Из материалов "русефецированной" википедии:
Строгиус Цап был шпионом Белого Шмеля у Князя Вор-Де-Смерта (в детстве - Фома Шарадов) и секретным агентом Кружка Жар Птицы.
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы - дети страшных лет России –
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумья ли в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы –
Кровавый отсвет в лицах есть.
Есть немота- то гул набата
Заставил заградить уста.
В сердцах, восторженных когда-то,
Есть роковая пустота.
И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком воронье,-
Те, кто достойней, боже, боже,
Да узрят царствие твое!
Александр Блок.
1917 год. Поздняя осень. Двести километров от Москвы. Небольшой провинциальный городок. Шоссе, по обеим сторонам которого стоят старые деревенские избы с резными ставнями и маленькими балкончиками под чердачным окошком. Кое-где вдалеке, за избами, виднеются новенькие пятиэтажки.
Я лежу на старой печи, от которой веет запахами яблок и перепревшей соломы. Вообще-то я должна уже спать, но я всегда была непослушной «папенькиной» дочкой. Не припомню раза, когда мальчишки играли без меня в казаки-разбойники, или не лазили за камышами в полутрясинный пруд.
Слышу чьи-то шаги за стенкой, в комнате.
Пытаюсь не обращать внимания на шебуршание мышей под полом, мне хочется послушать, о чем говорят взрослые.
Судя по всему, в кухне баба Настасья и папа. После того, как умерла мама, мы с папой переехали к ней; это было около года назад, мне тогда было семь лет. Я помню тот день, как будто это было вчера: папа пришел в середине дня, опустился передо мной на корточки и обнял крепко-крепко. А потом сказал: «Маняшка, помнишь бабушку Настасью? Мы сейчас соберемся и поедем к ней, ладно?». А я ничего из того, что он сказал, не слышала: все мое внимание привлекли его глаза; первый раз я увидела их так близко, и они были удивительны- цвета моря, и такие добрые, такие родные. «Я пойду собирать вещи, ты не волнуйся, я это умею!»- я смотрела в его глаза, и мне не хотелось огорчать папочку, хотела, чтобы из его глаз исчезла тревога. Он еще раз меня обнял, прошептал: «Моя умничка»- и через три часа мы стучали по калитке бабушкиной избы.
Наконец-то мне удалось улечься поудобнее, и я начала слушать.
-…предупредил меня, что скоро, со дня на день, за мной придут. Дядя Васена тоже шепнул мне, что у красных я как кость в горле и они хотят расстрелять меня, как белого. Я хотел этой же ночью уйти, не заходя сюда- я очень рисковал вами, но не мог не попрощаться,- папенькин голос звучал надтреснуто.
-Куда ты подашься, родненький… мой? Мы без тебя… загнемся, кормилец ты наш, - причитала бабушка, захлебываясь слезами. Мне стало так горько, что из глаз брызнули слезы, но я, прижимая подушку ко рту, пытаясь заглушить рыдания, слушала дальше.
-Главное живы останетесь, а то еще Маняшку мою родную, отправят в приют или вообще расстреляют. Изверги, они не щадят даже детей. Собаки шелудивые! – послышался глухой стук: папа ударил кулаком по столу.
-Тише, милок, Маняшу разбудишь! Не надо ей всей правды знать, слишком горькая эта правда!- вскричала тихим шепотом Настасья.
- Права ты, бабка.- папа глубоко вздохнул и надолго замолк.- Настась… ночью убери все мало-мальски ценные вещи в подвал… а лучше закопай под яблоней. Иконы убери подальше, и свечи, и ладанку тоже. На стену повесь плакат Сталина. Убери все хорошие вещи подальше- а на видное место все постарей, чтоб вид был позатрапезней. Прикинься дурой деревенской- вопросы будут задавать, а ты им говори, что ничего не знаешь, что я дочку привел к тебе, а больше ты меня не видела. Дом-то на отшибе, рядом соседей нет, а так никто меня знать не знает.-он еще раз вздохнул, помолчал.- Береги Маняшку…
А бабушка все плакала.
Мое сердце разрывалось на части, было тяжело дышать, горло сдавило рыданиями. Я соскочила с печки, и как была- без тапочек и халата, метнулась в комнату через сени. Слезы застилали глаза, я бежала практически не видя дороги.
- Маняшка?..- растерянный голос отца в сенях, передо мной.
Рыдания бабушки где-то сбоку.
Папа упал на колени и обнял меня. Он был уже в пальто. «Успела…»-тихий голос в голове. Горячие капли на шее. Все смешалось. Тихий голос отца: «Девочка моя…любимая моя…Маняшка», шепчущий куда-то в плечо.
Он поднял на меня глаза- такие удивительные и волшебные за пеленой слез.
-Я…Маняша…мне надо… Я тебя люблю. Ты самое дорогое, что у меня есть…- хриплый, срывающийся голос отца проникал в самое сердце.- …и я не могу рисковать тобой…- совсем тихо произнес он.
Посмотрел мне в глаза. Рывком встал. Посмотрел тяжелым взглядом на убитую горем бабушку, запахнул плащ, хлопнул дверью и, посмотрев напоследок мне в глаза, ушел в ночь.
Мой пронзительный крик разрезал тишину сеней, и я упала в обморок.
***
Этой же ночью мы с бабушкой прятали все ценные вещи и иконы, а утром пришли какие-то люди со страшным, фанатичным блеском в глазах. Бабушка заперла меня в подвале, наказав сидеть тихо, как мышка. Через два часа она открыла дверь и я ее не узнала- тусклые глаза и старческая походка.
-Маняша…- я бросилась в ее объятия, и мы обе заплакали.
***
Через две недели поседевшая бабушка принесла мятое письмо от дяди Васены, уронила голову на руки и заплакала.
И тогда я поняла- папы больше нет.
Я медленно, заплетающимися ногами подошла к бабушке, обняла и тихо прошептала глухим голосом:
-Его больше нет?….
Бабушка подняла на меня пустые глаза и обняла.
***
Никогда больше в жизни я не встречала человека с такими удивительными глазами, как у моего отца.
-----
/Сени- в избе это помещение между жилой частью дома и крыльцом/
