Знаете, почему Парцифаль не получил Грааль, хоть и нашёл? Его ментор, Гурнеманц, учил его не задавать вопросов... И, найдя приют в замке Грааля, Парцифаль держал себя в руках и не стал спрашивать Короля-Рыбака ни о его странном ранении, ни об артефакте, который он хранил: ведь любопытство убивает нас быстрее, чем никотин – лошадь. И на утро Парцифаль оказался посреди пустыни… Потому что не задал вопрос.
Мне бы его проблемы...
Понимаете, меня тоже пытались отучить сыпать вопросами. Но не тут-то было. Я и сейчас не подарок, а в детстве вообще был хуже попугая из зоомагазина, в котором продавцу больше не с кем было говорить: мой язык не трепался только во время еды. Хоть за трапезой я не путал маменькины карты! Она-то изображала из себя даму благородных кровей… и тут такой сынуля – ну прям Иван-дурак.
Не надо было оставлять меня на попеченье папаши маггла, хочу сказать! Не то чтобы я придерживался взглядов Драко и считал, что магглы на порядок глупее нас, но определённый отпечаток такое детство на мне оставило. К тому же, отец хотел уберечь меня от влияния магов, считая, что все они такие же безответственные и ветреные, как его бывшая супруга. Так что мне была поведана грустная сказочка, по версии которой мама умерла. К сожалению, сказочка не получила достойного завершения, так как отец несвоевременно скончался, и маме пришлось воскреснуть из мёртвых и самой заняться воспитанием своего кукушонка-подкидыша. Не такая она уж и безответственная, в конце концов… Она меня вообще всегда любила, несмотря на мою юную придурошность: считала меня самой идиотской ошибкой её молодости, и это внушало ей ещё более идиотскую ностальгию, так что я рос в любви и заботе. И вырос…
“ВыросЛО”, как выражался последний мамин ухажёр, который был старше меня лет на шесть – не больше. Не нравлюсь я этому смазливому альфонсу – он мне тоже. Бывали и лучше. Мама-то у меня этим известна: семеро её мужей скончались, оставив ей кучу галлеонов… Следующей моей фразой, наверное, должно стать наивное: «А ещё мама была очень сильна в Зельеварении… Но это к делу отношения не имеет!» Нет, всё обстоит вовсе не так: мама разводилась со всеми своими супругами. С каждым – почти сразу после свадьбы. Папа вообще не ошибался, считая её ветреной: она искала кого побогаче да помилее характером, убеждала себя, что влюблена в него; играли свадьбу, и… она улетала в объятия следующего, оставив ещё одного мужчинку с разбитым сердцем. Они, конечно, сразу не сдавались – начинали преследовать. Одного она довела до Святого Мунго с острым психическим расстройством, проявляющимся в дикой истерике и припадках хохота при виде женщины. Другие два пытались забыть, и одному это удалось, а вот другому она подкинула меня; четвёртый, будучи министерским работником, пал жертвой какого-то заговора, пятый убил на дуэли шестого и сам решил отдать концы, а седьмой умер от инфекции, занозив руку в старинном доме из полуразвалившегося дерева, который собирался купить маме. И все они завещали какую-то часть состоянии любви всей своей жизни. Иногда я думаю, что у мамы есть кровь вейлы, но она всегда отвечала на вопросы об этом: «Я просто умею обращаться со словами, сынок».
Слова я люблю. «Иллюстрированный Словарь» – вообще любимая книжка детства. Но вот обращаться с ними я не умею. Чаще всего мне просто везёт…
~***~
В том, что существует магический мир, маме даже не пришлось меня убеждать. Я считал это само собой разумеющимся.
Пыльный Лондон, одетый в серый твид, будто поблёкший от дыма всех фабрик вокруг, казался мне чёрно-белым фильмом, в котором я – Дороти. И однажды метафорический смерч унесёт меня в Страну Оз – уж она-то будет в цвете. Там будут изумрудные травы, бриллиантовое небо, кровавые маки, говорящие звери, прекрасные волшебницы и много-много других чудес. А рубиновые туфельки – чёрт с ними! Мне-то домой после такого не захочется...
Мой смерч пришёл, когда умер отец: я всё никак не мог поверить в это. Он очень много пил: это ему заменяло и телевизор, и спорт на воздухе, и лекарства, и клуб путешественников. Это вводило его в состояние благодушия – и он заливал свою усталость дешёвым счастьем из бутылок, пока не засыпал. Я будил его по утрам, когда уходил в школу, но однажды он не проснулся.
Потом пришли люди в чёрном и забрали его. Набежали какие-то дальние родственники, тоже все в чёрном, похлопатали о чём-то, попричитали, одели в чёрное и отца, уложили в гроб, обложенный цветами, – ну просто Белоснежка. И тоже выпивали – вроде как за упокой. Я не брал в рот ничего крепче сока: ни тогда, ни позже в будущем.
А потом, помню, я сидел в своей комнате, грустил, думая, что же теперь со мной будет. Я думал, что кто-то из этих отвратительных эгоистичных родственников может забрать меня к себе и третировать, как Дэвида Копперфильда, пока не появится крёстная фея, не превратит их в тыквенный пирог и не отправит меня на королевский бал, и кончится всё, как в Принце и Нищем. Я думал, что меня похитят, запрут высоко-высоко в башне, вроде Биг Бэна, и я постараюсь отрастить волосы, чтобы спуститья, и, конечно, ничего не выйдет, и я буду там чахнуть, но ко мне придёт чёрт, и я заключу с ним сделку и стану ужасным магом. Или про меня просто все забудут, и я останусь один в этом доме, а скорее – на улицах, и сколочу банду мальчишек-воров. Или...
В тот момент, когда я обсмаковывал появление чудесного богатого родственника-рыцаря в зелёных доспехах, вдруг раздался громкий хлопок, как от лопнувшего шарика, заставивший меня подпрыгнуть, бумажки с моего пола вдруг поднялись, как от сквозняка, и в моей комнате откуда ни возьмись появилась женщина. У неё были чёрные волосы, забранные наверх, в блестящих украшениях, пронзительные зелёные глаза салатового оттенка, как у кошки, – у меня такие же! – и ещё она была босиком. А главное – она была не в чёрном, в отличие от всех незваных гостей в моей доме. Платье на ней было красное и пышное, как клубничное пирожное. Подумав, я позвал её
– Вы Глинда?
Она посмотрела на меня и спросила:
– Кто такая Глинда?
– Добрая волшебница из страны Оз, – ответил я.
Она рассмеялась:
– Я волшебница, это да, но не из страны Оз. Это ведь дом Герберта Дейли, так?
– Больше нет, – я шмыгнул носом.
Она кивнула, и я догадался, что она здесь именно потому, что папы больше нет. Она посмотрела на меня очень внимательно и спросила:
– Ты – его сын, не так ли? Блейз?
Я кивнул, в надежде, что не-Глинда придётся мне крёстной феей или кем-то в этом духе. Правда превзошла все мои ожидания:
– Я очень рада видеть тебя, дорогой, – сказала она, опускаясь передо мной на колени. – Я твоя мама.
Она обняла меня, крепко-крепко, и от неё пахло цветами, как от феи Сирень. И я заплакал.
– Так значит, ты не умерла? – спросил я.
Она покачала головой, улыбаясь мне, печально и светло.
– А ты заберёшь меня в волшебную страну, когда уйдёшь на этот раз? Правда-правда? – спросил я.
– Да, дорогой. Обязательно, – она поднялась. – Но сначала я хочу посмотреть на твоего папу.
Она взяла меня за руку и вывела обратно в гостиную, где стоял гроб, готовый, чтобы его везли в церковь. У всех упали лица при виде мамы: может, им отец тоже сказал, что она умерла? Они шикали на неё, крестились, плевались, а она подвела меня за руку к гробу, не отпуская, потому что все эти чёрные люди пытались схватить меня и спрятать от неё, нежно улыбнулась спящему там отцу и поцеловала его. Но он не проснулся.
Мы задержались в Лондоне ровно настолько, чтобы отца похоронили, а чёрные гости зачли имущество, которым отец распорядился. Все снова плевались и злились, когда узнали, сколько папа оставил денег бывшей супруге, а она продолжала улыбаться, так же грустно и так же светло, вывела меня из комнаты и велела держаться крепко, потому что мы должны были переместиться.
– В Волшебную страну? – спросил я.
– В Волшебную страну, – кивнула мама.
И я в первый раз аппарировал.
Мы оказались у обособленного невысокого домика – почти что Пряничного, на калитке которого значилось «М-с Забини». Мама оставляла свою девичью фамилию, даже выходя замуж. Очень скоро её фамилия стала и моей.
~***~
Магический мир был для меня настоящим Шоколадным королевством, где меж кисельных берегов текли молочные реки. Всё здесь было красивое, глазированное, яркое, манящее – просто Карнавал.
Косая аллея – моё любимое место в Магическом Лондоне, с тех пор, как мама первый раз меня сюда привела, и по сей день. Каждый магазин здесь мне кажется дверью в другой мир.
Там расставлены всевозможных размеров котлы, сияющие на солнце и без солнца, – бронзовые, оловянные, свинцовые, серебряные, даже золотые! В некоторых из них помешивается что-то – само по себе, без людей вокруг.
Из окошек аптек виднеются сушёные и заспиртованные органы, травы, запах которых, кажется, чуешь сквозь кирпичи и стекло, и смотрят чьи-то глазки, некоторые из которых всё ещё моргают.
Гораздо приятнее подмигивание из магазина сов. Белоснежные и чёрные, серые и рыжие, золотые и бурые, пушистые и орлоподобные, они смотрели, как огромное пернатое чудо-юдо, и так и хочется сразу стать орнитологом.
Гринготтс, возле которого снуют гоблины, ростом с десятилетних детей, но холёные и важные, как бизнесмены Сити.
Швейная мадам Малкин, где в окнах то и дело носятся ножницы, сантиметры и мантии, а иногда – и сама хозяйка, похожая на огромного шмеля.
Палочки Олливандер – мне было десять, когда мама купила мне мою, – и я до сих пор не люблю проходить мимо: сам владелец меня немного пугает... Словно он не ест, не спит, не пьёт: только делает эти палочки да продаёт, и помнит, помнит, помнит. Он помнил палочку моей мамы, помнил палочку Сами-Знаете-Кого, помнил палочку Дамблдора... Он что, вечный? Моей стала палочка из палисандра, двенадцать дюймов, мягкая и податливая, с пером грифона внутри. Мама решила, что я попаду в Гриффиндор...
Книжная лавка “Флориш и Боттс” – маленькая снаружи, но внутри – как пирамида Хеопса. Каждая книга там умоляет, чтобы её купили: волшебные сказки, фантастическое чтиво, учебная литература, справочники, история, – да всё что угодно. Я проводил там в детстве очень много времени, стараясь узнать всё, что возможно о той волшебной стране, частью которой я оказался. Я скакал со страниц одной книги на другую, сновал от одного магазина к следующему, и так четыре года, в конце которых на платформе 9 и ¾ меня ожидал огромный красный поезд – такой красный, что он казался игрушкой, увеличенной с помощью Энгоргио.
И потом – Хогвартс. Нас встречал такой гигант – здешний хранитель ключей – что я решил, будто попал в царство великанов, как Джек, влезший на бобовый стебель. Мы плыли по чёрному озеру, гладкому, как мраморный стол, к занавескам из плюща и подземным тоннелям замка, пока не оказались в гавани, в какой-то пещере, где, мне казалось, должен жить Горлум, и откуда нас вели под землёй, пока мы каким-то образом не оказались у ворот замка...
Он был великолепен. Лучше, чем в сказках Перро, могу поспорить! Даже десять лет спустя от его вида у меня захватывает дух. Мама говорит, я слишком впечатлительный. Но магглы, живущие в неведении о нашем прекрасном мире, даже самые экстремальные и рисковые из них, живут блёкло и постно без того, что творит здесь магия.
Несмотря на мамино предположение, я оказался в Слизерине: даже удивился. Шляпа сказала, что у меня слишком много мозгов, чтобы быть в Хаффлпаффе, слишком много воображения, чтобы быть в Рэйвенкло, и слишком много хитрости, чтобы быть в Гриффиндоре, зато в самый раз, чтобы хорошо ужиться со слизеринцами, хоть я и полукровка. Но, будучи последним в списке, я уже был рад оказаться хоть где-нибудь и не слишком жаловался. Пусть будет Слизерин!
Своё первое знакомство я завязал уже после ужина, когда все мы отправились по спальням, измотанные, пресыщенные впечатлениями. Многие мальчишки завалились спать, просто сбросив мантии и обувь, другие нашли в себе силы переодеться. Только один мальчик, переодевшись в дорогую чёрную атласную пижаму, деловито раскрыл свой лакированный саквояж, достал оттуда перо, пузырёк с чернейшими чернилами и дорогой пергамент и вышел в общую гостиную.
Любопытство заставило меня пойти следом за ним. По светлым, как масло, волосам я узнал его: за ужином я заметил его, потому что рядом с ним сидел наш слизеринский призрак, внушивший мне незамедлительный интерес внешним сходством с Синей Бородой, – Кровавый Барон. Но я не представлял, что можно писать в десять часов вечера в пижаме – а для одиннадцатилетнего ребёнка, заметьте, это поздновато.
– Что ты делаешь? – осведомился я, подходя ближе.
– А не видно? – высокомерно отозвался мальчик.
– Ну, меня скорее интересуют прилегающие вопросы: зачем ты это делаешь? почему в такое время? Подобные...
Мальчик притормозил и вздохнул – видимо, я сбил его с мысли. Он посмотрел на меня недовольно, прямо как взрослый:
– Тебя не учили не соваться в чужие дела?
– Учили, – радостно сообщил я. – Но безуспешно, – я сел рядом, болтая ногами. – Я Блейз.
– Я занят, – отозвался блондин.
– Чем? – снова спросил я. Он закатил глаза.
– Я пишу родителям.
– Зачем? – я уставился на него, пряча усмешку. – Маменькин сынок?
– Нет, – процедил он. – Я уведомляю их, что оказался в Слизерине, и отец может забрать мои документы из Дурмштранга.
Я присвистнул. Снова поболтал ногами.
– Хочешь анекдот? Мне слизеринец со старшего курса рассказал.
Мальчик не ответил, что было воспринято мной как согласие.
– Заходит бывший Пожиратель Смерти в паб, а бармен ему: “Мы тут крыс не обслуживаем”, а он ему: “Авада Кедавра!”
Я вообще-то не понял, в чём прикол, но точно знаю, что анекдоты способствуют тому, чтобы “лёд тронулся”.
Мой новый знакомый посмотрел на меня так, что я решил больше никогда не прибегать к этому способу.
– Ты знаешь, кто я такой?
Я не знал.
– Я – Драко Малфой, – медленно, почти по слогам сообщил он мне.
– Я Блейз. Забини, – отозвался я радостно, счастливый, что знакомство всё же удалось, и для верности пожал ему руку, отчего чернила с его пера забрызгали пергамент. – Ой, извини, – я промокнул их, вымазав себя и листок ещё больше.
– Блейз, – протянул Драко с фальшивой улыбкой, втягивая воздух через ноздри. – Ты ведь маггл, да?
– Наполовину, – отозвался я рассеянно.
– Конечно, – протянул мальчик. – Чтоб ты знал: мой отец – бывший Пожиратель Смерти.
Упс. Неловко получилось.
– Я вообще-то не в курсе, кто они такие, но извини, – я снова потряс его руку, на этот раз с более важным видом. – Друзья?
Он ничего не ответил, выдернул руку, собрал свои вещи и ушёл. Я обрадовался: молчание, как известно, знак согласия.
Поболтав ногами ещё немного, я спохватился, что и мне пора спать, а это вовсе не спальня. Вернувшись в спальню, я был награждён ещё одним неодобрительным взглядом со стороны Малфоя, расстилавшего постель, и улыбнулся.
Иметь друзей – это хорошо.
~***~
Конечно, Малфой не сразу смирился с тем, что я решил быть его другом.
Я понял это, набредя на него в библиотеке после уроков:
– Привет, Драко Малфой! – окликнул я его. На мой возглас повернулись все его друзья, но не он сам. Я не придал этому значения. – Что ты читаешь? – спросил я вместо этого и выхватил книгу у него из-под носа.
Объектом оказался какой-то скучнейший учебник из дополнительного чтения, и я был готов вернуть его хозяину, но тот решил взять ситуацию в свои руки, вынул палочку и произнёс:
– Конфундус! Это, конечно, не был настоящий Конфундус: у первокурсника Драко заклинания такого уровня выходили не так уж и распрекрасно, но у меня всё равно загудело в ушах, как если бы на голову котёл надели и стукнули по нему пару раз половником.
– Кребб, Гойл, Панси, – протянул Малфой, забирая у меня книгу. – Познакомьтесь с Блейзом. Эта ошибка Сортировки как-то оказалась на нашем факультете.
Я радостно помахал им: больше друзей – ещё лучше.
Малфой закатил глаза: видно, я не уловил какой-то скрытой иронии.
Ритуал с изъятием книги у нас с Драко продолжается по сей день.
Со временем он даже научился его терпеть. И меня в придачу.
Я садился с ним за парты, если там уже не сидела его подружка – Панси, которая тоже со временем стала моим другом, хотя ни она, ни Драко ни капли не походили на меня, продолжавшего быть бестолковым ребёнком с первого курса до седьмого.
Я позволял ему пользоваться своими вещами, от чего он отказывался, потому что был слишком педантичным, чтобы забыть что-то, и слишком сибаритским, чтобы есть не с золота или писать не сто-галлеонными чернилами.
Он скрепя сердце помогал мне с заклинаниями, которые не выходили, милостиво позволяя мне почти достигать его чистокровного мастерства.
И хотя в коридорах он предпочитал ходить с двумя тумбоподобными приматами, которые, несмотря на свою чистую кровь, не блистали высоким интеллектом. Брал он их для устрашения, как делают те же магглы (о чём я ему сообщил как-то раз, и с тех пор он перестал так делать), мне любезно было предоставлено место в его кругу общения, и мы таки подружились.
Я выслушивал его заведомо провальные планы о том, как добиться исключения из школы Гарри Поттера. Мама была расстроена, когда узнала, что я проморгал такое блестящее знакомство, но на Рождество я получил метлу, потому что Драко так много обо мне говорил на каникулах, что его родители пригласили маму на светский вечер, и она радовалась до слёз. Итак, я выслушивал его планы по исключению Поттера, а он спасал от исключения меня, когда я баловался с палочкой на уроках вроде Истории Магии или Чар, и это оканчивалось магической катастрофой местного масштаба. Я выслушивал его планы по захвату мирового господства, а он выслушивал мои безумные фантазии и говорил, что мне нужно писать книги.
Так и покатилось. Год за годом я жил словно в сказке.
А потом в мою сказку влился неизвестный доселе ручеёк – эдакая ложка дёгтя. Единственное, что за всю мою жизнь ставило мне палки в колёса. Если бы не этот необычный факт, жил бы я и дальше как по щучьему велению.
~***~
Некоторые вещи, мне кажется, происходят сами собой. Во всяком случае, я так их принимаю. Кто-то, наверное, думает, что это приходит месяцами, а то и годами, но я вот не сомневался ни одну секунду.
Четвёртый год вообще был очень хорошим. Для начала нас обрадовали тем, что на наш год выпадет Тримагический Турнир. Я мало что про него знал, но по всеобщим описания понял, что будет настоящий праздник. А праздники я люблю.
А потом приехали делегации Дурмштранга и Шармбатона.
Я должен был, наверное, догадаться, когда вошли девицы-француженки: они, конечно, были очень красивые – все грациозные, плавные, как ртуть. Но они мне почему-то Драко напоминали, и слюнки у меня от них не потекли.
Другое дело – Дурмштранг. Драко рассказывал мне об этой школе: там изучали много Тёмной магии, и все там были холодные и загадочные. А уж когда они вошли – от них просто веяло севером, тянущим кости. И, о удача из удач, сели они за наш стол.
Драко тут же вскочил, чтоб пересесть поближе к Краму: а так как он Малфой, скамейка тут же раздвинулась, давая ему место. Я собирался последовать за ним, но на его место сел дурмштранговец, и я передумал. Нет, в тот вечер мне определённо везло.
Мы выслушали речь директора, радостно похлопали и принялись ужинать: я не мог сосредоточиться на еде, заворожено следя за своим соседом. Заговорить с ним я боялся, в отличие от Драко, который уже облепил Виктора Крама со всех сторон. Тот не слишком активно реагировал, что было особенно видно по лицу блондина, но если ему удастся пробиться в друзья – попрошу взять автограф.
– Парень, – вдруг коснулся моего локтя иностранный студент. Я вздрогнул, чуть не откусив зубцы вилки, и обернулся. – Передай мне соль.
Я потянулся за солонкой, не отрывая глаз от старшего юноши, едва не извозив свой рукав в других блюдах, и молча передал ему соль, глядя на него во все глаза. Он сдержанно поблагодарил меня, посолил свой картофель и продолжил есть. Я вздохнул чуть разочарованно: видимо, разговору не суждено было продолжиться.
А он внезапно повернулся ко мне и спросил:
– Ну, парень. Как тебя зовут?
И я пропал.
Мы проговорили весь остаток ужина, и я чувствовал себя примерно как фанаты: восторг, буря эмоций, сносящая крышу, и ещё больше восторга. Только я не мог понять почему.
Он попросил меня показать ему окрестности Хогвартса, и следующим вечером я показал ему замок, а потом и окружающую территорию: Гремучую иву, поле для квиддича, грот, ведущий от озера, по которому можно пробраться в подземелья. Я проводил его до самого причала, где стоял их корабль, и он сдержанно поблагодарил меня за познавательную экскурсию. Они, мне кажется, всё делают сдержанно, эти дурмштрангцы.
А потом он наклонился, напугав меня неожиданным движением, и поцеловал меня в губы. Тоже, естественно, сдержанно. Было мокро, волнующе, наверное, даже приятно, но я и разобраться-то, в общем, не успел. Но, думаю, я решил, что я гей, именно в этот момент. Можно, конечно, списать на то, что мне было четырнадцать лет, меня переклинило, я не знал, что делать, а мой новый знакомый просто много выпил. Да, конечно, сразу я не мог решить. Но в следующую нашу встречу я не избегал его и всё ждал, ждал, сделает ли он снова что-то такое, отчего кажется, что у меня кабинет орнитолога в животе. И он снова поцеловал меня. Это были сухие поцелуи – я тогда не знал особой разницы – сухие и короткие. Один поцелуй повлёк за собой мой стон, и я сам испугался, другой – вздох, третий – вздох, потом – всхлип. Но это было дьявольски приятно…
На третий раз я поцеловал его сам.
Я тогда не задумывался, что может быть что-то большее. Не задумывался, что с девчонками, возможно, точно также. Просто принял, как данность. Как факт. И стал уделять мальчишкам вокруг гораздо большего внимания. Это казалось мне очень естественным. Так что девушки меня, в конце концов, перестали интересовать.
Моё знакомство продолжалось весь четвёртый курс. Думаю, дурмштрангского гостя это отвлекало и развлекало – ничего больше с четырнадцатилетним подростком ему в голову не приходило делать. А для меня он перевернул мир с ног на голову. И хотя мы никогда не видись после того, как он уехал, я никогда не забуду его. Он открыл мне дверь в самое запретное из царств.
Так между мной и двумя моими друзьями разделился первый постулат Пардо: “Всё хорошее в жизни либо запрещено законом, либо аморально, либо полнит”. Панси привлекает всё, что полнит: сладкие пончики, шоколадные пудинги и одежда в широкую горизонтальную полоску. Драко привлекает всё, что запрещено законом: алкоголь несовершеннолетним, казни гиппогрифов и светлое будущее Пожирателя. Ну а меня, как оказалось, привлекает аморальное, а именно – другие парни.
~***~
Заранее никогда не знаешь, какую сторону хлеба намазать маслом...
Повертев в руках свой ломоть, я выбрал одну, ничем не отличающуюся от другой, и стал жирно намазывать её. Панси завистливо смотрела за моими манипуляциями, без энтузиазма накладывая салат. Под носом у неё соблазнительно устроилась индейка с золотистой корочкой, и Панси с ненавистью косилась на вожделенную тушку.
Я не стал её подкалывать: у меня было скверное настроение – явление крайне редкое, прямо скажем, феноменальное, почти как метеоритный дождь. Причина моему настрою была вполне очевидна... Я без сомнения привык всё в своей жизни принимать, как должное: даже то, что произошло пару недель назад. Однако смущаться мне тут нечему теперь, а тогда мне было четырнадцать лет, и мой мозг напряжённо работал, так как это моё новое знание заставляло меня слишком остро сознавать присутствие в моей жизни других, ничего не подозревающих парней. И я думал...
Я думал, сколько вещей в жизни я делал не по той причине, по какой мне казалось.
Я думал – к счастью мои слизеринские братья об этом не догадывались – что моя приязнь к Мальчику-Который-Выжил была вызвана не тем, как меня воспитывала мама, и не тем, что я выпендривался назло Малфою...
Я думал, не отношусь ли я к разряду девчонок, бестолково вздыхающих по любимым профессорам, и не чересчур ли сильно любил я своих? С опаской покосившись в сторону преподавательского стола, я посмотрел на дьявольский лик профессора Зелий и решил, что мысль эта абсурдная даже для меня.
Я думал, и это внушало мне уверенность, как много из моих сокурсников, с любых факультетов, с любых курсов, были такими же, как и я. Оглядывая столы, я не мог выделить никого очевидного: все выглядели как обычно. Так что я думал, не повесить ли на доске объявлений созыв нового клуба с эвфемистическим содержанием типа: “Что общего у моря, Дамблдора и корнуэльского пикси? Вход для всех, к кому тем же образом применим ответ. Сбор в квиддичном амбаре, где висит плакат «Гиллингемских Голубей»”. Назовёмся: Грандиозное Единение Йети, – никто ни о чём не догадается!
Я думал... но тут меня отвлёк какой-то предмет размером с монету, звезданувшийся возле моей тарелки. Я задрал голову наверх, ожидая увидеть, что потолок совершил качественный скачок вперёд и наконец-то даёт осадки, или, что более вероятно, чью-то мерзкую сову. Но нарушителем спокойствия оказался какой-то рэйвенкловец, разносивший значки. Я поднял свой и прочёл: “Поддержим Седрика Диггори!” Ах да. Как я мог забыть: Парадокс Двух Чемпионов... Я поднял голову и посмотрел на нашего основного чемпиона – Седрика. Он улыбался кому-то, так широко, что у меня от одного его вида сводило скулы, но так тепло, что мой желудок начинал весело танцевать чардаш. Что бы там ни говорили, но он был красавчик – этого у него не отнять. Весь он, от идеально уложенных идеально русых волос до идеально скроенных ботинок блистал своей фирменной идеальностью, от вида которой краснели все девицы, ну и я.
Вообще, смотря на четверых чемпионов, я подозревал, что Кубок выбирает тех, кто лучше всего будет смотреться на рекламных щитах. Сами посудите: Мальчик-Который-Выжил, лучший ловец всех времён и народов, сногсшибательная вейла и просто красавчик, Мистер Хогвартс-1994! Хотя я всё равно голосовал бы за Поттера... Так что значок я отодвинул. За что мгновенно получил по шее.
– Одень его сейчас же, Блейз!
И вот оно – первое в моём списке “я думал”. Драко Малфой. О котором я думал, не ошибся ли я в формулировке “лучший друг”? Может ли быть... может ли быть такое, что благосклонная ко мне судьба решила сыграть-таки со мной злую шутку, и я в него влюблён? Я не хотел иметь отношений с человеком, ещё более полоумным, чем я!
– Драко, отстань! – тем не менее, ответил я как ни в чём не бывало. – Я политически нейтрален! Я за Хогвартс болею, а не за Диггори...
– Никакого сострадания к Поттеру! – Драко схватил значок, лично нацепляя на меня с остервенением, заставившим меня подумать: а что, если сам Драко к Поттеру неровно дышит? Это заставило меня захихикать.
– Что ты смеёшься, как помешанный?
– Просто это глупо, – соврал я, показывая на значок.
– Тем более носи! – Драко никак не мог справиться с застёжкой. – Ты же любишь всё идиотское.
Аргумент неоспоримый, и с покорным вздохом я позволил Малфою приколоть значок к моей мантии, следя за его манипуляциями. У Драко очень красивые пальцы – длинные, гибкие. И руки у него ухоженные, очень мягкие. Лицо с тонкими заострёнными чертами он унаследовал от мамы, и его волосы – прямо как пряжа из лунного света... Ну просто вейла! Драко был красивым, и я никак не мог определиться, было ли моё признание этого факта дружеским “мне-бы-такую-внешность...-красивым”, или не только дружеским “ах-эти-глаза-как-ртуть-я-просто-таю...-красивым”.
Удручённо продолжая мусолить свой бутерброд, я повернулся к Панси и заговорщически прошептал:
– Панс, как узнать, что ты влюбился?
Девушка недоверчиво уставилась на меня.
– Ну вот, ты как узнала, что любишь Драко?
Панси фыркнула, отворачиваясь назад к своему укропу.
– Если ты сам не можешь понять, значит, не влюблён. Влюбишься – узнаешь первым. Ты становишься навязчивым, ведёшь себя как идиот, веришь в сказки, восторгаешься банальным... – она скептически посмотрела на меня. – Впрочем, да, у тебя-то проблемы могут возникнуть, – она сухо рассмеялась. Мне было не очень-то смешно.
– Ну как ты отличаешь очень крепкую дружбу со мной от влюблённости в Драко?
– Я знаю твои недостатки, но терплю. А в Драко для меня нет недостатков.
– Очень по-слизерински.
Панси фыркнула:
– Не нравится, пойди спроси у Поттера. Он с радостью расскажет тебе о гриффиндорском кодексе дружбы и благородия.
Я хмыкнул, косо глядя на Драко, и решил успокоиться: определённо, в Драко было для меня много черт, требовавших терпения. Я снова радостно взялся за свой бутерброд. Панси окликнула меня:
– И, Блейз? – я повернулся к ней. – Если ты сейчас же не избавишься от этого куска хлеба с маслом, я тебя прокляну.
– Понял, – я галантно улыбнулся, отодвигаясь от неё к Малфою.
Про любовь из её объяснений я так и не понял, но уверился, что Драко с моей стороны ничего не угрожало. В приподнятом настроении я наклонился к нему и прошептал:
– А я обязан носить этот значок, если я думаю, что Турнир выиграет Поттер? – очень довольный своим храбрым замечанием, я собирался откусить от своего бутерброда, но он был выбит у меня из пальцев раздражённым взмахом руки. Оскорблённый, Драко поднялся из-за стола и вышел. Мой бутерброд грустно лежал на полу – естественно опустившись маслом вниз.
Как я и сказал: заранее никогда не знаешь, какую из сторон мазать маслом. Это ведь я не только про хлеб. Например, я не знаю, что вышло бы, если б я и впрямь ухитрился влюбиться в Драко. Или как бы сложилась моя жизнь, не будь я геем. Или если бы я был девочкой. Или если бы я решил стать девочкой... Но я всего этого избежал.
Очень счастливый, я взял новый кусок хлеба и стал намазывать маслом.
~***~
Я не люблю вспоминать свой пятый год в Хогвартсе.
От Драко я знал, что то, в чём Поттер пытался убедить магическую общественность, было правдой: Сами-Знаете-Кто воскрес. Я написал об этом маме, но она ничего не ответила. И мне впервые в жизни было страшно.
А вот Драко в тот год распоясался совершенно. Я впервые видел, чтобы он вёл себя, как дитя. А тут ещё эта министерская гиена – Амбридж. Мы все ненавидели её, кроме Фаджа, но Драко, с его именитой фамилией, умудрился ею пользоваться. Она была его личным Розовым Лордом, а он собрал из друзей слизеринцев своих “Пожирателей” и назвал нас Инквизиторской Стражей. И играл в профессора Снейпа, как маленький, бегая по Хогвартсу и снимая со всех баллы.
Мне это ох как не нравилось.
Но именно благодаря этой его Инквизиции я впервые встретился с друзьями Поттера лицом к лицу, а не в качестве наблюдателя-вуайериста за трапезным столом, когда Драко тыкал в них пальцем на протяжении пяти лет и рассказывал мне о них. Так я познакомился с Роном Уизли.
Не знаю, зачем Поттеру и его друзьям понадобилось вламываться в кабинет Амбридж. Он врал, что хотел забрать свою метлу. Она была параноидально уверена, что он хотел связаться с Дамблдором. Я надеялся, что он планировал поджечь её кабинет.
Драко заставил нас, его верных инквизиторов, поймать всех друзей Поттера. Булстроуд – девочка-шкаф – уже железной хваткой держала всезнающую Грейнджер. Если бы мне пришлось выбирать между девочками, моё эстетическое чувство заставило бы меня склониться к гриффиндорке, но в данной ситуации вынужден признать, что Милисента имела значительный перевес. Мы привели остальных: его лучшего друга, Рона Уизли, его сестру, держать которую досталось мне, её бестолкового рыцаря Лонгботтома, известного всем своими успехами в кабинете Снейпа, и непонятно как оказавшуюся в союзниках Поттера ученицу Рэйвенкло, которую я не знал, – на мантии у неё было написано Лавгуд.
– Хорошо, хорошо, – улыбалась Амбридж. – Я так посмотрю, скоро Хогвартс совсем будет освобождён от засилья Уизли.
Драко рассмеялся, как шизофреник. Я озабоченно на него посмотрел, качая головой.
Амбридж заботила меня ещё больше. Когда у Грейнджер развязался язык, эта полоумная уже была готова применить Круциатус. Впрочем, когда Милисента отскочила от неё в испуге, я убедился, что слёзы гриффиндорка лила крокодильи. Да и было бы странно, если бы кто-то из гриффиндорцев проявил такую слабость характера: нет, они все мученики, эти гриффиндорцы.
– Так-так, – с победой проквакала Амбридж. – Маленькая Мисс Счастье наконец-то подарит нам какие-то ответы. Давай же, девочка, я слушаю!
– ‘еймионя, ней! – попытался проорать Уизли сквозь кляп, которым его наградил Уоррингтон. Я хотел было вытащить его хоть немного, но гриффиндорец так свирепо на меня фыркнул, что я решил не рисковать. Да и Драко бы не понял.
– Прос-простите меня, все, – хлюпая носом, продолжила Грейнджер, – но я не могу...
– Правильно, дорогая моя, – Амбридж усадила девчонку в своё кресло. – Теперь, скажи мне. С кем Поттер только что говорил?
– С... с... – Грейнджер почти переигрывала с истерической икотой, – он п-пытался говорить с профессором Дамблдором!
Если бы Амбридж не так сфокусировалась на Грейнджер, она бы заметила комическое изумление на лицах Лонгботтома, Лавгуд и обоих Уизли, выдавшее враньё их подруги с головой. А та продолжала врать про их безуспешные поиски Дамблдора и про то, во что верила сама Амбридж и её начальство – про оружие, которое делала так называемая “Армия Дамблдора”, чтобы свергнуть Фаджа и позволить Британии разлагаться в пучинах анархии.
Увы, мой заигравшийся друг поверил в эти сказки тоже: без сомнения размышлял, как будет рад его отец, и как они могли бы использовать это оружие в своих целях. Драко вообще хороший парень, но жадный до власти и гордый, как кентавр. В общем, из-за паранойи Амбридж нас оставили позади.
Мне-то было всё равно: я мечтал, чтобы это безумие поскорее закончилось и всё вернулось на круги своя. Но донельзя раздражённый Малфой, оставленный охранять четырёх учеников, связанных по рукам и... ртам, не мог не выплеснуть своего недовольства. Он вытащил у всех кляпы, чтобы вступить в словесную перепалку. Грознее всего ему отвечала маленькая Уизли.
– Что, Малфой, только на словах смелый? Ещё палочкой мне пригрози, как слабак, когда я связана! Только так и можешь самоутверждаться! – шипела она, как кошка. Драко вскипел почти моментально.
– Отпусти её, – сказал он мне, исходя злобой.
– С радостью, – ответил я: девчонка из кожи вон лезла, чтобы побольнее пнуть меня в ногу. – Прошу, – я протянул ей палочку, но мою галантность не оценили, злобно выдернув её из моих рук. Пожав плечами, я подошёл к окну.
– Думаешь, я тебя на дуэли не одолею? – прошептал он с яростью.
– Не трогай мою сестру, Малфой! – гневно заорал её брат.
– О, смотрите-ка! Там на улице Амбридж, Поттер и Грейнджер! – попытался разрядить обстановку я.
– Заткнись! – одёрнули меня и Драко, и Уизли: думаю, никто мне не поверил. Я вскочил на подоконник и прислонился к окну. Если бы Панси была с нами, она бы образумила его. Но она была в Клинике Святого Мунго, так как некий доброжелатель оставил её с оленьими рогами на лбу, и их пришлось спиливать. А без неё я даже стараться не хотел: и хаффлпафцу было понятно, что задержанным нарушителям удастся уйти.
– Ну давай, Уизли! – вопил Драко, уверенный в себе. Я с любопытством наблюдал за ними.
– Экспеллиармус! – крикнула Джинни – достаточно предсказуемо, если бы не тот факт, что она целилась вообще не в Драко, а в Уоррингтона, держащего её брата. И попала.
– Диффиндо! – одновременно выкрикнул Драко, и луч оцарапал девочке лицо.
– Ах ты козёл! – взвыл Рон, лихорадочно ища по карманам слизеринца свою палочку. – Локомото Мортис! – крикнул он, и Драко рухнул на задницу, так как его ноги словно скрепило цементом.
– Серпенсортиа! – Драко выпустил из палочки змею – его любимое заклинание со времён дуэли с Поттером на втором курсе.
– Змея! – радостно воскликнул я. – Ядовитая змея!
– Вингардиус Левиоса! – крикнула Джинни, и змея вылетела из комнаты, разбив окно, рядом с которым я сидел.
– Блейз, помоги мне! – заорал Драко.
– Извини, приятель, но ты сам заслужил, – отозвался я. Мы, слизеринцы, не испытываем мгновенной потребности спасти друг друга от врагов. Даже лучших друзей. К тому же, если гриффиндорцы его сейчас не побьют, он так и будет вести себя, как ужасно зазнавшийся засранец.
– Забини, ты труп! – проорал Драко. – Экспулсо! За грохотом рушащейся стены я не услышал, что крикнула Джинни, но, судя по лицу Драко, это был её знаменитый Летучемышиный Сглаз.
Рон тем временем наложил Конфундус на Гойла, освобождая Луну, но Уоррингтон уже очнулся и подкрадывался сзади к Рону, как раз когда он развязывал руки Лонгботтому.
– Сзади! – взвизгнул тот.
Уизли пригнулся, и удар Уоррингтона сшиб второго гриффиндорца с ног, оставляя малиновый развод под его глазом. Крэбб кинулся на Рона, но без Малфоя у них не было шансов, а уж Амбридж я помогать не собирался, нет-нет, спасибо.
– Петрификус!.. – заорал Лонгботтом, и луч попал Уоррингтону в плечо, лишая его возможности им двигать. – Я забыл как дальше! – в отчаянии закричал гриффиндорец.
– Тоталус! – подсказал я, неизмеримо забавляясь происходящим.
– Точно! Петрификус Тоталус! – крикнул он, и Уоррингтон упал без чувств.
– Импедимента! – я услышал возглас Лавгуд, и Крэбб был также устранён с поля боя.
– Джинни! Ты в порядке? – Уизли подскочил к сестре.
– Как нам теперь найти Гарри? – девочка проигнорировала его вопрос, недовольная опекой.
– Он видел их на улице, – подсказала девица из Рэйвенкло, показывая на меня. Остальные уставились на меня, кажется, до того момента не вспоминая о моём мирном существовании. Я помахал в воздухе палочкой, к которой успел привязать носовой платок в подражании белому флагу.
Уизли, который в отсутствие Поттера, видимо, был главным, наставил на меня свою палочку. Я улыбнулся иронии того, что своими ролями мы были очень похожи: лучшие друзья двух самых ярких учеников своих факультетов. Всегда под номером два, уступая только им.
– Меня не обязательно проклинать, – подсказал я. – Я пацифист!
– Говори, где они, иначе будешь инвалид, – Уизли приблизился ко мне.
Мне вдруг стало неловко от его приближения, и я отодвинулся, но он схватил меня за воротник:
– Даже если ты выпадешь из окна, тебе это не поможет, – сказал он.
– Я такого не планировал, – заверил я его, мягко отнимая его руку от своей мантии. – А друзья ваши вели Амбридж к Запретному лесу.
– Мы ему верим? – с сомнением спросила его сестра.
– Да, – кивнула Лавгуд. – Отсюда видно только Хижину Хагрида и Запретный лес, а он их правда видел, – уверенно сказала она.
Я обезоруживающе улыбнулся гриффиндорцам:
– Сам бы не смог убедить вас лучше!
– У нас нет другого выбора, Рон, – позвал его Лонгботтом.
Уизли всё ещё держал меня под прицелом палочки. Я отвёл её кончик в сторону, приподнимая брови:
– Давайте без рукоприкладства. Я вам сдался, так что меня атаковать по вашим гриффиндорским скрытым кодексам нельзя. Идите, спасайте своих друзей, а я тут своим... – я оглядел поле битвы, – помогу...
Я взглянул Уизли в лицо – тот сверлил меня своими синими глазами, и я вдруг не смог отвести своих глаз от его.
– Пойдём, Рон, – потянула его Джинни. – Мы нужны Гарри.
Со вздохом он убрал палочку, и они торопливо ушли.
А я продолжал стоять на одном месте, и перед моим внутренним взором стояли его синие-синие глаза. Повернувшись к окну, я дождался, пока они тоже промелькнут внизу, направляясь к Запретному лесу, и только тогда достал свою палочку, повернулся к Малфою и произнёс:
– Фините Инкантатем. Его лицо приобрело человеческие черты. Посмотрев на остальных остолопов, я решил на них не размениваться и произнёс лишь “Эннервейт”, снова направляя палочку на Драко.
Он закашлялся и заморгал, садясь на полу. Я опустился рядом с ним на корточки.
– Блейз, предатель! – прохрипел он. – Какого чёрта ты не помог?
Я помог ему подняться.
– Тебе не помешает иногда спускаться с небес на землю, Драко. А никто лучше гриффиндорцев не напоминает тебе, что подчас ты ведёшь себя как законченный идиот.
Малфой зло на меня посмотрел, выдёргивая свою руку.
Я огляделся вокруг и сорвал с мантии значок “Инквизиторской Стражи”.
– Признай, Драко. Есть только одна причина, по которой я согласился на это.
Причина, конечно, была в том, что Драко – мой друг, и я ему почти ни в чём не отказываю. Но он понял, что я имею в виду, и вздохнул:
– Ты обожаешь всё идиотское.
Я кивнул и снова огляделся.
– Ну что, оставим их тут или перенесём в нашу гостиную? Ну, или в лазарет?
– Давай к нам, – устало сказал Драко.
Я протянул ему его палочку, мы поглядели друг на друга и одновременно произнесли:
– Мобиликорпус. И так всё вроде бы вернулось на круги своя: Драко наконец-то успокоился и стал вести себя как обычно, Амбридж скоро оказалась в клинике Святого Мунго, а Дамблдор вернулся в Хогвартс.
Но для меня с того дня всё стало совершенно по-другому. Я остро понял это, когда ещё раз столкнулся с Поттером и его друзьями в коридорах Хогвартса в конце года: раньше это лишь смущало и путало меня, но в тот момент, снова увидев преследующие меня одинокими вечерами синие глаза младшего из сыновей Уизли, я наконец понял, что Панси имела в виду.
Произошла катастрофа. Я влюбился.
~***~
Я никогда не говорил со своими друзьями о том, что я гей, – это узналось как-то само собой. Мы это не обсуждали, как не обсуждают чужие пикантные привычки. В отличие от гриффиндорцев, мы, слизеринцы, народ терпеливый и тактичный, и любим всё держать в себе.
Про привязанности своего сердца я им тоже, конечно, не рассказывал. Панси, думаю, догадывалась, но не позволяла себе спросить в лоб, а завернуть разговор близко к болезненной теме я не позволял. Я держал её в неведении какое-то время, а Драко, думаю, смог бы дурачить постоянно, так как когда дело казалось жизни настолько личной, он становился по-слизерински индифферентным. Но маму провести было нельзя.
Думаю, она всё поняла в первый же миг, когда я вернулся домой после пятого курса, но дала мне какое-то время подготовиться, чтобы сказать ей. Я не сказал. Поэтому как-то утром, за завтраком, промеж разговоров о моём будущем, о воскрешении Сами-Знаете-Кого и о маминых светских сплетнях, она спросила:
– Не хочешь рассказать мне о девочках в Хогвартсе?
Я уставился на неё, подавившись и закашлявшись, она – на меня, безмятежно улыбаясь, давая мне сколько угодно часов, чтобы собраться с мыслями. Ещё бы, она ведь не знала, какую новость мне нужно было ей рассказать.
С чего начать? С чего начать?
“Мама, тебе очень хочется внуков? Тогда тебе неплохо бы родить мне сестру, потому что от меня ты их не дождёшься!”
“Мама, я влюбился! В гриффиндорского мальчика. Ты не против?”
“Мама, тебе не стоит выбирать особо молодых любовников – я могу их у тебя увести...” Да уж, вряд ли ей это понравится...
В конце концов, я решил, что лучше завуалировано рассказать о Роне до того, как я скажу ей, что меня придётся вычеркнуть из завещания, так как я позорище...
– Есть кто-то... – сказал я, осторожно обдумывая игру слов. – Кто-то, кто мне нравится.
– Замечательно, дорогой, – улыбнулась мама.
– Но... этот человек учится в Гриффиндоре, и они друзья с Поттером, так что я в этом кругу не на слишком хорошем счету...
– О, ты же мой сын, Блейз, дорогой. Ты что-нибудь придумаешь.
– Я не знаю, мама... И простые-то дела на поверку оказываются сложными. Я представляю, что то, что кажется сложным, будет просто невыполнимо...
– Невыполнимых дел нет, – ободрила меня мама.
– Да, для тех, кто сам не выполняет никаких дел, – проворчал я.
– Что может быть невыполнимого, чтобы пригласить Коломбину на свидание?
– Кого? – я удивился.
Мама улыбнулась: ей нравилось меня удивлять. Наверное потому, что я делал это редко.
– Коломбину – объект влюблённости Арлекина. А кто же ты в повествовании, как не этот иррациональный персонаж.
Арлекин... Я наложил на себя этот образ и улыбнулся: да, мне нравилось.
– Если я приглашу ...Коломбину, – вот её образ на Рона никак не хотел накладываться, – на свидание, Коломбина меня убьёт. А потом Драко воскресит меня и убьёт повторно.
– Объекты привязанности вовсе не так уверены в себе, как ты представляешь, мой дорогой Блейз. Возможно, твоя Коломбина просто скажет «да».
– Да не могу я просто подойти к нему и пригласить... куда бы то ни было, – выпалил я в отчаянии и прикусил язык.
Мама моргнула, но к её чести не изменилась в лице.
– Так это мальчик?
– Н-нет, – нервно ответил я и вздохнул, понурив голову. – Ну, то есть, да...
Мама помолчала. А потом сказала:
– Тогда попытайся сначала стать его другом...
Я поднял на неё глаза.
– А ты... не будешь нравоучать меня? Говорить, что это глупости, что я из этого вырасту, что я ошибаюсь? Не отправишь лечить голову в Клинику Св. Мунго, чтобы починить меня?
Мама тонко улыбнулась, поднялась из-за стола, подошла ко мне, поцеловала в лоб и прошептала:
– Нельзя починить то, что не сломано...
И вышла из столовой.
Я смотрел в тарелку супа и был заоблачно счастлив. Кажется, мои ресницы стали мокрыми, и я вытер глаза.
Мама, как же я тебя люблю.
