Слишком холодно

В гардеробе Инсе черного практически не было — комплект школьных мантий да шелковый пеньюар от Панси. В нём идти на похороны было в высшей мере странно, и больше её смущал даже не собственный моральный облик, а то, что на улице было на удивление холодно — за ночь стекла полностью затянуло узором из белых лапок, снег сверху смерзся в запекшуюся корку, а под ней высох, превратившись в едва осязаемый легковесный пух. Косые лучи восходящего солнца хлынули в Нору сбоку, с улицы казалось, что в окнах бушует пламя. Внутри солнечная сторона походила на залитую огнями софитов сцену. Инсе в траурной мантии Флёр и без мастерски поставленного природой света чувствовала себя немного актрисой — воротник-стойка и широкие манжеты оторочены мехом восточной норки, слегка ассиметричный крой, ряд больших широких матовых пуговиц, якобы по последней моде, а в реальности — просто как у клоуна, делали сходство с театром комедии до дрожи полным.

Почувствовав первые признаки болезни, Инсе, не в силах сдержать вздох облегчения, распланировала мученически проваляться в кровати как раз пару дней, тем самым пропустив весь этот тошнотворный официоз из процессий, прощаний и погребений и остальных -ий, от которых у любого нормального человека через несколько часов начнут звенеть нервы. У нормального. А если ты вдобавок ещё и виновен в смерти?

Убийца на похоронах жертвы — раньше Инсе казалось, что такое бывает только во всяких сериальчиках, детективных книжечках и прочих пошлых выплесках недалёкой человеческой фантазии.

Лили оказалась хорошим лекарем и отличной сиделкой — она практически не отлучалась от постели Инсе, всю проснувшуюся из-за семейной трагедии отчаянную нежность выплеснув на единственного в Норе человека, который не мог, но очень хотел сопротивляться. На следующий день, послушно глотая очередной целебный отвар по рецепту бабушки Молли, Инсе уже не была уверена, что выбрала действительно худшее из двух зол. Похороны так похороны...

Инсе слабо могла себе представить, что может ещё произойти, да и ей стало всё равно. Теперь двери дома Поттеров были навсегда для неё закрыты, даже если никто никогда ни о чем не узнает. Она сама не сможет тут находиться, не сможет смотреть в глаза Лили. «Знаешь, я тут убила твоего отца. Но я это не специально, правда!».

Она вернется к Панси, при первой же возможности вернётся, только ей можно рассказать всё-всё, и та не испугается, поймет. Почему-то Инсе знала, что Панси обязательно её простит. Инсе же ей всё отдаст — и воспоминания Слагхорна, и свои воспоминания, и свои страхи тоже.

Торесен стало легче. Она больше не чувствовала стыда за то, что здесь её любили, потому что совсем скоро она сможет сбежать из этого тёплого и уютного мирка в тот, который был ей ближе — резкий, надрывный, отчаянный.


* * *
Гроб был белым, не молочно-белым, а прохладно-голубоватым, как снег, и матовым — Альбус мог не бояться, что увидит свое отражение в отполированной поверхности.

Ему вообще не было страшно. Фляга с огневиски приятно оттягивала нагрудный карман мантии, флакончик с Сывороткой правды, заботливо спрятанный в меховом отвороте ботинка, не составляло никакого труда осторожно достать в нужный момент.

Обмозговав всё еще раз, Альбус снова убедился, что кандидатуры лучше его дяди Рона Уизли он не найдет, поэтому оставалось только действовать, и действовать немедля или навсегда отбросить эту идею.

Спроси его сейчас «Зачем всё это?», Альбус бы не ответил, попросту не смог. У самого, словно птичка в запертой клетке, билось внутри, отдаваясь пульсацией в висках — «Зачем. Ну зачем?».

Детское любопытство давно кануло в Лету, желание совершить что-то великое выцвело и истрепалось, как забытое на бельевой веревке полотенце, а единственный человек, которому Альбус хотел что-то доказать, чьего признания добиться... лежал в гробу. Почти как живой, после того как целители, слегка поколдовав, подправили ему сиреневато-синюшный цвет лица.

Годрикова Впадина превратилась в бушующее живое море. Казалось, почти вся магическая Англия пришла проститься со своим героем. Альбус плотнее закутался в мантию и придвинулся ближе к гробу, завидев в толпе нескольких однокурсников. Отец больше не мог ему помочь. Альбус остался совсем один. Мама, сестра, бабушка? Это их он должен теперь защищать. Да и вообще женщины, непонятные, странные и нелогичные создания, с которыми и не знаешь, как себя вести, только усиливали чувство дискомфорта от необходимости с ними как-то сосуществовать. Именно поэтому Альбусу нравилась Инсе, в ней было что-то такое угловатое, независимое, неженственное во всех самых прекрасных смыслах этого слова, и это было так удивительно, как если бы, заглянув в старый погреб, вместо спертой и затхлой сырости внезапно вдохнуть колкую, морозную свежесть раннего утра где-нибудь в горах.

Джеймс? Взбалмошный задира, и хорошо, что окончил школу и новая серо-стальная форма академии Аврората и молоденькие студенточки теперь занимают почти все его мысли. Если бы не Джеймс, отец, наверное, любил бы его, Альбуса, куда больше. Джеймс был слишком весь-как-надо, слишком гриффиндорец, слишком... такой, какого сына хотел Гарри. В остальном... Достаточно и того, что старший брат не пытается забрать обратно по доброте душевной (или по просьбе отца) отданную в конце прошлого учебного года мантию-невидимку. Больше Альбусу от Джеймса ничего не было нужно, хотя он и не отказался бы видеть его ещё реже.

Альбус уже никогда не сможет сделать так, чтобы отец гордился им, вот и всё. Самое время почувствовать себя взрослым и независимым, но Поттер чувствовал только досаду.

На улицах сняли все гирлянды, нигде не было видно ни мерцающих искр, ни цветных фонариков, рождественская елка в центре площади без украшений смотрелась нечаянно заблудившейся в чужом городе сироткой. О том, что сейчас праздничная неделя, напоминали лишь венки из остролиста на дверях, но все они были выкрашены в черный цвет и перетянуты белой тонкой траурной лентой вместо привычного красного банта.

Морозный воздух жег горло и веки — Альбусу совсем не хотелось плакать, от напряжения он не смог бы выдавить из себя и капельки даже под угрозой смерти, но в глазах стояли слезы. Замерли в невозможности пролиться, будто время остановилось, будто Альбусу теперь суждено смотреть на мир сквозь плывущую мокрыми разводами пленку.

Казалось бы, гибель Трелони должна на всю жизнь отвратить его от подобного рода экспериментов, но Поттер даже страха не испытывал, даже маленькой крупицы волнения.

И только гадливое, полное горечи чувство, которое в нескольких словах можно назвать «Что бы на это сказал Скорпиус, если бы знал?», заставляло его неприятно поводить плечами, будто пытаясь сбросить тяжелую, обнимающую украдкой лапу совести, и натягивать на ладони рукава мантии.

Поттер шел почти в начале процессии, но снег уже был вытоптан в ровную белую поверхность, под тяжестью проходивших по нему спресованный в твердое, чуть скользкое покрытие так плотно, что уже не хрустел под ногами.

Гроб, удерживаемый в воздухе чарами, плыл вперед, к кладбищу, как корабль, рассекающий волны, четко, уверенно, с полным сознанием собственной цели. Хорошая цель — унылая яма два метра в длину, полтора в ширину и два в глубину, с опаленной наледью на краях — мерзлую землю пришлось резать заклинанием.

Альбус заглянул вниз и отшатнулся, нечаянно пихнув локтем какую-то низенькую пожилую волшебницу, очевидно, одну из родственниц семьи по маминой линии. Лицо казалось ему знакомым, но он бы соврал, если бы сказал, что помнит, где и когда видел хотя бы половину тех, кто сейчас «казался ему знакомым».

Шум толпы остался позади, на кладбище пускали только по спискам — близкие, друзья, сослуживцы, в общем, все, для кого умерший был не просто героем рассказов или вырезанной из журнала колдографией, а живым человеком. Остальные остались за оцепленным чарами периметром. На всякий случай за границей барьера приглядывали несколько авроров — и таких случаев со вчерашнего вечера было уже несколько. Какая-то из волшебниц даже попыталась пробраться на кладбище одним из самых естественных способов — в гробу, инсценировав собственную смерть.

Как на рок-концерте приезжей суперзвезды, площадка у сцены только для VIP-зрителей.

Кто-то из представителей общественности пытался доказать его матери, что тело сначала на сутки стоит выставить в здании администрации, чтобы все желающие могли проститься с героем. Ответ получился крайне недвусмысленным — Альбус вошел в гостиную как раз в тот момент, когда Джинни, схватив со стола первую попавшуюся вазу для фруктов, запустила её в одутловатую физиономию в камине. Мама же настояла, чтобы вся церемония заключалась в простом погребении. Никаких «Гарри был мне хорошим другом», «случилась ужасная трагедия», «погиб не только Герой с большой буквы, но и человек, любящий муж, прекрасный семьянин» и прочих речей. Их и так будет достаточно — в газетах, письмах, передачах по маградио, один сплошной поток из чудовищной смеси пафоса и соболезнований.

Поттер только сейчас начинал понимать, насколько сильна массовая истерия, связанная с именем его отца, и насколько бдительно и чутко родители оберегали от неё детей.

Всё внимание и слава сына знаменитости в Хогвартсе предсказуемо достались Джеймсу, Альбус застал уже слабое их эхо, приглушенное временем. Сейчас интерес к Гарри Поттеру вспыхнул с новой силой.

Он вспомнил рассказы о прошлом — открытки, кружки, сувениры, экскурсии по памятным местам... Говорят, после окончательной победы над Вольдемортом магглам-опекунам Гарри пришлось съехать из своего дома в Литтл Уингинге, а лес, где проводился чемпионат мира по квиддичу и где его отцу и дяде с тетей пришлось скрываться от Вольдеморта, туристы вытоптали за пару лет.

Теперь всё закончилось. Авторитет отца больше не довлеет над ним, не к чему стремиться и нечего доказывать. Альбус может забыть о Трелони и её пророчествах как о страшном сне, ведь его любопытство и желание узнать больше, стать лучше, превзойти, заставить гордиться... уже бесполезны. А Малфой никогда не простит Альбусу, если узнает... Отвернётся от него окончательно. Поттер так хотел, чтобы тот всё время был рядом с ним. Он даже готов смириться с наличием Асаби, а после того, как Скорпиус сам поцеловал его, начинал думать, что... Ничего он не думал — связных мыслей в голове не было на самом-то деле, только воспоминания о диком, иррациональном счастье, которое он чувствовал, оказываясь в его руках, прижимая к себе, трогая, проводя, касаясь.

Нет, про геев он, конечно, знал, но они существовали скорее как какие-то другие, в зависимости от ситуации либо герои анекдотов, либо «педики», уничижительная характеристика кого угодно, вне зависимости от истинной ориентации. Реальных людей с подобными склонностями никогда не было ни в семье, ни среди знакомых одного с ним возраста. Фольклорно-шаблонный образ типичного гомосексуалиста вообще не вызывал у Альбуса никаких ассоциаций, ни с абстрактными категориями хорошо-плохо, ни с собой, ни, уж тем более, с Малфоем.

Потому что у него со Скорпиусом было что-то совсем иное, вне рамок каких бы то ни было традиционных отношений, и ни одно из тупых слов в словариках вроде дружбы, привязанности, желания или любви не могло вместить в себя и десятой доли того, что чувствовал Альбус.

И так было очень давно, с первого курса, потому что с самого первого дня он доверял ему так, как не доверял никому в семье, как будто Малфой был частью его самого, и к тому же той частью, где сконцентрировалось всё самое светлое, все лучшие качества.

Малфой никогда не примет Альбуса таким, какой он есть, — всего лишь его, Скорпиуса, неприглядный остаток. Успешного и талантливого Скорпиуса — звезда квиддича, мечта всех девушек.

Альбус мог вечно стремиться к нему и понимать, что никогда не сможет достичь, догнать его, такого же идеального, неприступного и не-его, как и отец.

Когда он взял горсть смерзшейся, тающей от тепла земли и бросил на крышку гроба, разжав ладонь, как птицу выпускают на свободу, то понял, что остановиться уже не сможет. Что ничто его не остановит — ни страх, ни Скорпиус, ни стыд перед Роном Уизли. Иногда Поттеру казалось, что тот нянчился с ним больше, чем отец, но сейчас даже это не имело значения.

Альбус зачерпнул в руку немного снега, чтобы счистить землю. Под ногтями всё равно остались чёрные полумесяцы грязи.

Кто-то слева сдавленно всхлипнул, справа, закрыв рот носовым платком, захлёбывалась рыданиями бабушка Молли.

Ещё немного — две минуты, может, три, и могилу заполнят землей, сверху набросав небольшой холм. К лету земля осядет и в изголовье установят красивый памятник с гравировкой.

Альбус развернулся и, ничего не видя перед собой, побрел по дорожке между могилами подальше от основной толпы. Скорпиус, хоть и державшийся поодаль, но постоянно готовый поддержать и прийти на помощь, где-то затерялся — видимо, отправился на помощь кому-то другому. Это и хорошо. Альбус чувствовал внутри такую пустоту, что от этого было почти хорошо. Помимо отца он сегодня, кажется, всё-таки похоронил ещё и какую-то часть души, за ненадобностью.

Отойдя на достаточное расстояние к другому концу кладбища, где оно краем захватывало небольшой лесок, он достал из нагрудного кармана флягу с огневиски и, прежде чем добавить туда несколько капель Сыворотки, сделал пару жадных глотков.

Пустоту внутри обожгло пульсирующей волной, его замутило. Альбус вспомнил, что не завтракал, значит, алкоголь скоро ударит в голову.

Он опустился в снег и бухнулся на спину, раскинув руки — под каждой по могиле, ноги пристроив рядом с надгробием в следующем ряду. На голубом небе лишь пара редких белых облачков, наверху, над серо-коричневыми кронами деревьев кружит обычное для погостов воронье. И пустота, пустота, пустота...

Он лежал долго-долго, а потом, повинуясь неведомому порыву, резко вскочил на ноги, как поднятая за ниточки марионетка, даже голова закружилась.


Рон Уизли стоял у надгробия Игнотуса Певерелла. От мороза у дяди покраснели уши, а нос и глаза были красными от слёз.

Альбус даже не стал ничего говорить, да и не смог бы, просто сочувствующе-дружеским жестом протянул ему флягу.

Дядя Рон сделал глоток, затем ещё один и поморщился.

Дело сделано.

Чтобы скрыть невольно проступившие эмоции, Поттер обернулся и заметил, что над могилой его отца склонились трое авроров, двое других устанавливали вокруг охранные барьеры, и если Альбус хоть что-то понимал в защитной магии, а он понимал, вместо ожидаемых антивандальных чар волшебники работали над сложнейшим комплексом заклинаний.

— Что это они делают? — почему-то шепотом удивился Поттер и вдруг, как будто зелье варил не он и вообще это была не его идея, внезапно понял — Сыворотка должна уже подействовать. Он вгляделся в лицо дяди Рона, который ответил ему спокойным, ровным голосом:

— Это особые чары. Лично для нас, по согласованию с авроратом.

— Зачем?

— Несмотря на отсутствие каких-либо посторонних деталей или улик, расследование смерти Гарри ещё не закончено.

— Значит, в аврорате действительно считают, что папу могли убить? — опешил Поттер. До этого момента слухи казались ему лишь слухами, но зато стало ясно, что Сыворотка работает, раньше дядя Рон не позволял себе с ним подобной откровенности.

— Нет. Мы так считаем.

— Но кто? И зачем? После стольких лет? Это связано с Вольдемортом, да?

— Да, но подробности знают только Хранители.

— И что же знают Хранители? — продолжал допытываться Поттер.

— Я не могу тебе сказать.

Да, ровно то же, что ему ответила Трелони. Даже под действием сильнейших зелий так называемые Хранители не могли нарушить клятву. Даже если бы хотели. И почему он решил, что с Роном Уизли или Гермионой Грейнджер будет как-то иначе? Просто потому, что они были друзьями с его отцом и присутствовали не только при битве за Хогвартс? Ведь вполне может быть, что какие-то важные знания остались, грубо говоря, «в свободном доступе». Должны были остаться — защитить Тайной можно только небольшой временной промежуток или кусочек информации, местоположение убежища, например, важное имя, ключ для расшифровки. Тайн может быть две или три, ну пять от силы, чтобы это не повлияло на мыслительные способности Хранителя. У Мерлина, говорят, было их девять, но он на то и Мерлин. Рон Уизли на Мерлина не тянул. Только как понять, что именно нужно спросить? Разум представился ему корзиной с перепутанной цветной пряжей, и только одна ниточка в аляповатом месиве на другом конце привязана к нужному ключику.

Альбус с досадой пнул валявшуюся на снегу хлебную корку, заботливо оставленную кем-то для птиц.

— Вы можете хотя бы намекнуть, с чем это связано? В конце концов, я имею право знать, за что убили моего отца.

Рон Уизли пошёл на попятную:

— Не горячись, Ал. Никаких доказательств нет, это всего лишь возможность, но её не следует сбрасывать со счетов, пока мы окончательно не убедимся, что смерть Гарри... — Тяжелая пауза. — Что смерть Гарри — несчастный случай, нелепое стечение обстоятельств. Странная штука эта судьба, правда? — дядя повернул к нему несчастное лицо, на котором ярко горел румянец. Затуманенные Сывороткой глаза тускло, зловеще блестели. — Столько раз быть на волоске от гибели, спасаться одним чудом, а умереть настолько нелепо... Так страшно.

— Дядя Рон, ты тоже боишься?

Тот лишь коротко вздохнул:

— Все боятся смерти, особенно внезапной. Некоторые настолько, что даже пытаются обмануть её, — он кивнул на выбитое на надгробии имя Игнотуса.

— Певерелл? — с трудом прочитал почти стершиеся буквы Поттер. — Говорят, они наши предки. Это правда?

— Скорее всего, кровь Певереллов есть во всех ныне живущих магических семьях в Англии.

— По-моему, это слишком претенциозное заявление, — Альбус присел на корточки. У него всё еще кружилась голова, а разочарование лишило сил. Он так надеялся, что узнает правду хотя бы от дяди Рона. Его взгляд упал на трудноразличимый на сером камне надгробия символ, аккурат под именем.

— А это что? — спросил Поттер, пытаясь вытянуть дядю на разговор, пока он сможет придумать хоть один стоящий вопрос. Во-первых, если диалог прервется, мистер Уизли просто уйдет, а во-вторых, постоянные ответы не дают сконцентрироваться и сопротивляться Сыворотке. Поттер разбавил её ещё вдвое, так что в самом лучшем случае у него оставалось не больше пятнадцати минут.

— Это знак Даров Смерти.

— Даров? — Альбус чуть не прыснул со смеху. — Тех, про которые в детских сказочках рассказывают? У них разве есть знак?

— Разумеется. Треугольник для волшебной мантии, круг для камня воскрешения, а вертикальная линия в центре — Старшая палочка. Лет двадцать назад ещё можно было кое-где найти упоминание об этом символе, сейчас — нет, поэтому неудивительно, что ты никогда его не видел.

— Выходит, мой дальний предок был особым поклонником сказок, — фыркнул Альбус. — И при чем здесь страх смерти?

— Игнотус был обладателем волшебной мантии, способной укрыть даже от смерти.

Поттеру потребовалась целая секунда, чтобы сообразить, что дядя Рон не шутит, потому что под Сывороткой это невозможно. Может быть, всё-таки концентрация слишком слабая?

— Подожди-подожди, той самой мантии, из сказки?

— И да, и нет. Скорее всего Певерелл просто создал её, он с братьями были очень талантливыми волшебниками, а потом уже, не без помощи маглов, история обросла подробностями, превратилась сначала в легенду, потом перекочевала в сборник сказок.

— То есть, Дары Смерти действительно существуют?

— Да, как могущественные артефакты.

— И где они сейчас?

— Я не могу сказать.

Картинка начинала складываться.

— Вольдеморт охотился за ними?

— Я не могу сказать.

Да конечно, не можешь! Уже сказал, только косвенно. Альбус едва не подпрыгивал на месте от предвкушения. Кусочки головоломки приобретали нужные формы. Таинственная смерть Грегоровича, самого знаменитого болгарского мастера палочек, заняла свое место в звеньях цепи.

— Ты знаешь ещё что-нибудь о Дарах? — спросил он. Время заканчивалось.

Рон Уизли знал.