Когда мы были ещё на первом курсе, я порой поглядывала на старшекурсниц – высоких, холеных, притягательных… и какими же долгими казались годы ожидания того, когда и я стану такой. И вот… кажется, это началось. По утрам я с замиранием сердца смотрю в зеркало… похожее время бывает в конце зимы, когда деревья ещё спят, но снег уже тает, и понимаешь, что уже скоро, совсем скоро – весна.
На четвёртом курсе я с нетерпением, с замиранием сердца ждала весну. Ждала, когда же и сама начну… расцветать, как это и полагается на четвёртом курсе… Это ведь такое же время – переход от зимы к весне, от детства – к юности… Из детства я не могла вспомнить ничего, что было бы по–настоящему светлым. Разве что Мариус, – но воспоминания о нём не вызывали мыслей о весне. Они были похожи на запах осенних листьев, бессильно опавших на холодную землю. Горький запах того, что не вернётся, предвестник холодов и тяжёлого, долгого зимнего сна…
Я ждала этой весны, надеялась на неё – как когда–то надеялась на школьную жизнь, где всё не будет так мрачно, как в доме на Гриммо, где у меня будут друзья, где не будет холодно. Но весна опаздывала, и с каждым днём мне всё больше хотелось сжечь этот ненавистный снег – пусть огонь от него поднимется к самому небу, и, может, разгонит эти тучи, чтобы они наконец–то уступили место живому, горячему, яркому солнцу…
Эйлин, казалось, вообще ни о какой весне и не помышляет. Да и её собственная весна затерялась где–то по пути к ней – а может, и не собиралась приходить. Её никак не назовёшь красавицей – и не похоже, чтобы когда–нибудь Эйлин ею стала. От одного только взгляда на её брови плакать хочется – они вот–вот срастутся на переносице! Я очень хочу с ней об этом поговорить – в конце концов, не одной же мне ждать весну…
Только… только Эйлин не до того. Я упустила момент, когда ей стало не до меня, когда она начала всё ближе общаться с Малфоем и когда увлеклась этими своими плюй–камешками. Более неподходящей компании и более нелепого времяпровождения и не придумаешь!
И ладно. И пусть. В конце концов, как сказали бы Вальбурга и Друэлла, – чем хуже смотрится Принс, тем красивее выгляжу я рядом с ней.
Малфой не может пройти мимо меня, не поддев своим издевательским показным уважением – и я не оставляю его без ответа. А Эйлин проводит с ним кучу времени – гораздо больше, чем со мной – постоянно о чём–то с ним переговаривается и, что самое неприятное, они умолкают, когда я к ним подхожу.
– Чем вы с Малфоем по ночам занимаетесь? – спрашиваю я однажды, после того, как она вернулась в нашу спальню незадолго до полуночи. Я уже привыкла к её поздним возвращениям – но она приходит каждый раз всё позже и позже!
– Сидим на Астрономической башне, – пожимает Эйлин плечами, – рассказываем неприличные анекдоты. Пьём чай из термоса или сливочное пиво. Когда допиваем – идём вниз. Как видишь, ничего криминального. И ничего романтичного, упаси нас Мерлин. А что?
Я и не рассчитывала на её откровенность, на то, что она прямо сейчас изложит мне все секреты их ночных похождений. Но чтоб мне всю жизнь провести среди маглов, если эти двое действительно ведут себя так смирно!
И так кажется не только мне. Однажды после урока Трансфигурации профессор Дамблдор задержал меня. Сначала расспрашивал что–то по теме урока, а потом – я даже не уловила, как именно – перевёл разговор на Эйлин. Нет ли в её поведении чего–то тревожного? Не думаю ли я, что моей подруге нужна помощь?..
Подруге. Я даже не знаю, можно ли назвать так девушек, одна из которых скрывает от другой всё больше секретов.
Но, с другой стороны… Может, мы и не подруги, но я – не предательница!
– Профессор Дамблдор, вы же не думаете, что я бы не подняла тревогу, если бы с Эйлин происходило что–то тревожное?
Он так не думает. Он желает ей только добра. И всем он желает только добра.
Так если он желает всем добра, – может быть, он отпустит меня? Обед уже начался, а я хотела на этой перемене ещё в библиотеку заглянуть… да, да, разумеется, я не буду молчать, если увижу что–то тревожное, – но я не смогу увидеть ничего тревожного, если умру от голода прямо в кабинете Трансфигурации!
Выйдя от Дамблдора, я замечаю в конце коридора Эйлин – она снова о чём–то шепчется с Малфоем, и вид у неё встревоженный. Я её там прикрываю, а она со своим Малфоем шепчется!
Подруга… Да что там, я ведь не рассчитывала на её благодарность. Я просто не поступила так, как было бы недостойно Блэков. Выдавать чужие тайны – недостойно.
* * *
Плюй–камешки имеют неприятную особенность обливать незадачливого игрока дурно пахнущей жидкостью. Если она попадёт на длинные волосы, их придётся долго отмывать – поэтому Эйлин тренируется бросать и ловить на пузырьках из–под зелий.
Шлёп. Шлёп. Шлёп.
Пузырьки по сотому разу взлетают к потолку и падают ей в руки, но время от времени – всё реже, надо признать – случается некоторое разнообразие:
Дзынь!
Я сердито поглядываю в её сторону, она не обращает внимания:
– Репаро! Акцио!
Шлёп. Шлёп. Шлёп. Шлёп.
– Принс! – не выдерживаю я. – Обязательно заниматься этим в нашей спальне?!
– А где ещё? Могу уйти в душ, если тебе так мешает…
– И я опять буду полночи ждать, когда ты его освободишь? Нет уж, спасибо!
Шлёп. Шлёп. Шлёп.
Её нельзя назвать красавицей, но и некрасивой не назовёшь, особенно когда у неё такое сосредоточенное лицо, такой пристальный взгляд. А пальцы у Эйлин длинные, ровные, нежные, и вообще у неё такие руки… словами не опишешь. Ей на её руки, похоже, совершенно наплевать – и всё же у неё они всегда будут красивее, чем у меня, даже в постоянных мелких царапинах и ожогах от зелий. Это ужасно несправедливо – почему такая красота достаётся тем, кто её не ценит? Такие тонкие запястья в хлёстких поворотах, и эти сложенные изящной лодочкой ладони, – их движения завораживают, когда она готовит зелья или отрабатывает пассы… а особенно – когда играет своими пузырьками!
Она перекатывает пузырёк от запястья к кончикам пальцев и обратно. Какие же у неё ладони… подвижные, потрясающе красивые… Какая же она серьёзная и сосредоточенная – как во время приготовления зелья… как всегда, когда занимается чем–то, важным для неё, – более важным, чем общение с какой–то там Дори Блэк! Разумеется, у неё много приятелей – она может позволить себе бросаться ими, как своими камешками!
– Принс! Хочешь заниматься этой ерундой – иди к своему ненаглядному Малфою, пусть они тебя терпят!
Она смотрит на меня округлившимися глазами, слегка склонив голову.
– Слушай, – говорит, – тебе, оказывается, тоже умные вещи иногда в голову приходят!
Больше в нашей спальне она не тренируется. И проводит со мной ещё меньше времени.
А я и сама не могу понять, почему… почему я повысила на неё голос. Потому, что мне её не хватает. Потому, что мне кажется, будто она меня избегает. Избегает – и сбегает. На свои тренировки, а после них – поболтать с Малфоем, а потом – в душ.
Душ – это отдельная тема. Я не знаю, что можно делать там в течение часа, но Принс этого времени ещё и мало!
– Принс! – дверь оказывается неожиданно твёрдой, и у меня теперь саднит рука. – Ты там не утонула?
– Даже не надейся!
– А на то, что ты когда–нибудь оттуда выйдешь, я могу надеяться?!
Эйлин не отвечает. Когда она наконец–то выходит, я просто поверить в это не могу! И я уже успела забыть, о чём хотела с ней поговорить, и тщательно выстроенные слова перемешались в голове…
– Что за срочность? – спрашивает она. – Мир рухнет, если ты немедленно не примешь душ? Мы ведь никуда не опаздываем. Я не понимаю: почему он требуется тебе именно тогда, когда там нахожусь я? Благороднейшие Блэки не могут наводить чистоту в то время, как благороднейшие Принсы делают уроки?
– А благороднейшие Принсы не могут наводить чистоту немного быстрее?
Эйлин сушит волосы струёй тёплого воздуха из палочки и улыбается чему–то своему. Я бы тоже улыбалась – с такими гладкими и послушными волосами…
– Если я буду наводить чистоту быстрее, ты всё равно будешь возмущаться, – говорит она, – тем, что я своими немытыми волосами оскорбляю тебя в твоих лучших эстетических чувствах. А раз уж мне суждено выслушивать твоё недовольство – лучше я буду это делать с чистой головой!
Хотела бы я, чтобы мои волосы расчёсывались так легко, ложились на плечи так мягко… Они же у неё – просто заглядение. Гладкие, блестящие, волосок к волоску – как уложишь, так и будут лежать, и ей не приходится часами просиживать у зеркала. Мне нравится делать причёски, но мои волосы жёсткие, укладываются они плохо, топорщатся во все стороны – не то, что у неё. Они настолько гладкие, что заколки с них соскальзывают, а косы расплетаются, если не закрепить. Конечно, она же зельевар... что ей стоит приготовить себе какой–нибудь бальзам для таких волос!
– Здорово выглядит, – начинаю я то, о чём и хотела поговорить. О том, что она могла бы быть очень хорошенькой, если бы захотела…
В зеркало я вижу, как она приподнимает бровь. Даже не обернулась ко мне!
– И правильно, ты лицом к зрителю лучше не поворачивайся, – продолжаю я, – тогда, может, и сойдёшь за симпатичную!
Зачем… зачем я это сказала?.. Это не я, это моя обида… на её камешки, на её вечную нехватку времени, на её отчуждение…
Эйлин чуть заметно вздрагивает, но отвечает вполне спокойно:
– Ну, черты лица – это не ко мне, это уже не в моих силах изменить. А вот иметь хорошие волосы – вполне в моих силах.
Она мерно водит расчёской по волосам – даже после того, как они становятся безупречно ровными и гладкими, долго после того. Я больше ничего не говорю – только смотрю, как её руки скользят по её волосам.
* * *
Мы сидим в Хогсмиде – Малфой со своей ватагой и мы с Эйлин. Макмиллан уже убежала к своим одноклассникам, и я наконец–то вздохнула свободно. Может, теперь Эйлин и со мной пообщается, для разнообразия?
Они пьют сливочное пиво. Эйлин – хотя бы из кружки, остальные – прямо из бутылок. Я стараюсь на них не смотреть.
– Как вы можете заливать в себя эту муть… – говорю я. – Ещё и из бутылок, как неотёсанные маглы! А ещё – представители благородных магических семей!
Мальчишки удивлённо на нас оборачиваются. Эйлин улыбается им и прокашливается.
– Что тебя не устраивает? – спрашивает она. – То, что мы пьём пиво, или то, что мы пьём из бутылок?
– И то, и другое, – говорю я и отворачиваюсь, когда она отпивает. – Это выглядит… по меньшей мере, некрасиво.
– Дори, – Эйлин подвигается ко мне и так, что слышим только мы, произносит: – тебе не говорили, что так резко осуждать чужие вкусы тоже некрасиво?
Её серые глаза под чёрной чёлкой – внимательные и немного насмешливые, и я не понимаю, чего она от меня хочет. Посмеяться? Поддеть? Или она стремится быть главной? Мало ей того, что на факультете она умудрилась поставить себя выше меня?!
– Кто здесь из благородной семьи, а кто – Принс? Кто кого манерам учит?
Эйлин только усмехается и снова отпивает от своей бутылки.
– Факт вмешательства оспаривают, когда нет возможности оспорить смысл этого вмешательства, – произносит она. Смотрит мне в глаза, улыбается уголками губ и добавляет:
– Что, по сути возразить тебе нечем?
Я бы ей возразила. Я бы ей так возразила!
Но она подскакивает на стуле – её взгляд направлен куда–то мне за спину – машет рукой:
– Чарли!
Можно даже не разворачиваться – и так ясно, наследник Певереллов явился. Поприветствовал Малфоя и его компанию – а сел почему–то с нами. Вернее, с Эйлин.
– Чарли, дай хоть посмотреть на тебя! – эти двое улыбаются друг другу так, что я снова чувствую себя лишней. Стоило Макмиллан уйти, как вместо неё явилось это нескладное недоразумение! – В одном замке живём, а видимся – хорошо если раз в неделю…
– Так приходи в гости! – говорит он. – Не прогоним!
– Да я бы с удовольствием, если бы ваша гостиная была другого цвета! У меня от красного в глазах рябит. Как твои дела?
Чарли Поттер подмигивает ей и достаёт из кармана… снитч. Настоящий квиддичный снитч, золотой с серебряными крылышками. Они раскрываются на его ладони и стрекочут.
– Где ты его взял? – озвучивает Эйлин мои мысли. Где он мог его взять? Стащил откуда–нибудь, не иначе.
– Нашёл! – отвечает Чарли. – Наши вчера на тренировке потеряли, так и не поймали. А я шёл в Хогсмид, смотрю – навстречу кто–то летит! Грустный такой, одинокий, сразу видно – заблудился. Мне его жалко стало, я и забрал.
Снитч порхает над нашим столом. Эйлин смотрит на него, как большая кошка, – какими же хитрющими могут быть её серые глаза! – а потом так же, как кошка, пытается его схватить. Ничего у неё не получается, ни с первой попытки, ни со следующих, только своё пиво чуть не опрокинула, – её пальцы каждый раз хватают воздух, а снитч оказывается за фут от её сжатого кулака. Чарли смеётся, ухватывает мячик, снова его выпускает, и она снова пытается его ухватить – и снова безуспешно. Выглядит это, по меньшей мере, странно, но этим двоим весело.
– Что, Принс, – говорю, – это посложнее будет, чем твои плюющиеся камушки?
Чарли снова ухватывает снитч – и уже не отпускает, а осторожно убирает в карман.
– Хватит, – говорит он с самой хаффлпаффской улыбкой, – а то ещё снова потеряется, и лови его потом по всей Британии! А в плюй–камни, наверно, играть сложнее, чем ловить снитч. Он один, а камней много!
Я даже не сразу поняла, что обращается он ко мне, и что эта улыбка, возможно, тоже адресована мне… Пока я придумываю ответ, он продолжает:
– И, кстати, по–настоящему командная игра. Не то, что квиддич, – команда отдельно, ловец отдельно…
– Потому ты и не играешь? – спрашивает Эйлин. – Почему ты до сих пор не в сборной? Если ты сейчас придёшь к вашему капитану и скажешь, что по пути в Хогсмид поймал снитч, который они потеряли, тебя же даже без отборочных возьмут…
– Это точно, – говорит Чарли. Оборачивается, наклоняется к нам и говорит вполголоса:
– Вы только не говорите никому, что это я его поймал…
– А иначе?
– А иначе узнают, что я могу снитчи ловить, начнут и в самом деле в сборную звать, а отказывать будет неудобно. А в сборную я не хочу – слишком травмоопасно.
Этот Чарли нравится мне всё меньше и меньше. Иметь такой талант – и бояться его проявить! Травмоопасно, видите ли… Да сотни людей играют в квиддич! А Гриффиндор за эти четыре года ни одного матча не выиграл – а ведь мог бы, с таким ловцом, как Чарли.
Я и сама играла бы, если бы в слизеринскую команду брали девушек. Я очень люблю летать.
– И где же хвалёная гриффиндорская храбрость? – не выдерживаю я.
Он смотрит на меня – так внимательно и без следа насмешливости:
– Извини, что?
– У тебя такой талант, а ты боишься его проявить?
– Я не за себя боюсь, – говорит он как–то… обезоруживающе. – Я за маму беспокоюсь. Квиддич действительно слишком травматичный.
– А я вот тоже не понимаю, – вмешивается Эйлин. – Она же тебе никогда ничего не запрещала!
Когда он улыбается, у него на левой щеке появляются ямочки. И желание сердиться на него как–то сразу пропадает. Какое–то особое волшебство хаффлпаффского типа… и как его только в Гриффиндор распределили?
– Представь, что у тебя есть ребёнок, – говорит он Эйлин, и она тут же с улыбкой отвечает:
– Представила.
– А теперь представь, что этот ребёнок постоянно рискует свалиться с нескольких десятков футов, получить удар бладжером, попасть под проклятие кого–то из соперников… Представила?
– Да, – медленно кивает Эйлин. Улыбаться она перестала ещё на первой половине его объяснения. – Да… Чарли, знаешь… ты молодец.
Я смотрю на этого «молодца» и живо представляю, как ему говорят: «что хочешь – всё для тебя сделаю!» и как он отвечает со своей хаффлпаффской улыбкой: «хочу от тебя уйти». Дай такому сами Дары смерти – и их глазами прохлопает!
Нам пора возвращаться в Хогвартс, пока не совсем стемнело. Я надеялась, что этот Чарли от нас отстанет – но ему вздумалось нас сопровождать… Мы выходим, он натягивает какую–то нелепую шапку и становится похож на первокурсника–переростка. Хоть на другую сторону узкой улочки от них переходи…
Он упрашивает Эйлин всё–таки поймать снитч – чтобы он мог с чистой совестью говорить, будто это не он его поймал. Я иду на полшага впереди них и всю дорогу слушаю, как они смеются и как стрекочут крылышки снитча.
Если бы не он, я могла бы сейчас общаться с Эйлин! Откуда только взялся этот Поттер!
В конце концов я не выдерживаю, останавливаюсь, резко разворачиваюсь и…
Перехватываю этот злосчастный снитч. Он как–то сам влетел мне в руку…
Он не тёплый, каким был бы, если бы нагрелся от руки Чарли Поттера, но и не холодный – как будто живой… Серебряные крылышки с тихим стрекотом щекочут мою руку.
Чарли Поттер смотрит на меня – в этой своей нелепой шапке, с каким–то детским лицом и не по–мартовски тёплыми глазами. Улыбается. Протягивает мне руку.
Я вкладываю снитч в его ладонь – она тоже не по–мартовски тёплая – разворачиваюсь от них и продолжаю идти к Хогвартсу по унылой мартовской слякоти.
* * *
Эйлин стала ходить к Малфою не только играть камешками, но и принимать душ. А им, видно, не нравится ждать, пока она его освободит, – через несколько дней, когда Эйлин уходит на свою тренировку, в нашу спальню является какая–то пигалица и сообщает, что меня ждут в гостиной.
Ждёт меня, оказывается, Малфой, а за его спиной маячит его верная троица – Крэбб, Гойл, Блэтчли. Как бы и сами по себе, но прислушиваются. Малфой подпирает стену и смотрит на меня не то с вызовом, не то с презрением.
– Несравненная мисс Блэк, – раскланивается он. – Позвольте сообщить вам один немаловажный факт. Когда люди живут в одной комнате, им волей–неволей приходится совместно решать мелкие бытовые вопросы.
– Что, Малфой? Принс и вас уже довела?
Малфой оборачивается – один из его троицы пожимает плечами, двое других вообще стоят насупившись. Он снова разворачивается ко мне.
– К Эйлин у нас никаких претензий нет, – говорит. – А вот к тебе – одни сплошные претензии.
– А кто виноват, что ей легче найти общий язык с четырьмя парнями, чем с одной девушкой?!
– Может, эта самая девушка, с которой договориться сложнее, чем с четырьмя парнями? На твои выпады в нашу сторону мы уже привыкли не обращать внимания. А вот Эйлин ты зря донимаешь. Очень, очень зря.
– Угрожаешь, Малфой?
Он отворачивается и негромко рычит.
– Защищаю! – отвечает. – Защищаю свою хорошую знакомую, слишком хорошую, чтобы самой постоять за себя!
– Слишком безвольную! Если человек позволяет, чтобы об него вытирали ноги, то он этого вполне заслуживает!
Я понимаю, что говорю что–то не то, но не могу сдержаться.
У Малфоя искажается лицо, и мне кажется, что он вот–вот на меня набросится. Видно, его стае тоже так показалось: не то Крэбб, не то Гойл делает шаг вперёд, кладёт руку ему на плечо. Все четверо – вернее, трое и Блетчли – смотрят на меня с разной степенью брезгливого неодобрения, разворачиваются и удаляются.
Я получила нашу комнату почти в единоличное пользование. И меня это не радует – когда я вижу, как Эйлин общается с ними. Совсем не радует. Я говорю себе, что я всё–таки слизеринка, а настоящие слизеринцы – одиночки, а эти развели хаффлпаффство. Но так хочется попасть в их компанию…
Порой я даже боялась – потому что у Эйлин есть они, а у меня – никого, и, стоит ей только пожаловаться, они разотрут меня в порошок, как сама Эйлин растирает зёрнышки для зелий. Но со временем я поняла: для этого в ней слишком много Хаффлпаффа.
* * *
Они собрались своей тесной компанией в гостиной. Малфой восседает на спинке дивана, поглядывает на всех сверху вниз. Странно – Крэбб с Гойлом ведь не уступают ему чистотой крови, и богаче него – впрочем, даже хогвартские эльфы богаче него – и выглядят они внушительнее… однако именно он восседает на спинке дивана, как на троне. По правую руку от него – верная фаворитка Эйлин поглаживает котёнка, по левую – Блэтчли, как всегда, уткнулся в свою писанину. Крэбб и Гойл обсуждают с Макмиллан какую–то магловскую книжку – вечно эта Принс притаскивает к нам не пойми что…
– Я, когда читала, на месте Ленца представляла нашего Абракса, – щебечет Макмиллан, получает кивки и продолжает, – его же как будто с него и списывали! А на месте Пат – нашу Эйлин.
– Ну и польстила же ты мне! – смеётся Эйлин. – Какая из меня Пат? Вот Крис и Грег с Абраксасом – это да, три товарища, как они есть…
– А Феликс? – спрашивает не то Крэбб, не то Гойл. – Юпп, что ли?
– А? Что? – Блэтчли поднимает голову от своих пергаментов. Все смеются.
– А фрейлин Эйлин – я знаю, кто, – вмешивается Малфой, – была там одна девушка, и звали её Лина, и она одно время даже с Ленцем зажигала, но потом другого предпочла!
– Что? – негодует Эйлин и тут же начинает смеяться. – Вот чудище! Ну, хоть не Матильда Штосс, и на том спасибо!
– Если подумать, то много совпадений можно найти, – Малфой подтягивает к себе книжку и зачитывает: – «были у неё вши, плоскостопие и…» – он делает многообещающую паузу, – «способность предсказывать будущее»!
Эйлин с лёгкой тревогой поглядывает на Макмиллан – правнучку знаменитой Кассандры Трелони – но она только смеётся заливисто и даже не думает воспринимать на свой счёт.
– Я и не думал её обидеть! – объясняет он Эйлин, которая всё–таки его толкнула. Легонько, не то, что меня! Мне в своё время синяк оставила…
– А вот насчёт Чарли Поттера, – Малфой снова листает книжку и с немыслимым пафосом в голосе зачитывает: – «невзрачная оболочка, под которой скрывается великий дух»! И имя совпадает, и характер… эй, я в кои–то веки говорю серьёзно! С чего это вы смеётесь?
С чего это они смеются – хороший вопрос.
– Опять Эйлин какую–то магловскую глупость притащила? – спрашиваю, не удержавшись. Все умолкают. Малфой, прищурившись, смотрит на меня со своего трона и явно замышляет какую–то пакость.
– А у несравненной мисс Блэк, – он отвешивает мне до крайности нелепый поклон, чудом не свалившись, – тоже ведь есть прототип…
– Какой ещё прототип?
Он отвечает – но не мне, а остальным:
– Помните – была там такая девица, чернявенькая, противная. Её ещё хотели выбросить в окно, почему–то не выбросили!
Улыбки со всех как ветром сдувает – хотя у нас в гостиной, конечно же, нет никакого ветра.
– Малфой, – Эйлин хмурит брови, – не малфой!
– Так разве ж я малфою? – отвечает он с совершенно невинным выражением. – Я отвечаю человеку на вопрос. Она спросила, я ответил – что не так? Наша неотразимая мисс Блэк, – он изворачивается в мою сторону и снимает воображаемую шляпу, – ассоциируется у меня с этим персонажем, а если кто–то считает этого персонажа отрицательным – это уже его объективное мнение, как говорится! Эйлин, ну сама подумай – как я могу отвечать за свои ассоциации?
Эйлин складывает руки на груди и смотрит ему в лицо, и он тоже смотрит на неё – насмешливо и упрямо. Мне вдруг кажется, что они переговариваются без слов – перемалчиваются – о чём–то уже много раз переговоренном. И хорошо друг друга понимают, хоть и не соглашаются друг с другом.
– А знаете что? – заявляет вдруг Макмиллан. – Если у Чарли Поттера будет сын, его можно будет называть… – она с ухмылкой обводит всех взглядом и торжествующе заявляет:
– Карлсоном!
Мгновение тишины – а затем на нас недовольно оборачивается парочка старшекурсников, а стайка мелкой ребятни взъерошивается и отодвигается подальше. Эти, с позволения сказать, товарищи хохочут так, что чуть ли не падают с кресел, а Малфой и в самом деле валится со спинки дивана. А я совершенно не понимаю, из–за чего вдруг такой балаган. Ну да, Карлсон – сын Карла, или же Карлуса. Что здесь такого?
– Всё, – заявляет Эйлин сквозь слёзы, проступившие от смеха, – теперь я точно не выйду замуж за Чарли Поттера!
– Ты не хочешь себе маленького Карлсончика? – огорчённо спрашивает Макмиллан, и все они снова заходятся смехом.
До чего же глупое чувство – не понимать, из–за чего веселятся окружающие тебя люди! А они выглядят особенно близкими друг другу, когда вот так веселятся над чем–то, хорошо понятным им, но недоступным для других. Для посторонних вроде меня…
– Дори, да в чём дело? – спрашивает Эйлин вечером в нашей спальне. – На Абраксаса обиделась? Если хочешь знать, мне тоже кажется, что он слишком резко…
Она чистит свои туфли, сидя прямо на полу, боком ко мне. Я расчёсываю волосы – вернее… пытаюсь… расчесать! В зеркало я вижу, как она поглядывает на меня, качает головой, когда я, не сдержавшись, бросаю расчёску о стену. Что за вечер такой!
– Что ты только находишь в этом Малфое? – спрашиваю. – А он что в тебе находит?
Эйлин придирчиво оглядывает туфли и поднимается.
– Разве что твои зелья вонючие…
– Ой, Дори, – морщится она, – ну сколько можно? Неужели утончённой представительнице благороднейшего семейства так трудно придумать какой–нибудь другой эпитет?
Она ещё будет меня отчитывать? Да кто она такая?!
– А как эту гадость ещё назвать, если не вонючей?
– Да ты бы, наверное, и Амортенцию вонючей гадостью назвала!
– Знаешь, что, Принс! – я поднимаюсь с кровати. Она не обращает внимания, смотрит куда–то в сторону, потом прикрывает ладонью губы и смеётся.
– Вот же ненормальная! – говорю я сквозь зубы. – Принс, для твоего же блага – смеяться не надо мной!
Она только отмахивается.
– Я просто подумала, чем бы пахла для меня Амортенция, – объясняет, успокоившись. – С ней же – как с Патронусом: она пахнет не тем, что само по себе приятно, а тем, с чем что–то хорошее связано… У меня бы она пахла керосином!
– Это ещё что за гадость?
– Это такое горючее вещество, магловское, по запаху похоже на гной бубонтюбера. Им можно лампы зажигать. Когда я только познакомилась с Клер, они часто так делали.
– Что ты, что Макмиллан твоя – обе ненормальные, – говорю я. – Есть же свечи!
– Есть, – пожимает плечами Эйлин. – От магловских света мало, и плавятся они очень быстро, а волшебные… не всем же быть Блэками. Время было послевоенное, многим на еду не хватало, не то что на свечи…
Мне немного не по себе от таких откровений. Откуда мне было знать, что кто–то ущемляет себя в необходимом, заменяя его какой–то гадостью, пахнущей бубонтюберами!
– Так это и есть твоя Амортенция? – спрашиваю я.
– Не только, – улыбается Эйлин. – Ещё, пожалуй, выхлопные газы! Вы же в Лондоне живёте, ты знаешь, как это – когда по улицам куча машин ездит…
– Мимо нас машины редко проезжают.
– А что, в Лондон ты не выходишь? Ни разу не выходила?!
– Что мне там делать?
– То есть… подожди. Ты что, до Хогвартса целыми днями дома сидела?!
– Иногда – в загородном поместье, а по большей части – дома. Для приличных девушек это в порядке вещей, Принс! Жаль, что я живу в одной комнате с человеком, который этого не осознаёт!
Она приподнимает брови, но ничего не отвечает. Некоторое время мы молчим.
– Так всё–таки, – говорю я, – что такое эти твои… как их…
Эйлин молчит, её лицо становится расслабленным, она улыбается – мягко, слегка отрешённо… Когда я уже и не ожидала ответа, она начинает объяснять:
– Клер живёт с мамой и её братом. Своим, получается, дядей. Как–то раз, когда я была у них в гостях, он узнал, что я приличная девушка – ни разу Лондона не видела. И тут же решил устранить это досадное недоразумение.
– Лишить тебя остатков приличия?
– Ну, можно и так сказать. Повёл меня смотреть Лондон.
– И ты пошла? С посторонним мужчиной, который тебе не родственник? А вот я бы не согласилась!
– А тебе и не предлагают! – тут же отвечает эта негодяйка. – А вообще могу тебе только посочувствовать, ты же Лондона не видела. Он такой красивый! Но первое моё о нём впечатление – запах машин… чего я у маглов не понимаю – их любви к этим жутким драндулетам. Я к такому их количеству не привыкла. Там, где мы живём, одна машина за день проедет – уже событие. А в Лондоне их сотни, и все они шумят, и отравляют воздух! Я поначалу чуть в обморок не свалилась. Но потом привыкла, – она улыбается, – мы несколько дней гуляли…
– Несколько дней? – я вспоминаю вылазки в Хогсмид. Пройтись по главной улице туда–сюда – и больше там делать нечего. – Что там делать несколько дней?
Она перечисляет кучу названий, некоторые из них я помню из Истории магии, большинство слышу впервые. Подытоживает фразой, после которой я начинаю думать, что она меня разыгрывает:
– И это даже не четверть того, что там есть!
– И где это всё помещается?
Эйлин смотрит на меня, как на дурочку, и я уточняю:
– Лондон намного больше Хогсмида?
– А Хогвартс намного больше хижины Хагрида?
Я вспоминаю, с чего начинался разговор:
– Это что же получается? Твоя Амортенция пахнет бубонтюберами и магловскими драндулетами?
– А хочешь, я тебя добью? – смеётся Эйлин. С неё сходит мечтательный вид. – Ещё – козами! Козья шерсть и козий навоз, невообразимый запах! Это уже с Абраксасом мы пару месяцев назад влипли, забрели в «Кабанью голову», набрались, так сказать, бесценного жизненного опыта…
– А при чём здесь Амортенция?
– Говорю же, опыт! Дорогого стоит.
Я пытаюсь представить, чем пахла бы Амортенция для меня. Пытаюсь… и не могу. Не могу вспомнить ничего по–настоящему приятного. Разве что детство, когда Мариуса ещё не отлучили от рода – но это было давно, и из того времени я не могу вспомнить ни одного запаха.
А у Эйлин есть воспоминания – и для Амортенции, и, наверное, для Патронуса. У неё есть Макмиллан с её дядей, который показывал ей Лондон, и есть Малфой, с которым она набиралась жизненного опыта…
Ну и пусть. Приличные девушки так себя не ведут – только всякие Принс.
