Джинни на приеме у колдомедика. Тот заполняет карточку и спрашивает:
- Вы девушка или женщина?
- А чем они отличаются?
- Ну как, если Вы спали с мужчинами, значит женщина, если нет, то девушка.
- А, тогда запишите, что я девушка - разве с этими мужиками поспишь!
Знаете, на что попадаются в первую очередь новички? Не на прекрасные мысли о свободе или мести. Нет. Все проще. Попадаются на еду. Принесут тебе миску кислого бурого месива (как азкабанских эльфов, мать их за уши, не тошнит это готовить), и начинается. Воспоминания о домашней еде, супах, вторых блюдах, пудингах… Да хоть о бутерброде с огурцом. И стена в камере съеживается от морозной жути, покрываясь острыми кристалликами льда. Вот они, тут как тут. Отвратительные тряпки, воняющие сыростью, страхом и чем-то еще, что выворачивает наизнанку твои внутренности. Для них, тварей этих, и воспоминания о еде – тоже еда. Если новенький не из слабонервных, через пару дней он сообразит уже, что есть здесь нельзя, можно только жрать. Апатично перемалывать челюстями вязкую жижу, не думать о том, что именно проходит через горло, и ныкать подальше воспоминание о беленькой тарелочке с дымящейся яичницей и беконом. Вот так-то.
Ну, будем знакомы. Я не герой, не какая-нибудь известная личность, и даже не опасный темный маг. Обо мне нет ни строчки ни в одной, даже захудалой, газетенке. Так, рядовой волшебник, осужденный за рядовое преступление. И, как нередко это случается, забытый быть отпущенным на свободу. У меня, как и у всех заключенных этого вытащенного из самых грязных морских недр острова, нет даже имени. Мы все тут узники. Узник второго уровня пятой клетки, узник пятого уровня второй клетки… Узник паучьей башни, узник могильного склепа… Узник шестнадцатого покоя на верхах – это я. Не усмехайтесь. Именно покоя. Хотя лично я думаю, что первая буква в этом слове все-таки утеряна.
Бывает, ты невольно узнаешь о соседях по несчастью. Кто поболтливее, рассказывает о себе сам, когда в состоянии это сделать (ну, вы понимаете, дементоры моментально тут как тут). Из таких в пятнадцатом и семнадцатом покоях мне попадались махараджа, практиковавшийся в темномагических комментариях к Брихат-джатаке, парочка оборванцев с Дрянной-аллеи, пытавшихся загнать хогвартский дырявый котел, выдав его за Первый Котел Британии им.Мерлина. Совсем недавно по соседству со мной лаяла собака – наверняка какой-нибудь незаконный анимаг. Животных вроде у нас еще в тюрьмы не сажают, да и добропорядочных граждан тоже. А вот до него в том же, семнадцатом покое, сидел человек, ставший героем сей истории.
У него тоже не было имени. Имя – это радость рождения, игра звуков и интонаций, на всю жизнь связанных именно с тобой. Здесь имя – это еда. Так, закуска перед пиршеством. Твари вымораживают из памяти даже эту малость.
«Эй, ты кто?» - услышал я как-то раз. Новенький. Они поначалу думают, что общение станет отдушиной для них. Понимаете? От души на. Часть души они предлагают такому же бедолаге. Естественно, взамен ожидая того же. Это хорошее дело, но только не здесь.
«Эй, ты кто?» - и даже с моей стороны стена из черной стала белесой. Потом он ругался, плакал, пел песни и даже пытался наколдовать огонь, если я правильно расслышал залинание. Ни черта у него не вышло, конечно. Он затих, и опять стали слышны только завывания ледяного ветра, просачивающегося в щели между камнями. Но все же ветер теплее, чем близость дементоров. Дружелюбнее. От него всегда веет надеждой и свободой. Мысли об этом нельзя держать в голове, нельзя ими жить, и, чтобы хоть как-то сохранить, их отдают ветру.
В тот день к вечеру было особенно тепло. Стража переваривала обильную трапезу. Я даже позволил себе пожалеть семнадцатого. Жалость здесь тоже запрещена, если хочешь выжить. Но сосед, видимо, не хотел. Мои советы отправил к троллям и жарко стал доказывать, что жизнь для него бесполезна, если он не может сполна ее прожить. «Да на таких харчах дементоры разжиреют» - закончил я его монолог, и мы не общались два дня.
Вот тогда я пожалел, что вообще стал его слушать, потому что мне стоило больших усилий не привлекать внимания к шестнадцатому покою. Почему? Я завидовал. Страшно завидовал этому парню (мужчине, старику – голоса здесь хрипнут враз). Он храбро сражался, пытаясь доказать неведомо кому (самому себе, может быть) превосходство полноты души над пустотой. Но пустота – величина непостоянная. Она перекачивала в себя лучшее, наполняясь доверху, и потом снова становилась пустотой. А он не мог жить по-другому и скоро должен был сломаться. Проходили дни, самые холодные за всю мою жизнь, а воля в соседней камере диктовала свои условия. Семнадцатому определенно не чужд был талант. И какой талант! Он пламенно читал отрывки из поэм, и последние строчки исчезали в пасти дементоров с утробными хрипами. Он выводил замысловатые рулады магловских песен, попавших в его репертуар вместе со шлягерами известных волшебных исполнителей. И те замирали в крошечных осколках льда драгоценными каплями. Он рассказывал историю своей жизни. И поверьте, она была достойна пера и пергамента лучших изданий. Он не хотел уступать ни на йоту, но Азкабан – проклятое место. Чары отчаяния и безнадежности крепко держат скользкие камни, которые, казалось, тронь, и они упадут в серое море. Над волшебной тюрьмой никогда не светит солнце и ночью не видно звезд. Азкабан беспощаден.
Со временем слова, пение, смех и плач переходили в бормотание. Бормотание в стоны, а стоны – в вопли. Скорее всего, он уже плохо соображал, зачем ему все это. Зачем каждый день собирать вокруг себя десятка три дементоров, зачем давать тварям то, что они любят больше всего. Но даже потеряв разум (а это явственно следовало из его несвязной речи), он продолжал хотеть жить, хотеть чувствовать.
Я не знаю, как именно это у них происходит. Когда дементор выпивает душу из человека, остается только тело. Это часто случается. Даже если узник не приговорен к поцелую. Но то, что творилось в соседнем покое, я не в состоянии объяснить человеческими понятиями. В очередной раз наступило рвотно-ледяное утро, в очередной раз уши мои наполнились воем и криками. Уши, но не сердце. Я постарался отучить его от этих глупостей, и, как мне кажется, успешно. Вдруг все смолкло. Основание острова, казалось, вздрогнуло, море прогнулось, стены сжались, выдавливая легкие через рот. Думаю, навряд ли меня кто-либо переубедит в том, что я тогда понял и ощутил. Он страстно желал жить эмоциями, чувствами, и он это получил. Получил страшно, не по-человечески, став частью вечной пустоты и бесконечного голода. Дементоры приветствовали нового собрата, и их ликование казалось сродни крушению мира. Ужасная участь.
Но чья судьба хуже, моя или его? Не знаю. Я уже не помню, что такое любить, радоваться, быть счастливым, ненавидеть или бояться. Из страха навсегда остаться растением с высушенным нутром я добровольно сжигал в себе все хорошее и плохое. И боязнь была последним бастионом, сдавшимся в тот момент, когда случилось жуткое перерождение человека в тварь. Я понял, что мне уже нечего бояться. И так же, как мой сосед, я выбрал свой, но странный путь. Несколько месяцев назад я умер. В моем покое больше никогда не появятся дементоры. И мне, наконец, не нужно питаться гадской тюремной баландой. Но вот через стены я проходить не смогу. Древняя магия Азкабана и здесь выполняет свое предназначение. Я узник шестнадцатого покоя и собственного выбора. И останусь им навечно.
