Весеннее равноденствие

Хлопоты последних дней не омрачали духа Всеотца. Его жизнь не утратила размеренности - вскоре после инцидента с Бюлейстом всё снова вернулось в свое русло: етуны, лишившиеся за короткий промежуток времени уже второго короля, были покладисты и легко шли на условия, Хеймдаль приглядывал за дорогами, ведущими в Асгард, Хёнир занимался всеми делами, и Один мог наконец насладиться разумно налаженным механизмом существования своего мира, над которым он так долго трудился.
Его все еще немного беспокоило отсутствие Тора, и несколько раз он даже обращал взгляд то к одному, то к другому уголку миров Иггдрасиля, но след, потерявшийся в Етунхейме, так и не удалось отыскать. Однако Хеймдаль уверял, что молодой король жив и что его местопребывание определено его собственной волей.
Один не намеревался надолго задерживаться в Асгарде: получив результаты переговоров, он хотел вновь отправиться в путешествие, теперь уже, вероятно, безо всякой цели, кроме собственно наслаждения своей свободой, которую не сковывали бы теперь никакие обязательства.
К предвкушению дальних странствий примешивалось легкое жжение в груди, томление, носившее не физический, а исключительно эмоциональный характер - это жжение усиливалось по мере того, как солнечный шар двигался к горизонту, и с первыми звездами, когда Локи садился возле его ног, оно утихало, сменяясь покоем, подобным тому, какой приносит нагретому за день песку морской прилив.
Ему нравилось, когда, задержавшись за полночь, Локи засыпал на его постели, нравилось смотреть на его спокойное лицо и думать о тех мирах, которые он однажды покажет сыну, мирах, которые он исходил в одиночестве: прежде у него не было достойного спутника, с кем ему хотелось бы разделить радость долгого пути.
В эти дни он почти совершенно уединился: спускаясь к озеру и скрываясь в маленьком гроте, он погружался в созерцание подвластных ему миров - его мысль, не скованная никакими границами, свободно облетала сады Асгарда, пашни Ванхейма, петляла среди горных хребтов Льёсальвхейма, спускалась в пещеры Свартальвхейма, чьи жерла затопляла непроглядная тьма, скользила по вековечным льдам, плыла по течениям огненных рек. Одину нравилось ощущать это забытое за суетой дней единство всего и вся, нравилось пропускать через себя материю плотного мира и на его окраинах ловить отголоски недовоплощенных мелодий - тех, что он слышал в шуме волн, когда еще не было ни Вальгаллы, ни того песчаного острова, на котором теперь возвышался его Золотой Город.
Периодически в этих отголосках ему чудилось сияние новой, незнакомой звезды, такой крошечной, что, если он пытался вглядеться в нее пристальнее, она двоилась, троилась - и ускользала. Однако он знал, что придет день, когда этот крохотный огонек обретет собственное место в хоре дневных и вечерних светил.

***
С приближением весны Тор всё острее скучал по дому. Здесь, в этих краях, до горизонта укрытых снегом, ничто не напоминало о смене времен года, однако ветер стал как будто теплее и дул уже не такими резкими порывами. По ночам Тору слышался монотонный стук капели, а с утра он обнаруживал проталины, где под тонкой серебристой корочкой льда в ямках синели первые лужи.
Остальное - ручьи, почки на деревьях и первую нежную листву, гомон птиц - Тор додумывал сам: в Асгарде с его вечным летом изменения времен года проходили так же незаметно, зато в Мидгарде весенней порой можно было наблюдать настоящее пробуждение мира к жизни. Раньше Тор любил спускаться туда и приносить с собой грозы. Первый ливень пьянил его, и он хохотал, вонзая в землю молнию за молнией, в то время как его друзья, укрывшись в какой-нибудь пещере поблизости, тщетно звали его переждать вместе с ними буйство растревоженной им стихии.
И здесь, в этом скучном заснеженном краю ему всё чаще хотелось взять Мьелльнир и вспороть молнией унылые, низко нависшие небеса. Он не делился своими мыслями с Лафеем, но от етуна не укрылись эти перемены в настроении аса. Сам ледяной великан, напротив, стал как будто угрюмее и много размышлял о чем-то - Тор с удивлением замечал, как узоры на стенах пещеры меняются почти на глазах.
- Мои мысли проходят проверку на прочность, - пояснил Лафей, когда Тор решился задать вопрос, почему это происходит. - Многие из них терпят поражение. Узор отражает это.
После его слов Тору захотелось взглянуть на привезенную из Асгарда дверную створку - рисунок на ее поверхности остался прежним.
- Это значит, что Локи чувствует всё то же. Думает всё так же, - сказал Лафей, бросив небрежный взгляд на доску.
Тор не знал, радоваться этому или огорчаться, ведь что бы там ни надумал Локи, если он по-прежнему оставался при своем, это могло быть или очень хорошо, или очень плохо.
- Что бы ты ни выбрал, я все равно буду любить тебя больше всех на свете, - склоняясь к просвечивающей сквозь иней позолоте, обещал он.
Лафей, однажды заставший аса за разговором с неодушевленным предметом, посмотрел на него с жалостью и до самого вечера странно покашливал, как будто хотел и не решался начать разговор. Наконец, когда вечерние дела были завершены, и Тор таскал от очага звериные шкуры, служившие ему постелью, которые он днем развешивал у огня, Лафей прокашлялся особенно значительно, и ас понял, что пришло время для какой-то большой откровенности.
Отложив дела, он уселся на скамейку напротив етуна и сложил руки на груди.
- Если у тебя дурные новости, лучше не тяни с ними, - попросил он прямо.
Лафей прищурился.
- Есть дурные, есть не очень, - уклончиво сказал он.
- Тогда начни с хорошего.
- Он действительно написал это для тебя, - кивнув в сторону дверной створки, сообщил Лафей.
- Но... - продолжил Тор, призывая его поторопиться. - Содержание должно меня расстроить?
- По всей видимости, нет, - продолжал тянуть Лафей.
- В чем же тогда дело?
- Видишь ли, - произнес Лафей все так же неторопливо, - я не был с тобой честен... с самого начала. Когда ты пришел сюда, я сказал тебе, что не могу расшифровать надпись. Это была ложь. Я не настолько беспомощен, и прочел ее в первый же день. Но мне хотелось испытать тебя.
- Испытать? - воскликнул Тор. Однако его изумление быстро сменилось пониманием: - А, так ты хотел убедиться, что я достоин любви Локи?
Лафей, ожидавший, должно быть, иной реакции, сначала удивился, а потом рассмеялся.
- Нет... нет! - возразил он. - Сама судьба послала мне помощника, и я хотел проверить, выйдет ли из тебя толковый работник. Признаться, поначалу мне не было никакого дела до твоих чувств.
- Что же изменилось теперь? - спросил Тор. Он сам удивлялся, что так мало сердится на етуна, а ведь тот обвел его вокруг пальца и столько времени заставлял выполнять нудную тяжелую работу вдали от родного Асгарда.
- Мне стало стыдно, - нехотя признался Лафей, опустив голову. - Я видел, что ты вкладываешь свое сердце в то, что делаешь. Видел, что ты, несмотря на свой высокий сан, готов выполнять самые глупые поручения и давать самые нелепые клятвы во имя своей любви. Я зауважал тебя, и это отравляло мне всю затею держать тебя в неведении до последнего дня. Поэтому для облегчения своей совести я немедленно поведаю тебе, что гласит надпись, и отпущу с миром, - ты как раз поспеешь в Асгард к началу весны.
- Нет, - ответил Тор быстро, едва тот договорил.
Лафей снова удивленно посмотрел на него.
- Нет? Как это понимать? - уточнил он.
- Понимай это так, что я принял твои правила, - отозвался Тор спокойно. - Мы с тобой заключили договор, и неважно, какими были твои мотивы. Я закончу работу, а в день Весеннего равноденствия ты откроешь мне смысл надписи и отпустишь домой.
- Чего ты добиваешься? - нахмурился Лафей. - Хочешь, чтобы я чувствовал себя подлецом?
Тор вздохнул.
- Всё гораздо проще, - заверил он терпеливо. - Тебе нужна моя помощь, а мне - твоя. Поэтому я здесь. Давай спать, завтра у нас снова будет много работы.
Под недоверчивым взглядом Лафея он забрался под одеяло и закрыл глаза. Вспыхнувшая в нем было злость моментально сошла на нет. Он не мог сердиться на Лафея, после того, как тот во всем признался. Теперь они снова были друзьями, уже без недомолвок. Тор знал, что в конце всей этой эпопеи его ждут хорошие новости. И ради этого он готов был запастись терпением.
"Подожди и ты, осталось совсем немного... Скоро я вернусь к тебе, и мы снова будем вдвоем", - подумал он, мысленно адресуясь к Локи. Снаружи продолжала монотонно барабанить весенняя капель.

***
Несмотря на то, что Бюлейст приходился ему ближайшим из кровных родственников, Локи нисколько не тянуло в темницы поговорить с младшим братом. Ледяные великаны вызывали в нем отвращение, сходное с тем, какое он испытывал к собственной етунской природе. Он заплатил бы любую цену за то, чтобы стать асом и навсегда вытравить из своей крови всё, что связывало его с Утгардом.
Информацию о ходе допросов он предпочитал получать через верных ему людей, особым рвением среди которых выделялся Видар.
Вот и теперь, возвращаясь от кузнеца, Локи первым делом встретил этого расторопного аса, спешащего к нему навстречу.
- Я всюду искал тебя, мой принц! - поспешно отвесив поклон, без особых церемоний начал Видар - Локи и сам не был сторонником соблюдения сложных норм этикета, и потому приказал своим подчиненным не церемониться понапрасну, тем более что обстановка в Асгарде была почти военной.
- Бюлейст заговорил? - коротко спросил он.
- Пока молчит, но его подданные обещали дать ответ в трехдневный срок, - отчитался Видар. Локи махнул рукой - это ему уже было известно.
- Значит, ты не из-за пленного меня разыскиваешь, - предположил он, и Видар утвердительно склонил голову.
- Ваша матушка послала меня за вами. Она хотела видеть вас как можно скорее.
Отправив Видара в подземелья на случай, если появятся какие-то новости от пленника, Локи поднялся на самый верхний этаж, принадлежащий целиком Фригг и ее служанкам. Он мог лишь гадать, для чего так спешно понадобился матери, но независимо от причин не хотел заставлять ее ждать.
Обыкновенно эти предзакатные часы Фригг проводила за своей прялкой в окружении подруг, но сейчас она была одна и сидела возле камина. Вид у нее был невеселый и как будто больной. При виде Локи она оживилась и сделала знак подойти.
- Видар передал мне твое желание видеть меня, - сказал Локи, останавливаясь перед ней.
- У меня к тебе важный разговор, сынок, - Фригг посмотрела на него снизу вверх, с надеждой, будто от него зависела вся ее судьба. - Речь пойдет об Одине, - продолжила она, убедившись, что произвела нужное впечатление и что Локи понимает всю серьезность происходящего. - Я встревожена, потому что он вернулся из последнего похода сам не свой.
- Что ты подразумеваешь под этими словами? - решив оценить уровень ее осведомленности, осторожно спросил Локи.
- О, много вещей... его старые привычки... он теперь глаз не сводит с горизонта, то и дело разворачивает карты... А его взгляд... он изменился до неузнаваемости... поверь мне, я знаю, что это значит. Новая пассия. Не удивляйся, за те годы, пока вы были детьми, кто только не побывал у него в спальне. Я терпела это... я знала, что это не всерьез. Но теперь... я уверена, твой отец встретил кого-то, с кем мне предстоит соперничать. Потому я и позвала тебя.
- Что я должен сделать? - спросил Локи, натянуто улыбаясь. Он чувствовал себя более чем нелепо в роли исповедника, ведь виной всех печалей матери был он сам.
- Присядь, - Фригг указала ему на кресло возле себя. - Мне нужно, чтобы ты постарался вспомнить, кого в последнее время чаще обычного видел возле Одина.
Локи притворился задумчивым.
- Никого, - сказал он наконец. - Разве что Хёнира и весь остальной отряд... Мы были в военном походе, мама. Уверяю тебя, что за все это время нам ни разу не повстречалась ни одна женщина. Твои подозрения беспочвенны!
Фригг всплеснула руками.
- Ах, Локи, если бы дело было только в женщинах, - воскликнула она, и Локи воззрился на мать.
- О чем ты говоришь? - спросил он медленно, начиная догадываться, что не просто так Фригг вызвала именно его.
- Это дела давно минувшие, - понизив голос, наклонилась к нему королева. - И немногим известно то, что я сейчас тебе скажу, но причина моей тревоги станет тебе понятна. Дело в том, что Один был однажды влюблен... в мужчину.
Изумление Локи было непритворным. До этой минуты ему ни разу не пришлось всерьез задуматься о том, что произошло между ним и Одином, но он и в мыслях не держал, что у него мог быть предшественник. И это нанесло ему удар, какого он не получал со времен последнего разговора с Одином над бездной разрушенного Моста: он снова ощутил спиной бесконечную пустоту, в которую ему довелось когда-то падать.
Судорогу боли, исказившую его лицо, Фригг приняла за гримасу негодования, и живо подхватила:
- Я не сплю уже которую ночь, думая о том, что он снова, впервые за столько лет, мог потерять голову... Он ни за что не признается, да я и не осмелюсь спросить прямо... Пока не буду иметь доказательств. Потому я прошу тебя стать моими глазами и ушами при отце... Понимаешь?
- Да... понимаю... - пробормотал Локи.
Фригг встала, и Локи тоже механически поднялся.
- Иди, я больше не стану тебя задерживать, - коснувшись его плеча, сказала мать. Локи показалось, что прикосновение его обожгло, - и он едва не отшатнулся от этого невинного жеста. - Будь настороже. Один тебе доверяет, значит, рано или поздно он проговорится.
Локи все так же машинально направился к дверям, и только на пороге, прежде чем покинуть комнату, замер и глухо произнес:
- А кто... тебе известно... кто был тот...?
Он не смог договорить, но Фригг поняла его вопрос.
Ее темный силуэт на фоне ярко горящего камина на миг как будто вырос и заполнил всю комнату, вместе с тем как ее голос заполнил сознание Локи, когда она негромко, но твердо, произнесла:
- Лафей.
Локи прижал ладонь ко рту и выскочил в коридор. В его сознании разрозненные звенья одно за другим соединялись в цепь, возможно, более умозрительную, чем когда-либо, но для него настолько вещественную, что он как будто ощущал ее вес и тяжесть на своих запястьях.
Его мир снова рухнул, и Локи не был уверен, опрокинулось ли небо на землю, погрузив всё во тьму, или это у него просто потемнело в глазах.
Когда окружающая обстановка снова обрела очертания, он различил отсветы пламени факелов и сообразил, где находится, ему показалось, что он задохнется, если немедленно не выйдет наружу. Сбежав по лестнице, он сразу с крыльца нырнул под сень деревьев и поспешил к северной стене - туда, где за проломом, густо заросшим плющом и крапивой, начиналась ему одному известная тропа, ведущая прочь из Асгарда.