Приходит Гарри в гостинную Гриффиндора, смотрит - Рон лежит
на диване и ржет. Гарри интересуется:
- Рон, ты
чего?
Уизли поворачивает голову.
- А ты что, не
знаешь?
- Что?
- У нас теперь два профессора
Снейпа!
Гарри с ужасом:
- Он что,
клонировался?!
- Нет! Женился на Трелони!!!
В другой камере раздается истеричный, непрекращающийся хохот. Вдруг смех резко обрывается, и злорадный женский голос произносит:
– Ну, здравствуй, Сириус.
…Удар. Еще один. Ломается ребро. Боль. Удар. Еще один удар, и еще одно ребро. Тихий стон.
На грязном, каменном полу лежит человек. Его волосы спутаны, все в крови, тонкая алая струйка стекает по виску. На теле яркими пятнами расплываются свежие кровоподтеки, губа разбита. Идти дальше просто нет сил. Чьи-то грубые руки подхватывают его и тащат куда-то. Хотя, почему куда-то? Он знает куда.
Лестница. Миллионы ступенек. Руки трясутся от тяжести оков. Боль, пронизывающая все тело, настолько велика, что, вырываясь наружу сдавленными стонами, забирает последние силы. Ноги подкашиваются, человек спотыкается. Идти тяжело, невозможно. Он не может больше терпеть и падает, теряя сознание. Его провожатый, грязно выругавшись, что есть силы пинает ногами "для поддержки" безвольное тело. Потом резко хватает за ворот рубашки и тащит, тащит, тащит…
Некогда красивого мужчину хватают за волосы и вталкивают в камеру. Он этого не вспомнит. Но это неважно, у него впереди бесчисленное количество лет, дней, часов, минут, секунд. Чтобы вспомнить...
Пленник лежит на какой-то прогнившей соломе, пропитанной потом и болью прежнего узника. Узника места, откуда не возвращаются. Узника Азкабана.
Сколько мужчина провалялся в таком состоянии? Он не знает. Кто-то приходит и пытается влить ему в горло что-то невероятно мерзкое. Заключенный не в состоянии открыть рот – распухшие и разбитые губы слиплись от запекшейся крови. Тогда шершавые руки надавливают на острый, выступающий кадык. Мужчина начинает задыхаться и глотать ртом омерзительный, сырой воздух, наполненный зловониями.
Холодное и горькое пойло медленно стекает по гортани внутрь. Его сменяет другое, не менее горькое и противное. Мужчина догадывается что это, но ему все равно. Очень предусмотрительно со стороны надсмотрщиков "лечить" его, чтобы вновь истязать. И он, раз за разом, проваливается в спасительное беспамятство. Время идет. Медленно, тягуче, словно расплавленный сыр. Тик-так. Тик-так. Время течет, отбивая в голове мерный ход каминных часов в доме, из далекой юности.
Мужчина пытается приподняться, наваливаясь всей тяжестью искалеченного тела на разодранный локоть, и тут же падает от бессилия. Боль. Невозможная. Нестерпимая. Он уже не может забыться и терпит. Сердце стучит, как сумасшедшее.
Постепенно дыхание восстанавливается. Но ему не лучше, ему хуже. Вместе с дыханием возвращается и осознание, вместе с ним воспоминания прошедших событий, которые мелькают со скоростью света. Самые омерзительные, самые жестокие. Пальцы сжимаются в кулак и ударяют об пол. Удар слабый, несмотря на неимоверное количество злости, вложенное в него.
Мужчина вспомнил все. По камере раздается скрежет зубов. Во рту стоит вкус собственной крови. Он сплевывает и, собрав все силы, переворачивается на спину. Так легче.
Безжизненный и обреченный взгляд направлен в потолок, с которого размерено капают капли, глухо ударяясь о каменный пол. Он не знает, сколько здесь пролежал. Может час, может день, может неделю. Словно сквозь завесу, раздается металлический звон. Принесли еду. Но мужчина не двигается с места. Есть вообще не хочется, его и так тошнит. В горле стоит ком. Все тело ломит. В конце концов, он проваливается в долгожданное забытье.
***
Отяжелевшие веки, наконец, открываются, но, тут же, вновь закрываются. От голода кружится голова. В нос ударяет неприятный, кислый запах. Мужчина медленно ползет на него: в железной миске загустевшая, словно цемент, каша, местами покрытая плесенью. Но даже это кажется ему аппетитным. Он запускает грязные руки в миску и хватает кашу там, где плесень ее еще не затронула. Разжевывая склизкий комок, давясь, он, наконец, его проглатывает. От плесневелого вкуса все ближе и ближе подступает тошнота, но он упорно продолжает глотать. Ему нужны силы. Человек бы уже сошел с ума, но он анимаг. И это его единственный шанс на спасение. Главная задача – выжить.
Выжить, несмотря ни на что. Там, за стенами, осталось слишком многое. Месть. Им движет месть. Он все потерял, и теперь должен отомстить предателю. Вернее, убить. Поступить точно так же, как предатель поступил со всеми, кто был дорог ему. Отомстить за Джеймса, за Лили, за Гарри. За себя. Неважно когда. Через месяц или через десятки лет, но он доберется до предателя. Он достанет его из-под земли. Насладится его стонами и мольбами о прощении.
Время идет... Медленно, стекая сырыми каплями с каменного, замшелого потолка, заползая ледяной судорогой под разорванную одежду, врываясь в сознание смутными воспоминаниями, но идет.
Холодно. Мужчина чувствует их незримое присутствие. Дементоры. Рядом. Повсюду. Он собирает остатки сил и превращается в собаку. Черного, побитого пса. Так легче. И он засыпает. А время идет, медленно, но идет. Сколько он здесь? Месяц? Год? Два? Не больше нескольких недель.
Мысль о собственной невиновности помогает. И он живет. Дальше. Когда он последний раз ел? Он не знает. Обратная трансформация. И вновь, на каменном полу, человек, в чьих глазах больше не плещется счастье, на губах не играет лукавая улыбка, чьи красивые мальчишеские черты лица, будоражившие тысячи женских сердец, стерты за маленький срок. Старого Сириуса Блэка нет. И нового нет. Никакого нет. Существует только истерзанная плоть и остатки разума.
Мужчина встает и плетется к дальней стене. Подстелив солому, он облокачивается на холодную каменную кладку. Взор все такой же отрешенный. Тяжело.
Бледные, потрескавшиеся губы слегка шевелятся и повторяют одно лишь слово: «Отомстить». Тонкие пальцы скользят по соседней стене. Надо что-то делать. Мыслить. Хотя бы мыслить. Не дать себе сойти с ума. Не позволить дементорам сломить себя. В голове роем кружатся фразы, складываясь в хаотичный диалог. Тихая беседа с самим собой. Не задушевная. Мыслить. Мыслить.
Пальцы все скользят по холодным камням. Легкие прикосновения. Стоп. Что это? Блэк поворачивается к стене. Щель. Он начинает скрести ее. В голове мелькает безумная мысль, что там, возможно, выход. Где-то на грани подсознания проскальзывает понимание, что это – всего лишь стена соседней камеры, но он упорно отталкивает его.
Блэк вскакивает с места, не обращая внимания на боль во всем теле. Истерично начинает искать ложку. Он помнит, что где-то видел ее. Вот она. Мужчина начинает ковырять камень. Есть цель. Она не позволит ему сойти с ума. Нет, не сейчас.
Его упорная работа длится день, два, неделю. Он чувствует вибрацию движения по ту сторону стены. Кто-то ему помогает. Неважно, что он не выберется, важно увидеть нормальное человеческое лицо. На это уходит слишком много сил, но ему плевать. Кто-то, по ту сторону стены, выталкивает камень, который с глухим стуком ударяется о пол. Первое, что видит мужчина – бездонные, полные безумия глаза, черные, кудрявые, засаленные локоны и кривую усмешку. Он отшатывается от стены и со стоном выдыхает: «Беллатрикс ...»
В другой камере раздается истеричный, непрекращающийся хохот. Вдруг смех резко обрывается, и злорадный женский голос произносит:
– Ну, здравствуй, Сириус.
Блэк медленно сползает по стене. По другую сторону его плена раздается еще один злорадный смешок.
– Вот мы и снова вместе, дорогой кузен…
Но мужчина этого уже не слышит. Последние силы ушли на разрушение "барьера". Он снова в беспамятстве. И он не хочет возвращаться. А из соседний камеры все звучит истерический смех, граничащий с безумием. Женщина не в силах остановится. Кажется, что стены Азкабана сотрясаются от ее визгливого голоса. Задыхаясь, Беллатрикс начинает кашлять и замолкает.
Мужчина открывает глаза. Он помнит все. Надо немедленно превратиться в пса, но сил не хватает. Звенящую тишину осаждает хриплое:
– Очнулся, Сириус? Наконец-то, - противный хохот. - Может, хоть что-нибудь скажешь? Помнится, раньше ты был более разговорчив. Особенно в постели.
И опять этот мерзкий хохот.
– Заткнись, Белла, – он чуть ли не выплевывает эти слова, в них вложено столько злости, что не снилось и Волдеморту.
И опять это мерзкий хохот.
Звенящий.
Противный.
И, некогда, любимый.
Но это в прошлом. Сейчас есть только ненависть. Он так думает. Он надеется.
– А я ведь еще люблю тебя, Сириус, и всегда любила, - ни нежности, ни ласки.
– Пошла ты... – в голосе боль.
Мужчина зол. Очень. Воспоминания о первом поцелуе еще свежи в памяти - ему четырнадцать, ей двадцать три. Разница в возрасте? Избавьте от предрассудков! Когда один лишь ее взгляд заставляет сходить с ума. Когда она смотрит на него с ненавистью и любовью одновременно. Когда стоит непозволительно близко. Когда легкие прикосновения заставляют принимать ее "ласку". Черт. С воспоминанием возвращается и желание. Но мужчина борется. Сопротивляется. А мерзкий голос продолжает вещать:
– Да-да, Сириус. Ты все вспомнил. Ты все помнишь. И не только это. Не только поцелуй, но и первую ночь. Не рычи, меня это возбуждает.
Блэк со всей силой ударяет по стене и отрывисто выкрикивает:
– Заткнись, Белла! – мерзкий хохот в ответ.
– Ты еще будешь меня просить, точно так же, как и тогда… Помнишь?
Она просовывает через небольшой проем худую руку и проводит по его щеке грязным, длинным ногтем. Легко. Непринужденно. Не так, как всегда.
Блэк отшатывается от нее, словно это не рука, а раскаленное железо. Но, черт побери, ему приятно. И он хватает хрупкую, грязную ладонь. Грубо, с ненавистью, с силой и жесткостью, оставляя след от пальцев на тонком запястье. Беллатрикс смеется. Но уже не так, как раньше.
– Быстро же ты сдался, кузен. Очень быстро.
Блэк рычит и сжимает запястье, оставляя на бледный коже багровый след. Будут синяки. Но женщине все равно. Она слишком много мечтала. Она еще получит свое. Сполна. Ее голос, слегка резкий, но до боли родной, продолжает что-то вещать со всей страстью, на которую она способна. Блэк не хочет её слушать, но не может приказать ей остановиться. Голос окутывает, словно паутина, не оставляя свободного места своей жертве. Проникает в каждую клеточку, становится частью его, заставляет вслушиваться. Только понять этот безумный шепот невозможно. Но достаточно его слышать. Достаточно ее легких касаний. Это лучше, чем секс. Лучше, чем сигары и Огневиски. Лучше, чем разговоры с Джеймсом.
Смерть друга всплывает в памяти. Безжалостно, беспощадно, напоминая, из-за чего и кого он здесь находится. Блэк снова отшатывается и трансформируется в пса, не обращая внимания на разочарованный стон женщины. Надо заснуть. Забыть ее. Наплевать. Она одна из Пожирателей смерти, служителей Волдеморта. Одна из тех, кто жаждал смерти его друзей. Одна из любимчиков его сумасшедшей семейки.
А Беллатрикс все смеется. Теперь горько. Отчаянно. И, вдруг, затихает, но ненадолго, только лишь для того, чтобы собраться с силами и начать рассказывать. Обо всем. Об их детстве. Как она возилась с ним маленьким. Как радовалась их встречам, приезжая на лето домой. Как влюбилась. Как он предал ее, оказавшись на Гриффиндоре. Как злилась, пытаясь бороться, пытаясь идти против себя, и сдалась. Наверное, единственный раз за всю свою жизнь. Как думала о нем, сидя в вонючей камере.
И Блэк не может сопротивляться ее голосу. Он невольно тянется к единственному проему между камерами, чтобы только увидеть ее. Протягивает руку через отверстие и гладит ее волнистые волосы, когда-то блестящие и мягкие, словно шелк, а сейчас спутавшиеся и жесткие.
Женщина поворачивается к нему лицом, дотрагивается подушечками огрубевших пальцев до потрескавшихся губ. И он в точности повторяет ее движение. Они одно целое. Раздробленное, перемешанное, непохожее, но целое. И становится так легко.
Все забывается.
Остаются только горячие прикосновения.
И все меркнет.
Остается только "сейчас".
Только этот миг.
Неважно, что было, неважно, что будет. Важно, что есть.
Сладостный полустон-полухрип. И легкие касания. Несексуально, но возбуждает больше, чем откровенные ласки. Один вдох-выдох на двоих. Один стон на двоих. Один ритм на двоих.
Их пальцы соприкасаются, переплетаясь, словно корни старого, сморщенного дерева. Но они одно целое. Они принадлежат друг другу. Принадлежали всегда. И ничто не заставит их отстраниться друг от друга.
Дни сменяются неделями, месяцами, годами. А их сердца все так же бьются в одном ритме.
И только однажды, когда Блэк уходит, бросив быстрое: "Прости", – превращаясь в собаку, ее пальцы отчаянно скребут холодный склизкий камень на стене в поисках утерянной надежды, и мрачные стены Азкабана сотрясает протяжный, полный безумия и злости крик брошенной, отвергнутой женщины, поклявшейся отомстить.
