Британские ученые провели эксперимент и доказали, что:
1. После часа общения с фанатами Джоан Роулинг может найти в своих семи романах о ГП абзац, в котором написано, что Драко - крестник Снейпа!
2. После двух часов общения с фанатами - страницу, на которой описывается первая ночь Снейпа с Грейнджер и главу, в которой Снейп и Гарри узнают о своем близком родстве.
3. 3 часа общения - и Роулинг на примере первой главы первой же книги докажет всем, что все волшебники - геи.
4. Через 3,5 часа Роулинг честно признается, что фикрайтеры первыми придумали ГП, а она всего лишь плагиатор!
Коленки саднят, и хочется плакать. Нельзя, Джордж смотрит.
В горле першит, и руки ободраны в кровь. Это ведь чистой воды удача!
Нель-зя-пла-кать.
Чертов идиот, он полагает, это смешно?! Взгляд брата нервирует. О чем он думает?
Она уже взяла себя в руки. Это просто, надо только знать, с чего начинать.
Встать. Отряхнуться одним небрежным движением.
Не-торопиться-не-торопиться-не-торопиться…
Посмотреть на Джорджа презрительно. Уйти.
Это просто, правда?
Так почему же Джинни не может сдержать слез, а ноги сами срываются на бег, стоит только свернуть за угол?
И глупо-то как... Мерлин, как глупо!
Ведь она же не обиделась, нет? Обиделась.
А ведь на этого идиота нельзя обижаться. Она же такая отходчивая…
По щекам текут слезы и стыдно. Так стыдно за то, что плачет и за то, что вовсе не отходчивая…
***
- Послушай, Джи, тебе не кажется, что это попросту нелепо? – и снова Ронникенс…
- Не называй меня так, пожалуйста, ладно?
- Но ведь…
- Я всего на год тебя младше. Тебе ведь не сложно называть меня Джинни?
- Нет, но мы всегда…
- Ну вот и хорошо! Извини, я обещала маме помочь с ужином…
***
Теперь Джинни знает точно, что не только обидчивая, но и злопамятная.
Третий день она не смеется шуткам Джорджа и старается лишний раз с ним не разговаривать.
Нет, она не объявила ему бойкот, просто… просто… пообещала себе быть сильной и теперь боится растерять решимость.
Она отлично знает, что это глупо выглядит, но ничего с собой поделать не может. Она обижена и хочется плакать.
Нельзя.
Джинни чувствует на себе взгляд Джорджа.
***
- Послушай, Джи…
- Джинни.
- Джинни. Это глупо, и ты это знаешь. Дуться на Джорджа только потому, что он неудачно пошутил – все равно, что обижаться на море за то, что шумит. Нелепо и нерационально.
- Ты видел?..
- И что? Ничего ведь не случилось, правда?
- Он столкнул меня с трехметровой яблони. Это чудо, что я ничего себе не сломала.
- Но ведь не сломала?
- Уйди, Чарли, пожалуйста. Надеюсь, своих драконов ты будешь понимать лучше. Но все-таки, знаешь, отложи немного на поминки, ладно?
***
Джинни болеет. Говорят, это из-за слишком большого выброса стихийной магии. Организм к этому пока еще не готов, она еще мала, а палочки у нее нет.
Маме все некогда… Она ставит дочке горячие компрессы и забывает снимать. Некогда!.. Теплые компрессы становятся холодными, лежат, тяжелые, на шее.
А у Джинни простуда. Обыкновенная простуда. Маггловская, вот только лечить ее магией – нельзя. Магический всплеск серьезно подорвал ее иммунитет, и теперь у нее своя чашка, своя ложка, своя комната. Когда ее не знобит и не колотит, ей смешно. Наверное, стоило заболеть, чтобы обзавестись, наконец, своими вещами.
Она больше не должна выжимать из себя улыбку, не должна поднимать кому-то настроение. С ней больше не говорят о Джордже. Больной человек ведь не обязан быть милым?
Она теперь может плакать сколько угодно – Джордж не появляется в ее комнате.
Вот только не хочется почему-то.
Это из-за него и злополучной яблони она сейчас лежит в постели. Это из-за него произошел всплеск! Это, наверное, смешно, но она уже не обижается. Только пусто на душе.
Он ни разу не пришел ее навестить. Ему все равно?..
***
- Послушай, девочка моя…
- Да, папа?..
- Ты ведь мне не скажешь, из-за чего все это? – широким взмахом руки указав на кровать, комнату, склянки на тумбочке…
- Нет. Прости.
- Так и думал. Ничего... Выздоравливай только, ладно?
***
У мамы – красные, опухшие глаза, руки дрожат.
Она вымучено улыбается, и Джинни кажется, будто ей вырвали сердце и вставили как-то не так. Поперек вставили. Она знает, ее болезнь слишком дорого обходится бюджету семьи. Иногда она думает, что предпочла бы умереть.
Она больше не радуется отдельной комнате и личной тарелке. Как-то вдруг выяснилось, что к этому прилагается постоянный постельный режим и полная изоляция.
Джинни теперь ненавидит врачей, колбы, мерные ложки, очки. А еще не любит слова "иммунитет", "микробы", "стерильность". От всего этого – от слов, от колб – пахнет хлоркой.
А на колдомедиках белые-белые халаты, у них – седые-седые волосы. У них тихий голос и мягкие ладони. Джинни кажется иногда, что они – дистиллированные, как вода, на основе которой делаются зелья.
У мамы – слабый голос и небрежная улыбка. А зелья стоят дорого… Так дорого, что и представить сложно.
«Человек никогда не знает, сколько может работать, и сколько – зарабатывать. Никогда, пока беда не грянет», - говорит она и смеется. И папа тоже смеется, и они вместе пытаются сделать вид, что это все - забавная шутка. Джинни кажется, будто она стала маленькой-маленькой, как огарок свечи, и несправедливо, что на нее маленькую, тратят в восемь раз больше, чем на нее большую.
Сама-то она – крохотная, а вот вставленное поперек сердце – огромное. Оно глухо бьется и царапает острыми краями грудную клетку. Джинни ничего, наверное, не слышит, кроме этого размеренного стука.
***
- Ты знаешь, что похожа на студень?
- Ч-что?..
- Говорю, ты на студень уже похожа, Джинни. Полупрозрачная и дрожишь. Может, хватит уже болеть?
Она молчит. Ей нечего сказать, тем более, что Фред и сам все прекрасно знает. Ей все равно, и даже сравнение не кажется обидным.
- Ладно, можешь и не говорить ничего. Я свою миссию выполнил – тебе посочувствовал. Так что извини, я пошел.
Как, уже?..
- А Дж… - начинает она и осекается. Стыдно.
Фред останавливается в полуметре от двери, оборачивается и одним широким шагом преодолевает расстояние до кровати. Разваливается у Джинни в ногах.
- Так и знал, что ты спросишь.
***
Джинни кажется, будто она сейчас взлетит. Глупо. Одна короткая фраза, и она уже все забыла, все простила. Одна фраза, и она уже на седьмом небе от счастья.
В дверь деликатно стучат. Ручка поворачивается, и Джинни чувствует невнятное раздражение. Она не в состоянии сейчас выслушивать лекции.
- Ты чего хотел? - спрашивает она грубо, и поражается силе своего голоса. Уже много месяцев она не могла сказать слова без удушающего кашля, сипения и фальцета.
- Если ты не расскажешь маме, что произошло, я сам это сделаю.
Джинни неприятно поражена. Она не думала, что кто-то видел инцидент с яблоней, не считая, разумеется, ее саму, Джорджа и Чарли.
- Перси, не стоит. Я уже простила.
- Ты... Ты уверена? – сейчас Перси - лучший брат на свете, с этой его заботой и волнением в голосе.
- Разумеется. Не беспокойся за меня, ладно?
Перси выходит, тихо притворив за собой дверь, а она, улыбаясь, все еще прокручивает в голове ту фразу.
«Джордж сказал, что если ты не выздоровеешь в три дня, он снова тебя с яблони столкнет».
