Снег неспешно падал белым пухом, словно неумёха-Ленивица взбивала перину госпожи Метелицы. Один из череды декабрьских дней. Совсем предпраздничный. Холодный и сладкий, как пломбир.
В такой день хорошо, вдоволь набегавшись, надышавшись, сдернуть шапку и с удовольствием подставить уши острым зубкам морозца. В такой день хорошо, озябнув, ввалиться в «Три метлы», а еще лучше наколдовать поддельные удостоверения личности и фунты – и в маггловский бар: Розмерта ничего крепче сливочного пива не продаст, а Том из «Дырявого котла» в кредит не наливает. В такой день хорошо, принарядившись, побродить по Косому переулку, поглазеть на витрины и помечтать о какой-нибудь Руке Славы, ни тролля ненужной, но которую с двенадцати лет мечтается получить в подарок на Рождество. В такой день хорошо, сытно позавтракав в Большом Зале, опять завалиться в кровать, продрыхнуть до вечера и не пойти ни на обед, ни на ужин, а потом с голодухи сшибать у соседей по спальне всевкусные драже и блевотные батончики.
Словом, в такой день обязательно найдется занятие интересней, чем сидеть в библиотеке за эссе по Чарам.
Но, к сожалению, такой день перепал на самую середину рабочей недели.
Как всякая настоящая отличница, Гермиона Грейнджер проводила в библиотеке даже выходные, не говоря уже о среде, и пергамент с эссе давно перевалил за десять футов, его верхний край сполз со стола.
Говорят, человек в порыве вдохновения прекрасен. Гермиона была дивно хороша, несмотря на высунутый от усердия кончик языка и чернильное пятно под носом. Строптивые кудри она собрала в узел, воткнув в него карандаш, запасное перо и волшебную палочку, а длинный конец галстука элегантно перекинула через плечо. Ее юбка сбилась, открыв взору – хотя взирать никто и не собирался – обтянутые шерстяными чулками коленки и бедра. Стоптанные туфельки в художественном беспорядке валялись под стулом, а необутые стопы беспрестанно переступали с носков на пятки. «Ритмосимус – заклинание, преобразовывающее прозаический текст в рифмованный, – старательно выводила Гермиона, поглядывая то в книгу, то в пергамент, – используется для составления поздравительных и приветственных адресов, лозунгов, призывов, застольных речей. Данное заклинание не следует применять в стихосложении…»
Удивленная последней фразой, она перестала писать и отложила перо.
Почему это «не следует применять в стихосложении»? В сумке, битком набитой учебниками, где-то сбоку, между коробкой с запасными перьями и комком с промокашками, девушка воткнула свиток с контрольной по Зельеварению. Порывшись, она извлекла пергамент на свет, расправила его на столе поверх недописанного эссе и достала волшебную палочку. Мастер Зелий профессор Снейп, как обычно, не ограничился лишь выставлением оценки – он всегда обосновывал ее, даже самую необоснованно заниженную.
– Ритмосимус! – Гермиона обвела палочкой несколько строк учительской «резолюции».
Буквы зашевелились, растянулись красночернильной нитью и заново сплелись в слова:
Пускай работа безупречна,
А мне плевать,
Ведь я ублюдок бессердечный,
И мне начхать.
И в довершении всего
Я выставляю вам «В.О.»
– Очень милые стишки, – сказала Гермиона задумчиво.
Но ведь это же Снейп! Из его уст даже пожелание доброго утра звучит ругательством. Вот если бы писал кто-нибудь другой…
Письмо от Рона, полученное летом, она бережно хранила в своей любимой «Истории Хогвартса», с которой не расставалась даже в ванной. Сейчас увесистый том покоился на дне сумки олицетворением прочного фундамента под гранитным пьедесталом науки. Письмо было очень трогательным, и Гермиона часто доставала его и трогала: углы и сгибы совершенно засалились, но содержание по-прежнему вызывало умиление.
Она взмахнула палочкой, повторила заклинание и прочла:
Я осени прям не дождусь,
Моё терзает сердце грусть.
Я так хочу тебя обнять,
Нескромно чтоб поцеловать.
Мы с Чарли обсуждали квиддич
И пили маггловский Гленфиддич,
Сперва я много выпить мог,
Но утром все же встать не смог.
Я очень буду ждать письма.
Приветы Джинни шлёт и ма.
– Гм… Ничего не поделаешь. Не силен Рон в эпистолах…
И тогда она вспомнила. Прошлый февраль. Тринадцатое число. Лишняя бутылка сливочного пива… Трансфигурированная из пробки валентинка… неотправленная из-за слишком провокационного содержания. Гермиона тогда написала Малфою. Всю правду. И очень красивыми словами. Подумать только, как они зазвучат в стихах! Валентинка завалилась за прохудившуюся подкладку сумки, и пришлось применять Акцио.
Через несколько секунд Гермиона уже священнодействовала над кусочком алого картона. Нервные строки признания упорядочились, выстроились в два четверостишья.
Ты мне въелся под ногти грязью,
Ты верблюдом плевал мне в душу.
Я связалась с тобою связью,
Только ты один мне и нужен.
Не боюсь я в столпотвореньи
Разминуться с любящим взглядом.
Ты – как муха в моём варенье.
Без тебя жизни нет и не надо!
– Зато от души, – пробурчала оскорбленная в лучших чувствах поэтесса. – Ладно, будем считать, убедили…
Время текло себе дальше в тишине – величественной, терпко пахнущей инкунабулами и мышами.
На исходе четвертого часа Гермиона уже занималась вовсе не Чарами, а тем, что от нее мало кто мог ожидать. Она вертелась на стуле. Причиной беспокойства была школьная форма, а именно – гольфы. Если начистоту, беспокойство это Гермиона устроила себе сама. Как-то стылым октябрьским утром, натягивая школьные гольфы на озябшие ноги, она пришла к выводу, что эта деталь формы непрактично коротка: с ноября по апрель температура в замке стояла, что в морге, а в подземельях и того хуже. Мороз по коже - от постоянных сквозняков и от пронзительного взгляда слизеринского декана. Прямая угроза здоровью.
Проблему надо было решать, и практичная гриффиндорка решила ее академически. Трансфигурировать гольфы в чулки не метод: все подобные изменения нестабильны и недолговечны. Оставалось одно - довязать. Благо, спицами девушка владела неплохо – спасибо ГАВНЭ! – но вот времени на рукоделие не хватало катастрофически.
Эту проблему надо было тоже решить. На помощь пришла дипломатия. Не утруждаясь поисками пыльных фолиантов в библиотеке, Гермиона просто-напросто написала миссис Уизли, и ко Дню всех святых получила от нее отличное руководство по домашним чарам. Вязание спицами шло второй главой, и дело оставалось только за подходящими нитками.
Вот с нитками-то и вышел конфуз: достать обычные красные не составило труда, а желтые… Пушистый клубок, похожий то ли на крошечное солнышко, то ли на вылупившегося цыпленка, буквально прыгнул к ней в руки с магазинной полки. Гермионе показалось, чулки из таких ниток замечательно согреют в зимние холода. Не тут-то было. Спустя некоторое время ноги под желтыми полосками начинали потеть и немилосердно чесаться. Обычно это происходило ближе к концу пары, и досидеть до конца терпения хватало. Но четыре часа в библиотеке…
Словом, Гермионе больше всего на свете сейчас хотелось запустить руку под резинку чулка, чтобы почесать ногу, ну и… то, что выше. Но вдруг кто увидит? Поэтому староста нервно ерзала на стуле, филейная часть зудела – видимо, чуяла неприятности.
И неприятности не замедлили появиться.
Свиток с эссе свешивался со стола и уже закручивался в рулончик на полу, когда дверь в библиотеке скрипнула особенно противно, и на пороге показалась Лаванда Браун.
Лаванда, вопреки сложившемуся мнению, любила читать. Она проводила за этим, приличествующем молодой девушке, занятием отнюдь не малое количество времени. Упражнялась в чтении и по вечерам, и по выходным. Что и говорить, порой даже в дамской комнате, в периоды особой задумчивости, не оставляла она сей благотворно влияющий на умы процесс. Только читала Лаванда не учебники и не, упаси Мерлин, дополнительную литературу, а нечто совсем иное. Журнал «Ведьмополитен». Ежемесячное издание, не какие-нибудь тонюсенькие брошюрки. Внушительное издание. Внушительной стоимости. А ценность сравнима разве что с конспектами по Истории магии.
Последний выпуск года был посвящён предстоящим праздникам и изобиловал ценнейшими советами по подготовке и погружению в буйное веселье. Кроме обычных – еда, наряды, прически, чары – журнал предлагал и нечто доселе невиданное: головоломку со старинными (читай – самыми точными) гаданиями. Всем, кто исполнит полный набор таинственных ритуалов и напишет в редакцию самое интересное письмо, обещали богатый приз. Какой именно – не говорилось, но Лаванда верила, что такое солидное издание не станет размениваться на чепуху из «Сладкого королевства», а предложит что-нибудь позавлекательней имбирного печенья. Вот беда – часть головоломки представляла собой текст на незнакомом языке. Начертание знаков ни о чём не говорило ни самой Лаванде, ни Падме. Парвати ещё больше всех запутала, доказывая сходство символов с деванагари. Но прочесть их не так и не смогла. Да, не всё то золото, что блестит, не всё то истина, что санскрит.
Оставалась одна надежда – гриффиндорская староста. Гермиона. Ей призы от «Ведьмополитена» без надобности, и хоть раз должна же скучнейшая зубрёжка послужить во славу настоящей науке!
Трижды упомянутый свиток с эссе сполз со стола и то сворачивался, то раскручивался, стелясь ковровой дорожкой. За окном с Гремучей ивы упал последний лист. Повинуясь тайному волшебству всеобщего падения, неотправленная валентинка коварно упорхнула из-под свитков и притаилась у ножки стула.
– Гермиона, салютик, – раздалось над ухом старосты.
– Лаванда, ты что здесь делаешь? – неподдельно изумилась Гермиона.
– Да вот, тебя ищу. Заканчиваю обзор различных гадательных практик для Трелони, наткнулась на этот текст. Он обязателен для расшифровки, а я даже не могу определить, на каком он языке. Не поможешь?
– Дай-ка сюда.
Гермиона повертела в руках глянцевый листок, зачем-то понюхала его, и вернула обратно со словами.
– Если захочешь меня по-настоящему разыграть, хотя бы перепиши в следующий раз свою шараду на пергамент. Бумагу и шрифт «Ведьмополитена» узнаю даже я.
– Откуда? – шокированная такой осведомлённостью, только и смогла выдавить Лаванда.
– Оттуда, – отрезала Гермиона. Не объяснять же сокурснице, что удобства в Норе были самыми простецкими. Комфорт класса «глухая деревня». И вместо привычной туалетной бумаги рядом с горшком лежали покромсанные режущим заклятием старые номера «Ведьмополитена». Гермионе не раз и не два случалось коротать время за разглядыванием прошлогодних статей. Иногда попадалось что-то забавное.
– Ну ладно, пусть. Я просто прошу тебя, по-дружески, – на этих словах староста выгнула бровь в немом вопросе не хуже, чем профессор Снейп, но Лаванда не смутилась, – тебе это на пять минут посмотреть!
– Лаванда, у меня нет даже пяти минут на всякую ерунду. А ты уже потратила гораздо больше моего времени. И притом на враньё и дурацкий розыгрыш, – Гермиона демонстративно уставилась в книгу.
Её сокурсница в неподдельном отчаянии рухнула рядом в кресло. Если уж всезнайка заупрямилась, то дело плохо. Но тут Лаванде попалась на глаза притаившаяся валентинка, она нагнулась, чтобы поднять странный листок. Увы, Гермиона придала своему посланию характерный вид открытки в форме сердечка, почерк однозначно выдавал отправителя, а посвящение – адресата!
– Значит, нет времени на всякую ерунду, а на Малфоя есть? Безнадёжно, он любит только себя – это раз, и его родители будут против – два. А ещё...
– Отдай! – Гермиона подскочила в напрасной попытке вырвать компромат из рук нахалки.
– А ещё я обязательно посочувствую твоему горю вслух где-нибудь в Большом Зале за ужином! – триумфально возвестила Лаванда.
– Ну, знаешь, Лав-Лав, если это война, то ...– девушка не успела закончить фразу, как на обеих спорщиц с шипением набросилась мадам Пинс. Пришлось сделать вид, будто тут идёт научный диспут, размахивать страничкой с гаданием, убеждать вредную библиотекаршу в том, что они тут действуют буквально ad majorem dei gloriam.
Когда старая ведьма, посрамленная единодушным отпором и латинскими аргументами, удалилась, ученицы со вздохом опустились в кресла по обе стороны стола.
– Хорошо, давай я посмотрю...
– Конечно, я ничего никому не скажу...
Они произнесли это одновременно, ещё раз переглянулись, и Гермиона не выдержала первая, прыснула в кулак. Она забрала бумажку из рук Лаванды и расправила порядком помятый в пылу борьбы и спора листок. Покрутила его, потом взяла сумку и вытащила из неё обычное зеркальце. Приложила так, чтобы видеть отражение текста. Усмехнулась.
– Две версии: или в «Ведьмополитене» завёлся один сотрудник с мозгами, или это просто типографский брак.
Лаванда переживала сейчас лёгкое когнитивное расстройство: в её представлении староста не могла достать из своей сумки зеркальце, а тем более достать его быстро. По глубокому убеждению мисс Браун, назначение этого предмета Грейнджер представляла чисто теоретически.
– Так что?
– Вечером в спальне разберемся.
***
Ах, девичья спальня! Скольким мальчишкам ты являлась во снах! Сколько слез впитали твои подушки! Сколько тайн подслушали бы твои стены, будь у них уши! Где еще гадать-загадывать, как не здесь? В девичьей спальне уютно горел камин. Но лица присутствующих раскраснелись не от жара, а от волнения. От предвкушения блестели четыре пары глаз, покуда пятая сосредоточенно пробегала по отражающимся в зеркальце головоломным строчкам. Для полноты и точности перевода листок с загадкой расправили и с помощью Репаро вернули обратно в журнал.
– Ну что там, Гермиона? – наперебой переспрашивали Лаванда, Парвати, Падма и Ханна.
Но Грейнджер хранила глубокомысленное молчание.
– Это точно не по-английски, – наконец произнесла она. – Вон та подбоченившаяся загогулина указывает на кириллицу.
– Как же она указывает, когда она подбоченившаяся? Локтем, что ли? – удивилась Парвати.
– Всем своим видом, – припечатала Гермиона и принялась выкладывать из сумки внушительные книжищи.
– Извини, конечно, но ночь не резиновая, – Ханна явно нервничала. – Нельзя ли побыстрее?
– Быстро только деканы Гриффиндора родятся, – донеслось откуда-то из недр сумки, – а у меня всего две руки.
Лаванда не оценила шутки, но оценила размеры бедствия: пятнадцать томов толщиной в годовую подшивку «Ведьмополитена» каждый, в скучных обложках и наверняка без колдофоток и бесплатных пробников…
– Я сейчас не поняла, ты переводить-то собираешься? – насторожилась она.
– Разумеется, – фыркнула Гермиона, выбравшись из сумки, и подтвердила опасения Браун: – Вот словари, самоучители, разговорники. Приступим.
– К чему? – Падма похлопала смоляными ресницами и изумленно выгнула смоляные же брови.
Гермиона закатила глаза и не удостоила однокурсницу ответом.
– Так мы и к Самайну не управимся, – невесело хихикнула Парвати.
– Ну Гермио-о-о-о-о-о-ончик, – заныла Лаванда, – ну пожа-а-а-а-алуйста. Ну, ты ведьма или старший помощник младшего буквоеда?
Закатить глаза сильнее было невозможно, но Гермиона умудрилась.
– Отлично! – выплюнула она. – Вы сами этого хотели.
Отважная гриффиндорка – да-да, именно Грейнджер, не Браун же! – жестом приказала девушкам посторониться и отойти как можно дальше от журнала. Она и сама отступила на пару шагов, и палочка в вытянутой руке, чуть подрагивая, нацелилась на страницу.
– Тезаурус! – выкрикнула Гермиона и зажмурилась.
Слепящий свет знания заструился из волшебной палочки, рассеивая тьму невежества.
И вот уже Лаванда нехотя повторяет про себя спряжение глагола «быть», а Падме приходит на ум нечитанный и неслыханный прежде стишок: «Lingua latina non penis canina». И вот уже Парвати шипит, будто на парселтанге, а потом по-людски шепчет: «… с буквой «и»… с буквой «а»...», а Ханна…
Впрочем, Ханна последовала примеру Гермионы и закрыла глаза.
А потом все потухло, смолкло и вернулось на круги своя. Девушки выдохнули и, боязливо озираясь, обступили кровать, на которой распластался последний в этом году выпуск «Ведьмополитена». На первый взгляд с журналом не произошло никаких изменений. Разве только полуголая блондинистая ведьма, прежде призывно улыбавшаяся с колдографии, теперь обзавелась мантией, очками в немодной роговой оправе и взглядом Минервы МакГонагалл. И текст стал другим, хотя не сказать, чтобы он сделался понятнее.
И непонимание явно читалось на лице Лаванды, первой схватившей многострадальное издание: домик ее светлых бровей полз всё выше и выше, пока не скрылся из виду под игриво-пушистой челкой.
– Лав-Лав, читай вслух, – попросила Падма.
– Гм… хорошо… – неуверенно начала Браун. – Если что, то тут так и написано, я ничего не выдумываю… Итак… «Девушка на свечой берет зеркальце и сидит спиной к большому зеркалу. В результате отражения галерея он пытается изучить лицо его назначению. Лучшее время для гаданий – полночь». Дальше опять о свече и зеркале: «Поздно вечером или в полночь девушке свечи и садится перед зеркалом. В руках у нее полотенце. Она говорит: «Обещал одну актер, приходи ко мне обедать» и сверстниками в зеркале…» И не спрашивайте меня, о чем речь, ладно? «… Если пламя свечи и трясет стекла паров, пришел жених. Как только это произошло, девушка быстро вытирает зеркало с полотенцем и можно увидеть отражение лица предназначены. Тогда вы говорите: «Тчур!», и человек в отражении исчезает».
– А кто такой Тчур? – Ханна заглядывала в журнал через Лавандино плечо. – Может, жених?
– Да, ну! – махнула рукой Парвати. – Только у домовиков бывают подобные имена.
– Если это домовик, почему сам не вытрет зеркало? – не согласилась Ханна.
– Потому что его позвали обедать, и у него теперь руки грязные, – съязвила Гермиона, но собеседницы не почуяли насмешки и согласно закивали.
– Погодите! Дальше еще интереснее! – воодушевилась Лаванда. – О сексе!
– Читай! Читай же! – защебетали близняшки Патил.
– «Гадать девушки на секс подняли немного крупы, положить кусок хлеба, зеркало, ножницы, углей, миску с водой. Тогда давайте петуха и смотрели, как он первое место. Если зерновых – на богатых брака, хлеб – к счастливой семейной жизни, до зеркального муж будет щеголем, раздел должен быть муж портной, углей – не жениться вовсе, а если петух будет пить воду – пьяница муж будет».
– А раскладывать надо до или после секса? – покраснела пуффендуйка Эбботт. – И точно ли там… эээ… петух?..
Лаванда лукаво прищурилась:
– Ай да Ханна! Чей петушок навел тебя на столь нескромные мысли?
Рассмеялись все, кроме Гермионы, которая тоже подумала о чем-то неприличном, но вслух ничего не сказала.
– Нет, здесь о птице, – назидательно подняв палец и одновременно давясь хохотом, выдала Парвати. – Только где нам взять петуха?
– А мы сову… – ее сестра, ухватившись за живот, согнулась пополам в приступе неистового веселья, – сову приспособим. Или… ой, я не могу!.. директорского феникса.
Мелодичный девичий смех перешел в безудержное ржание, заразившее теперь и Грейнджер.Через некоторое время Лаванда, всё еще похохатывая, продолжила зачитывать:
– «Девушка отказывается носить на голое тело крест, пояс, раскручивается плевать, если она есть…» Необычное поведение… «Во время гадания не могут скрещиваться ни рук, ни ног. Девушка выходит на улицу и падает на Снейп…» Чего?! – Лаванда замолчала, изумленно уставившись в журнал; ее товарки притихли. – Нет, честное слово «… падает на Снейп…», я не шучу. Значит, падает девушка и «… затем встает и быстро уходит, не оглядываясь…» Ха, я бы точно поторопилась, если б упала на Снейпа, – она вымучено улыбнулась. – «Только утром можно посмотреть на трек: грубый Снейп на земле гадания – средства мужа жестокого обращения и насилия, мягкий и гладкий Снейп – наоборот, хороший и любящий муж. Глубокая борозда по Снейпу на несколько браков, а если ее там нет, замуж девушке идти в ближайшее время. Если вырастают у девушки холмы, должны быть осторожны в будущем, она находится в опасности». Тролль его разберет, что оно такое. Гермиона, объясни!
– Я вас предупреждала, между прочим. Теперь расшифровывайте сами, в каком месте бороздить профессора Снейпа, – староста надменно вздернула подбородок и тряхнула кудрявой гривой.
– Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, Герми-ми-ми-ми-нюшечка, – Лаванда скорчила обиженно-просительную рожицу и сложила губки бантиком, – расшифруй, умнюшечка-хрюшечка, одуванчик наш шоколадный, будь добренька.
Казалось, еще миг – и Браун полезет целоваться. Гермиона попятилась и сдалась:
– Отлично! Сейчас как расшифрую! На чем остановились?.. А, вот… «Ночные девушки…», то есть ведьмы нетяжелого поведения с Лютного «… бросают свои ботинки в ворота улицы…» оригинальным способом заманивают клиентов – прохожих с Косого переулка, «… затем выбежать и посмотреть: какой путь крышкой обуви ноги и выйти замуж…» Значит, оглушив какого-нибудь бедолагу туфлей, девица доводит его до бессознательного состояния, избивая ногами, а потом заставляет на ней жениться. Последнюю фразу однозначно не истолкуешь: «Плохой знак для девушки, если обувь носком к своей домашней это означает, что в этом году не будет брак». Хотя, нет… тоже понятно: если прохожему удастся уклониться и отшвырнуть обувку, то замуж девица не выйдет.
– Какая же она девица, если это «ночная девушка»? – усомнилась в толковании Ханна, самая рассудительная в компании после Гермионы.
– И потом... магический мир тесен, тут хоть соплохвостами кидайся, а замуж из борделя выйти можно только в какой-нибудь Уругвай. Даже поговорка есть такая – про добродетель невесты с Лютного.
– «Ведьмополитен» – приличное издание, для порядочных волшебниц, и гадание должно подходить всем девушкам, а не только каким-то… особенным. Гермиона, наверное, мы зря тебя поторопили, может, попробуешь ещё раз? – спросила Падма.
– Поспешишь – Основателей насмешишь, – назидательно изрекла староста, запихивая обратно в сумку фолианты. – Можно будет попробовать на досуге ещё раз, у меня как раз тема по Рунам висит, об утрате смысла при механическом копировании значений из словаря. Кириллица, конечно, не руны, но принцип тот же. Надо текст адаптировать.
– Вот, спасибо тебе большое.
– Но раз задачка не из легких, то и вам неплохо бы потрудится вместе со мной. Давайте разделим текст на кусочки, пусть каждая из вас испытает свои силы в переводе.
– Ой, Гермиона, но никто из нас не знает кириллического алфавита, и, уж тем более, языка, с которого надо переводить.
– Ну и что? Вот заодно и потренируетесь! А какое-нибудь гадание можно потом и Трелони в курсовик пихнуть. А ещё в праздничном поздравлении от факультета написать. В пяти вариантах, чтоб народ повеселился. Заодно слизеринцам нос утрём, а то они со своими родовыми преданиями и фамильными библиотеками вечно впереди всех «Пророков» и «Придир».
– Ну да, ну да, – отозвалась Лаванда, вспомнив о подобранной валентинке. Это что же, получается их Всезнайка человек? И ничто человеческое ей не чуждо?
– Ладно, я в ванную. Спокойной ночи
.
– Я к себе, всем чмоки-чмоки, – попрощалась Падма.
– А я с вами останусь, – сказала Ханна. – Сегодня очередь Сьюзен… эммм… занимать спальню.
Понимающе улыбаясь пуффендуйке, девушки стали устраиваться на ночлег, а Гермиона накинула тёплый халат, вытащила из-под кровати шлёпанцы, прихватила кой-какие личные мелочи и направилась из спальни к ванной для старост, по явному недомыслию архитекторов находившейся в другом крыле.
Когда дверь за сокурсницей закрылась, подружки разом загалдели, обсуждая странные откровения в журнале.
– Это нереально – переводить с незнакомого языка сакральный текст, – начала Парвати.
– Если бы это было нереально, то и печатали бы в «Придире», а не в «Ведьмополитене», – не согласилась Лаванда.
– Может, дело в том, что его как раз не надо буквально переводить, может надо, как делала Гермиона, только заклинание применить из другой области. Был неказистый текст, стал гламурный перевод.
– Ханна, ты гений! Десять баллов Пуффендую!
Девушки призвали последний номер. По очереди колдовали они над строчками, пытаясь добиться внятного перевода с помощью всего спектра косметических чар. Буквы трансформировались, обрастали завитушками, меняли округлые очертания на вытянутые, но смысл написанного по-прежнему оставался загадкой. В результате упражнений цвет страницы идеально гармонировал с цветом шрифта, но и только...
– Нужно что-то другое, – сдалась Лаванда.
– Диадема Когтевран! – предположила Парвати.
– Брошь Мерлина! – воскликнула Ханна.
– А это что такое?
– А, сказочная побрякушка. Говорят, Мерлин так её заколдовал, что брошка могла выполнять желания владельца. Не все, конечно, и не всегда.
– Ну да, вот уж точно – чисто мужское украшение: не всё и не всегда. То-то больше поминают в связи с Мерлином кальсоны, где он держал другую побрякушку, – фыркнула Лав-Лав.
– О-о-о, – хором застонали подруги.
Как известно, тема гульфика и его содержимого – неисчерпаема.
Досталось всем, от директора до Лонгботтома. Впрочем, этим двоим икалось меньше прочих, зато Малфоя и Снейпа обсудили даже не по одному разу. Если о Слизеринском Принце говорили в восторженно-сокрушённых эпитетах «какой генофонд пропадает», то Принц-Полукровка вызывал совсем иные чувства. Те, что описываются ёмким английским выражением «и хочется, и колется, и Годрик не велит».
К полуночи охрипшие от жарких споров и жаркой темы подруги искренне пожалели об отсутствии Гермионы. Только она могла побеспокоить домовика просьбой принести чего-нибудь некалорийного с кухни. Вазочка, в которой ещё утром приютился пакетик с лимонными дольками, к вечеру осиротела. Леденцы пропали.
_____
