Нехорошо человеку быть одному

Благодаря защитным заклинаниям Грэйнджер, палатку я не вижу, но чувствую, что она где-то совсем рядом. Холодно так, что зубы стучат, касаясь друг друга. Терпеть не могу этот зимний холод заодно с самой зимой. Оглядываясь, зажимаю меч под мышкой и иду к небольшому озерцу, который заметил в просвете деревьев. Задираю голову и смотрю на верхушки деревьев. Этот лес очень старый: он стоит еще со времен завоеваний Вильгельма Завоевателя и давным-давно порос зеленым мхом. Переступаю через огромные корни, вылезшие наружу, и взмахом палочки разбиваю лед на ровной поверхности озерца. Быстро опускаю меч на дно и возвращаю лед на прежнее место. Если не приглядываться – никто и не заметит, что кто-то вообще здесь был.
Теперь – самое сложное. И самое важное. Нужно выманить Поттера сюда, но сработает ли эта часть плана?
Блуждаю по лесу добрый час, отчаянно замерзая и буквально пританцовывая на месте. Танцующий Снейп – это ужасно смешно. Кэрроу бы точно надорвали животы и лопнули, украсив кишками весь замок. В отчаянии останавливаюсь, наталкиваясь на свои же следы, идущие мне навстречу. Дьявол! Мне нужно подойти как можно ближе к палатке, чтобы Поттер заметил моего патронуса. Делаю еще круг в лесу. И, наконец, с трудом различаю чью-то фигуру среди деревьев, почти на опушке. До боли щурю глаза. Точно: черные взъерошенные волосы и съехавшие набок очки. Поттер! Я почему-то не рад его видеть, хотя должен. Личная неприязнь мешает по-настоящему осознать, что Поттер – единственный, кто может разделаться с Лордом. Впервые задумываюсь, здесь, в ледяном лесу, что будет со мной после войны. Что я буду делать? Что буду чувствовать, оставшись без всяких целей и желания жить? И с каждым днем приближаясь к старости?
Достаю палочку, машинально вспоминаю Лили и те солнечные дни рядом с Паучьим тупиком, которые мы проводили вместе каждое лето. Сердце привычно сжимается от боли, но я не обращаю внимания. Иначе с ума сойти можно.
– Экспекто патронум!
Лань изящно выскакивает из моей палочки и направляется к Поттеру. Он заметит, я уверен. Он всегда замечает то, что важно, этого у него не отнять. Облизываю холодные губы и замираю. Я все-таки должен убедиться, что он получит этот чертов меч. И тогда я смогу вздохнуть спокойно хотя бы пару недель. И с удовольствием сжечь эти идиотские карты, заляпанные чернилами.
Вцепившись пальцами, не чувствующими ничего от холода, в склизкую кору клена, вспоминаю робкую улыбку Уизли. Мне давно не улыбались. Слишком давно.
Осторожно выглядываю из-за дерева и снова выдыхаю. Так тихо, что я слышу, как бьется мое сердце.
Фигура Поттера мелькает между деревьями, залитая лунным светом, и я невольно провожу рукой по лицу. Да. Удалось. Теперь можно не сомневаться: он получит меч. Наблюдаю за ним, осторожно выглядывая из-за дерева. Да, это его походка, его движения. Вспоминаю первую встречу с этим мальчишкой на занятии. Если бы он не повел себя тогда настолько нагло, все могло бы сложиться по-другому. Качаю головой. Нет, не могло бы: я ненавижу Джеймса, а внешне он – вылитый Джеймс. Кроме глаз. Но этого недостаточно… Внезапно замечаю где-то справа, за деревьями, другую мужскую фигуру, высокую и плечистую. Неужели Пожиратели? До слез щурю глаза: нет, черт подери, это Уизли! Так вот почему директор пропустил мимо ушей все мои слова о его уходе! Он знал, что этот рыжий тупица вернется.
Хмыкаю. Что же, вышло даже лучше, чем я ожидал. И намного быстрее и проще, чем я себе это представлял. Вы будете довольны мной, профессор. Еще с минуту стою, прижимаясь к клену, потом трансгрессирую в Хогсмид.
Дрожу от холода и решительно поддаюсь своему внезапному желанию зайти в «Кабанью голову» и выпить чего-нибудь горячительного.
– Бокал бренди, пожалуйста, – отрывисто говорю я Розмерте, приподняв голову. Она смотрит на меня так, словно видит впервые. Что я такого делаю, что они меня не узнают?
– Держите, профессор, – она ставит бокал на стойку, и я вынимаю из кармана два сикля. Денег я получаю немного, и тратить их не на что, потому что я живу в школе по разрешению Дамблдора. Приятно осознавать, что те отвратительные дни, когда мне ни на что не хватало, даже на нормальную одежду, давно прошли.
Залпом выпиваю бренди и выхожу на улицу, на мороз. Я так и не успел согреться, но смысла торчать в баре нет, поэтому я медленно иду к замку, в тишине и в темноте, слушая хруст снега. Если бы я остался в баре, то обязательно бы выпил еще и еще, а напиваться в Рождество, да еще в одиночку – отвратительно. Пьяный Снейп еще хуже танцующего. В свете фонаря смотрю на старые наручные часы: полпервого ночи. Значит, приглашение Слизнорта уже не в силе, ну и дьявол с ним. Лягу спать. После этого леса, где холодно, как в аду, и даже бренди не помог, ужасно хочется спать. Выпью чаю – и усну.
А завтра, пожалуй, как только уедет поезд, все-таки приду к нему на пунш. Захвачу с собой новую книгу. Ведь нужно заменить кем-то Дамблдора, иначе я точно рехнусь в одиночестве. Кажется, еще я должен поговорить о чем-то с какой-то студенткой по просьбе Минервы. С кем и о чем – я уже забыл.
У кабинета останавливаюсь перед картиной с несколькими рыцарями, играющими в шахматы, из которой мне машет Дамблдор.
– Как все прошло, Северус?
– Рыба заглотила наживку, – устало отвечаю я.
Дамблдор радостно улыбается и чуть ли не пританцовывает, совсем как я там, в темном лесу.
– Браво, Северус, браво! Я вами горжусь! Теперь отдыхайте, вы это заслужили. Вы не представляете, как сильно вы помогли всем нам, и в первую очередь – Гарри.
Киваю и толкаю дверь, удивляясь, что она так легко поддается. Взмахом палочки зажигаю свечи на столе и замираю на месте: на диване, вытянувшись и подложив руку под голову, спит Уизли. Судорожно вспоминаю, что в спешке забыл закрыть дверь. И все равно: какого черта она здесь делает? Обхожу стол и наклоняюсь над ее спящим лицом, украшенным веснушками. Оно довольно красивое и какое-то странно умиротворенное. Что ей снится? Или кто? Отворачиваюсь и с наслаждением протягиваю окоченевшие пальцы к огню, иначе даже чашку не взять.
Понимаю, что не хочу ее прогонять. Не знаю, что творю. Не знаю, зачем она пришла. Но в эту ночь до ужаса не хочу оставаться наедине с говорящими портретами. Я выполнил задачу, я сделал шаг навстречу искуплению – могу я иметь право на передышку? Сердце, вырвавшись из тисков на волю, пускается вскачь. Разрешаю ему побуйствовать, как коню, который застоялся на конюшне. Хуже всего то, что его теперь не успокоить.
Я же все-таки человек. Неужели именно это всех удивляет?
Завтра Дамблдор придумает мне очередное самоубийственное задание – завтра. Не сегодня. Не сейчас.
– Профессор, сэр, простите, я…
Оборачиваюсь.
Уизли, приподнявшись на локте, смотрит на меня сонно, и смущение пунцовой зарей разливается по ее круглым щекам.
– Зачем вы пришли?
– Сказать вам спасибо.
– Это глупо.
Она отрицательно качает головой, садится на диване и заправляет волосы за уши. Наверное, нервничает. Потом вдруг подходит к окну и, открыв его, впускает в комнату рой снежинок.
– У вас очень жарко. Мне кажется, я сейчас задохнусь, – и голос у нее какой-то надломленный.
– Для чего вы пришли?
Уизли переступает с ноги на ногу, как та серебристая лань в лесу, и обхватывает плечи руками.
– Когда в мире, где темно и холодно, как сейчас, вдруг оказывается, что тот, кого ты считал худшим человеком на свете, на самом деле – хороший, это уже маленькая победа, правда?
Молчу, смотря на ее мятую рубашку. Так вот в чем дело. Она хочет мне помочь, а я уже решил, что она испытывает ко мне какие-то другие, неправильные чувства, и приготовился с ними бороться. Разве в меня можно влюбиться, тем более этой хрупкой девочке с копной рыжих волос? Кто о чем, а я вечно о… Нужно что-то сказать, поэтому устало соглашаюсь:
– Правда.
Уизли довольно улыбается и продолжает смотреть на меня этим своим новым взглядом. Не понимаю, что он значит. Беру со стола чертежи и карты и радостно швыряю их в жадный огонь. Они жалобно вспыхивают и мгновенно превращаются в пепел.
Мы молча садимся друг напротив друга. Не знаю, чего на самом деле от меня ожидает Уизли, я лично просто устал и мечтаю зарыться в одеяло и уснуть. И одновременно не хочу ее отпускать. Одиночество моей комнаты навсегда растоптано – из-за нее. О чем с ней можно говорить? Я привык, что всем от меня что-то нужно. Я привык сам использовать людей для каких-то целей, а разговаривать я не умею. Я много чего не умею.
Уизли, видимо, это отлично чувствует и произносит, пытаясь завязать пусть даже неуклюжий разговор:
– Что вы читаете?
– Я ничего не читаю. Только пособия по зельеварению.
Она пожимает плечами, но не сдается. Светит, как та упрямая звезда на вершине ели.
– Какая ваша любимая команда в квиддиче?
– Я не интересуюсь квиддичем. Пустая трата времени.
В ее глазах читается явное желание меня ударить, и это почему-то меня смешит. Черт подери, я невозможный собеседник! Я совсем разучился говорить о том, что не касается Лорда, Поттера, пророчеств и прочей ерунды, которая никак не связана с нормальной жизнью.
– У вас есть сова?
– Я не люблю животных. От них воняет.
Раздраженное молчание. Со странным сожалением думаю, что она сейчас уйдет.
– Вы со всеми людьми так разговариваете? – насмешливо интересуется Уизли. – Я тут стараюсь…
Прерываю ее жестом, и она сразу яростно сжимает свои коралловые губы. Смотрю на них с мгновение, потом замечаю:
– Я понимаю, что вы делаете, Уизли. К сожалению, я сложнее, чем ваш драгоценный Долгопупс или Поттер. И несравненно лучше обоих в зельеварении.
Уизли звонко смеется, прикрывая рот маленькой ладонью. Не понимаю, что смешного я сказал? Беспомощно оглядываюсь на портрет Дамблдора, но его нет на месте. Беззвучно чертыхаюсь и поднимаюсь на ноги.
– Давайте прекратим этот цирк и разойдемся, – невозмутимо предлагаю я, но, видимо, глаза меня предают. Они-то лгать не умеют. Они-то просят остаться. – Вам давно спать пора. Утром поезд.
– Я не уйду, – она смотрит на меня открыто и смело, словно решается на что-то.
– Я даже слышать ничего не…
Уизли мгновенно оказывается рядом со мной. Ближе, чем мне бы хотелось. И все же недостаточно близко. И мое сердце, которое я забыл запереть обратно, как забыл запереть дверь, толкает меня навстречу к ней. Сегодня – все еще Рождество, со своей чертовой надеждой, которая заставляет меня забыть, что этой девочке – шестнадцать, а мне – тридцать семь. Которая заставляет вспомнить, что под всеми этими черными одеждами, там, в темной душе, я – мужчина. Кажется, из нас двоих дурак именно я. Думал, что знаю о себе все, но опять ошибся. Приготовился бороться с девчачьей влюбленностью, но, кажется, как идиот увлекся сам. О чем я только думаю? Я старше ее, и я – лучший слуга Темного Лорда, а она наверняка все еще без памяти влюблена в Поттера. Она нежная – во мне нежности нет. Во мне вообще ничего нет, я иду к четкой цели, для достижения которой все чувства излишни. Хуже того – опасны. Опасно все это бередить, вытаскивать наружу, раскапывать, запутываться, биться, разочаровываться, запихивать обратно. Проклятое Рождество, что оно со мной делает?
Застываю на месте, не в силах пошевелиться, боясь совершить какую-нибудь непоправимую глупость. Снова холодеют пальцы.
– Уходите, Уизли, – голос дрожит и хрипит – наверное, после мороза. Но, на самом деле, совершенно не из-за этого. Просто мой личный ящик Пандоры снова безвозвратно открыт. – Пожалуйста.
Но Уизли упрямо качает головой, делая шаг вперед, и отсветы камина покрывают ее бледную кожу розоватыми пятнами. Мы оказываемся совсем рядом, и я слышу сладковатый и одновременно пряный запах ее волос.
– Нехорошо человеку быть одному, – тихо произносит она и, протянув руку, касается моей ладони. – Особенно в Рождество.
Я киваю, внезапно сдавшись, и сжимаю ее горячие пальцы в своей холодной ладони.
И тогда улыбка рассветом озаряет ее нежное лицо.
В это мгновение я жалею, что сам не умею улыбаться.