичных гостей, приносящих свежие новости… и многих, многих других, кого регулярно или случайно заносит в мои «Три метлы».
Они приходят и рассказывают мне свои истории. Маленькие истории, которые иногда складываются в одну большую. Такие истории я помню, остальные мало-помалу стираются из памяти. Я бы сошла с ума, если бы помнила все.
…Когда я впервые обращаю на него внимание, мне приходится уточнить, есть ли ему семнадцать. Высокий темноволосый мальчик. Много юношеской бравады, много впитанной с молоком матери гордости, много звонких галлеонов в карманах. Заказывает коньяк – обычный выбор богатых мальчиков. Им кажется, что это звучит очень круто и по-взрослому: огневиски – это для плебеев, сливочное пиво – для детского праздника, коктейли – для девочек, а выбирать вино они не умеют и отчаянно боятся сесть в лужу.
Через час он уже пьян, и ему хочется поговорить.
– У вас есть братья? – спрашивает он у своего соседа по стойке. Тот бурчит что-то неразборчивое, но, видимо, отрицательное. – Мерлин, какой же вы счастливый…
– Не повезло с родственниками? – спрашиваю я, переключая его внимание на себя, чтобы он не докучал ни в чем не повинному посетителю.
– Я бы… я бы свою палочку отдал за то, чтобы быть единственным ребенком, – угрюмо заявляет он.
– Не стоит бросаться своей палочкой. И родственниками тоже. Девушку не поделили? – улыбаюсь я. И, похоже, делаю ошибку, потому что он закрывается, как устрица.
– Мы всю жизнь не поделили… – шипит он, и больше я в тот вечер не слышу от него ничего.
* * *
– Ненавижу этого урода, – говорит он через пару месяцев, запивая маггловским пивом рыбу с чипсами. Богатый мальчик решил приобщиться к развлечениям простого народа. Веселая компания слизеринцев, праздновавшая победу в квиддичном матче, уже разошлась, но он задержался. – Ненавижу. – Я думаю, что это он снова о брате, но, услышав следующую фразу, понимаю: все сложнее. – Что только Сириус в нем находит?
К этому моменту я уже знаю, кто его брат, – знаменитый гриффиндорский красавчик, один из четырех друзей, которые частенько приходят посидеть в «Трех метлах». Но их историй я не слышу – их ведь четверо, и они не сидят за стойкой, а занимают столик в углу, откуда до меня доносятся только взрывы их смеха и отдельные восклицания.
– Я сделал финт Вронского и принес нашей команде школьный кубок по квиддичу, а мой брат смотрел только на своего дебила-дружка. Хотя чего я ждал? Он уже шесть лет на моей памяти только на него и смотрит…
* * *
– Все как всегда, – он отхлебывает огневиски со льдом. – Как в детстве. Сириус брал те игрушки, которые хотел, а я – те, которые остались. Он выбирал, а я – мирился с его выбором. Он выбрал быть плохим сыном, а мне остается быть хорошим… Я хочу наконец хоть что-нибудь выбрать сам! Первый! – он кричит это на весь бар, так что немногочисленные посетители подпрыгивают на месте.
* * *
– Помните Барти? Ну, моего друга, Крауча-младшего? – говорит он в следующий раз, заказывая водку. Я слегка фыркаю – можно подумать, я нуждаюсь в пояснениях. Все выпуски Хогвартса за последние восемь лет я помню не хуже, чем Дамблдор. Барти Краучу-младшему почему-то не нравятся мои «Три метлы», но они заходили сюда пару раз с Регулусом. Странный мальчик – Барти, я имею в виду. Такой чистенький и воспитанный… но чем-то неуловимым он всегда напоминал мне волчонка. Когда я подавала ему стакан со сливочным пивом, мне все время казалось, что, если не убрать руку быстро, он зарычит и вцепится зубами. Глупость какая, правда?
– Он псих, – говорит Регулус, будто отвечая на мои мысли. – Полный, законченный псих. Но он знает, чего хочет в этой жизни, и это очень круто. Я ему завидую.
Он делает паузу, отхлебывает и морщится.
– Но мне страшно – если мы так и дальше будем продолжать, то я и его скоро потеряю...
Я так и не решаюсь спросить у него, что они будут «продолжать».
И почему он пьет именно водку – тоже.
* * *
– Как вы думаете, мадам Розмерта, если человек действительно незаурядный… не такой, как все… он имеет право не подчиняться законам? Быть… выше их? Барти считает, что так.
– Барти имеет в виду себя? – выходит резковато, и я прикусываю язык. Разумеется, сейчас он опять закроется… Но мальчик так поглощен своими мыслями, что не замечает моей интонации.
– Нет. То есть и себя тоже, может быть, но я о другом… Знаете, этот человек… он и правда необыкновенный. Великий. Но я иногда думаю, что он не совсем… – и тут он действительно закрывается. – Не слушайте меня, – говорит он – и переключается на квиддич.
* * *
– Вы знали Марлен Маккиннон?
«Пророк» с передовицей об убийстве Марлен и ее семьи лежит у меня на стойке. Да, я ее знала. Она училась в Рейвенкло на пару курсов младше меня. Красивая серьезная девочка в очках с тонкой оправой. Правда, после выпуска я ее потеряла из виду – ко мне она не заходила.
Ничего из этого я сказать не успеваю. Ничего, кроме «да», потому что сразу же после этого слова он просит меня замолчать. Я поднимаю на него глаза – и внезапно все понимаю. Маленькие истории складываются в большую, и эта история мне очень, очень не нравится.
– Вон, – говорю я. – Вон отсюда.
Аберфорт выгнал из «Кабаньей головы» Флетчера, да и вообще, у него там целый список тех, кому вход к нему запрещен. Чем я хуже? Я не желаю видеть у себя… этих.
– Вон, – повторяю я, наставив на него палочку.
Он смотрит на меня пару секунд. Просто смотрит. Потом кивает и скрывается за дверью.
* * *
Он появляется у меня на пороге через месяц, промозглой ночью, когда бар уже пуст и я собираюсь закрываться.
– Закрыто, – говорю я. – И для тебя – в любое время закрыто.
– Пожалуйста. Пожалуйста, не прогоняйте меня.
Я единолично правлю своей маленькой вселенной под названием «Три метлы» уже восемь лет. Я знаю, что здесь мне помогают даже стены и выгнать того, кого я не хочу видеть, мне не составит труда. Но я, в конце концов, всего лишь женщина.
– Мне больше некуда идти. Вы единственная, кто всегда меня слушал. Пожалуйста, разрешите мне зайти. Хоть на десять минут.
Милый мальчик, я хозяйка бара. Я слушаю всех. Всех, кто окажется по другую сторону барной стойки, кем бы они ни были, будь они хоть тысячу раз мне отвратительны. Это бизнес, милый мальчик, ничего личного. Почему бы тебе не пойти к кому-нибудь из тех, кто и в самом деле захочет тебя выслушать?
Ничего из этого я не говорю, потому что знаю: это мерило высшей степени одиночества – когда человеку не с кем поговорить, кроме бармена. Моя работа – наливать спиртное, но если кто-то приходит за чистым, неразбавленным утешением, я не могу ему отказать.
И я приглашаю мальчика внутрь.
* * *
Если вы промозглой осенней ночью зайдете в пустой бар перед самым закрытием и там вас встретит симпатичная хозяйка, не стоит надеяться на то, что вам предложат что-то, кроме выпивки. Думать так было бы большой ошибкой. Лично у меня на этот случай есть несколько очень эффективных проклятий, которые могут отбить охоту ходить по барам в любое время года.
Но если ночь особенно ненастна, а вы молоды, у вас красивые темные глаза и вы очень, очень одиноки, то иногда специально для вас может случиться небольшое чудо.
Я веду его наверх, в свою спальню, и мы пьем друг друга, будто самое драгоценное вино в моем баре, и он рассказывает мне свою историю, а я слушаю ее, будто впервые, от начала и до конца: про старого домового эльфа и фамильное древо с сожженными ветвями, про родительскую любовь и братскую ненависть, про Того-кого-нельзя-называть, про кровь и искупление… Почти про все, кроме самого главного, но об этом он молчит, а я давно умею понимать, когда человек хочет остановиться.
…А потом он уходит.
И чем его история закончилась, я узнаю лишь много, много позже.
