Среди облаков есть замок, что хранит тайны и полнится воспоминаниями.
Комментарии:
Примечание: Фик написан на турнир «CHESSтная игра» на «Астрономической башне».
Тема задания: Авторский фик 1 – "Ход не воробей, сделаешь – не воротишь".
Мягкий свет и туман, клубящийся золотыми искринками, пышущий теплом и покоем. Он шёл сквозь него, не видя дороги, но откуда-то твёрдо зная, что не собьётся с пути. Изредка до него доносились слабые звуки, будто трепетание крыльев. Он не останавливался, шёл все дальше, ступая по затянутой плотной дымкой дороге, как по облакам, пока не вышел к большому дому – или замку? – прорезавшему туман шпилями башенок.
Между колоннами, по которым тянулись вверх потоки плюща, ютилась дверь с искусной резьбою. На тёмном дереве чётко выделялись очертания косы, перерубающей нити*.
Он постучал, не желая входить без предупреждения, пусть дом и плавал в океане облаков, вне привычного мира.
Дверь приоткрылась, и за ней он с удивлением увидел мальчишескую рожицу. Ребёнок лет семи-восьми, вдруг обрадовавшийся неизвестно чему. Дверные створки распахнулись, мелодично и протяжно скрипнув.
– Здравствуй, Сириус, – сказал мальчик.
Разум отказывался верить глазам, но не узнать этого ребёнка было невозможно.
– Гарри…
Гарри ловко предупредил град неизбежных вопросов:
– Заходи скорее. Я ждал тебя, – и схватил Сириуса за руку, потянул его за собой. – Ну же, заходи!
Сириус мельком оглядел просторный зал, лестницу из белого поблёскивающего камня, настенные барельефы – с такого расстояния тяжело было различить, что именно они изображали. Своды зала напомнили ему о маггловских готических соборах, грозных, величавых и надменных. Последним, что он успел заметить, была мозаика под куполом: три мойры, насколько он понял, – во всяком случае, такими Сириус их видел на иллюстрациях, – заново соединяли, связывали разорванные нити.
Гарри стоял рядом, не выпуская его руки, терпеливо дожидался, пока Сириус к нему повернётся. На нём не было круглых очков, лоб не был отмечен шрамом, но глаза, лицо, голос – нет, это его Гарри, вне сомнений. Только одно смущало – Гарри, которому вновь исполнилось семь лет?
– Иди за мной, мимо балконов и потом вон туда.
– Объясни мне… Гарри, постой!
– Сейчас, мы сядем, и я всё расскажу. Пойдём, пойдём…
Коридор тянулся далеко, исчезая где-то в глубинах исполинского дома, по одну сторону и впрямь шли утопавшие в светлом мареве балконы, а на стенах там и тут он видел древние, испещрённые трещинами фрески. Молочного цвета камень, из которого был сложен замок, казался обманчиво-мягким, словно пружинящим, поглощавшим звуки шагов; он мерцал, отражая золотую взвесь в нагретом воздухе.
Гарри привёл его в небольшой полукруглый зал, почти пустой, лишь посередине стояли два кресла из тёмного, отполированного до блеска, дерева, а по обе стороны от непомерной величины, во всю стену, стрельчатых окон были подвешены клетки со странными, будто прозрачными птицами. Приглядевшись, Сириус понял, что они сделаны из стекла.
– Иногда я слышу, как они поют, – Гарри указал на крохотную птаху за ажурной решёткой, – больше напоминает хрустальные колокольчики на ветру. Садись, я должен тебе рассказать…
– Гарри, подожди, как ты сюда…
– Нет, Сириус, – он замотал головой, – я не Гарри. Не знаю даже, кто он такой.
В это было трудно поверить, но не труднее, чем в дом, парящий в облаках.
– Оборотное зелье, да? Или что-то другое? – злость вскипала в нём – как смел этот мальчишка прикидываться его крестником?
Мальчик засмеялся.
– Нет, нет! Просто ты видишь меня тем, кем больше всего дорожил. В той жизни, понимаешь?
Внутри у Сириуса что-то оборвалось.
– А сейчас мы где?
– На полпути между тем миром и этим.
– И мне придётся идти дальше?
– Это ты должен решить сам. Пойти дальше, остаться здесь или вернуться.
– Вернуться?..
– Если убедишь замок, что тебе это необходимо.
– Что за замок, будь он проклят? Почему я здесь?!
Мальчик, до того расслабленно опустивший голову на подлокотник, отпрянул.
– Я не знаю, кто и зачем его построил, Сириус. Хотя я здесь живу уже очень, очень долго.
Мысли Сириуса заметались, словно стайка мотыльков, спугнутых с влажного камня у ручья. Он пристально взглянул на Гарри… на мальчика, сидевшего теперь так спокойно, что не отличишь от статуи.
– Так ты не человек, – это прозвучало укором, чуть отдавало неприязнью и страхом, но Сириусу важен был ответ.
– Не знаю, – мальчик насупился. – Наверно, я мало похож на вас, людей. И редко вас понимаю.
– Отлично.
С преувеличенной бодростью Сириус похлопал себя по коленям, затем поднялся.
– Тогда показывай дорогу – как ты там сказал – на тот свет? Не хочу засиживаться, уж прости.
Спорить мальчик не стал, послушно встал и повёл ладошкой в сторону высокой арки, сквозь которую они сюда вошли. Дверей здесь не было вовсе, сплошные переходы из одного зала-близнеца в другой, и повсюду – песочные часы, орнаментом, лепниной, вместо ваз на растопыривших гнутые ножки столиках из чёрного тусклого металла. Но песок в них не сыпался, а кружился, закольцованный, идеальной восьмёркой переплетался внутри… Не восьмёркой, поправил себя Сириус, бесконечностью. Он ухмыльнулся, тыча пальцем в пузатые часы в нише одной из галерей.
– Тебе не кажется, что это уже перебор? Самолюбование кого-то заумного, кто строил эту махину.
– А по-моему, часы самые обычные, – заметил мальчик, не сбавляя шага. – Это само место виновато, что время скручивается и не течёт дальше. Вот, мы почти пришли. Тебе туда.
Галерея, уводившая в недра замка, была затемнённой и прохладной. Где она оканчивалась, Сириус не мог разобрать, мгла сгущалась по мере того, как он отходил от освещённого пространства.
Он оглянулся. Мальчик стоял, прижавшись спиной к балюстраде, одинокий и печальный.
А темнота становилась плотнее и вязче, тянула, заставляла ускорять шаги. Глубины галереи наводнили голоса – перешёптывания, смешки и шелест, глухое бормотанье. Они звали – его. Шептали «Сириус» и опутывали паутиной легчайших вздохов. Прямо перед ним закружились своды, пространство стало единым чернильно-мертвенным водоворотом.
– Сириус! – окликнул его Гарри.
Нет, не Гарри. Но Сириус повернул голову, с трудом заставив себя стоять к воронке спиной.
Голоса взволнованно зашелестели.
– Сириус. Может, ты останешься со мной хотя бы на немножко? Здесь очень скучно, а ты всегда успеешь уйти.
Нетнетнетнет, захлебнулись голоса. Отпускать его они не хотели, шипение и скрежет заглушали тонкий детский голосок.
– Гарри! – крикнул он, когда чернота расплылась перед глазами, заслонила сияющую галерею и стоявшего в ней мальчика.
– Я здесь, – и маленькая рука нащупала его ладонь во мраке.
***
– Не так я себе представлял смерть, – сказал он мальчику, когда его колени перестали позорно трястись. – Это ещё мягко говоря.
– Ты думал, что уйдёшь в свет и растворишься в нём? – с серьёзным лицом уточнил мальчик.
– А?.. В общем-то, да.
– Так говорил один старик, который попал сюда до тебя. Он всё твердил о свете, что его там ждут, о боге и рае, а воронка затянула его – и он кричал. Кричал, что не должен попасть в ад. Вы всегда придумываете такие смешные слова.
Осторожно мальчик вывел его из мрачного перехода, и на мгновение яркий свет ослепил Сириуса. Он сморгнул выступившие слёзы и задал тот вопрос, что давно вертелся на языке:
– Как же тебя зовут по-настоящему?
– Зачем тебе?
– Не упрямься, должен ведь я тебя как-то называть.
– Может быть, Гарри? У тебя глаза становятся тёплыми, когда ты говоришь это имя. Мне нравится. Он был твоим сыном?
Судорожно вздохнув, Сириус помотал головой.
– Но пусть будет Гарри, если хочешь.
Раз уж мальчик на одно лицо с его крестником, это было бы честно, промелькнула абсурдная мысль. Тем более что мальчик сам не против немного побыть его Гарри.
– Показать тебе мой сад?
Сириус кивнул.
По дороге он рассматривал фрески. Большая их часть осыпалась, и рисунок стёрся, но на некоторых ещё можно было различить лица людей. Вереница древних портретов, жутких, не только из-за трещин-морщин, но и сами выражения этих лиц ужасали. Безразличные ко всему, с пустыми глазами, напоминавшими о провалах в бездну, холодными и мёртвыми по-настоящему, мертвее некуда. Отталкивающие, будто зияющие глазницы, как у черепов. После десятка таких портретов Сириус предпочёл смотреть на клубившийся за окнами туман.
Сад занимал два соседних балкона, соединённых шатким подобием мостика. Чего тут только не было: ползучие лианы обвивали балясины и перила, вползали на оконные рамы, под ногами пестрел разномастный цветочно-травяной ковёр – Сириус узнал крокусы, орхидеи и лилии, а чуть поодаль покачивались тугие бутоны каких-то тропических цветов. В искрящейся золотом дымке все они смотрелись до боли красиво.
В самом центре сада росла одна-единственная роза, и рядом с ней даже царственные орхидеи казались скромными вассалами. Не из-за особого великолепия – это была обычная садовая роза, как миллионы увиденных им ещё в той жизни, – и не из-за стеклянного нелепого колпака, отделявшего её от остальных растений, но было в ней что-то такое, отчего у Сириуса сладко заныло в груди.
– Моя роза, – услышал он шёпот Гарри.
Мальчик провёл кончиками пальцев по выпуклому стеклу, и, казалось, роза отозвалась лёгкой дрожью.
– Она может простудиться, – пояснил Гарри, – а ширма ей разонравилась, потому что другие цветы тогда не могут её видеть и восхищаться.
– Привереда, – фыркнул Сириус.
– Тише! Она просто нежная, вот и всё. Давай лучше уйдём, пока ты не расстроил её ещё больше.
Даже с цветком он не сумел поладить, ну куда это годится.
– Я перед ней извинюсь, если хочешь, малыш.
– Когда ты перестанешь смеяться.
Сириуса забавлял серьёзный вид мальчика, забавляли разговоры с розой и туманный замок, он не мог поверить, что Завеса, оказывается, скрывала уйму престранных и любопытных вещей. Только о водовороте в галерее он старался забыть.
– Хорошо, как скажешь.
***
Анфилады комнат лучами расходились от той самой, нехорошей галереи. Пустые залы навевали тоску и невесёлые раздумья.
– Для чего столько комнат? – спросил он, рассматривая уставленную часами резную полку, уже четвёртую на их пути и неотличимую от первых трёх.
– Не знаю.
– А что-нибудь ещё о замке ты знаешь?
– Только то, что мне сказали.
– Кто?
– Голоса. Я слушал их первое время, когда попал сюда. Было слишком скучно, и роза начала увядать… Я уходил, чтобы не тревожить её.
– Так что они сказали?
– Что иногда будут приходить люди, а мне нужно будет рассказывать им о выборе – остаться в замке со мной, уйти в ту темноту или вернуться.
– Сюда попадают не все, так?
– Конечно. Голоса говорили, что только те, у кого жизнь была черновиком. Мне потом объяснил один человек, что это значит – это когда…
– Не нужно, – Сириус шёл, не отрывая глаз от желтоватых прожилок, бегущих по каменному полу. – Я понимаю. И в замке никто не остался, как я вижу?
– Ты уверен, что эти комнаты пусты, да? – Гарри улыбался, ведя пальцем по стене, очерчивая барельефные выступы. – А может, ты просто не умеешь видеть тех, кто в них живёт?
– Так они не пустые? – Мерлин всемогущий, огромный дом, кишащий мертвецами… нет, душами, поправил себя Сириус, так будет правильнее. И спокойнее, чего лукавить.
– Не скажу, – ответил мальчик виновато, – мне не позволяют.
Не то чтобы Сириус так уж хотел это узнать. Если взглянуть под иным углом, в неведении есть масса достоинств.
– И ты не просил замок, чтобы он отправил тебя обратно? – спросил Сириус, искренне не понимая, как мальчик умудрялся выжить в этой скуке и тишине. Немудрено, что тот начал говорить с цветами.
– Нет, не просил. Зачем? Здесь моя роза, здесь всё, что у меня было. Единственное, по чему я скучаю, так это по закатам. Я очень любил смотреть, как заходит солнце, а здесь и солнца-то нет. Но зато появляются разные люди и рассказывают интересные истории. Ты тоже мне расскажешь, правда?
Не совсем представляя, о чём просил мальчик, Сириус всё же согласно кивнул. Он не мог насмотреться на Гарри… Хорошо, пусть не на Гарри, на его копию, на украденные родные черты, непослушные волосы, невыносимо яркие глаза, ярче укрывшего замок света. Вот только взгляд их не походил на взгляд семилетнего малыша. В его глазах отражались прожитые столетья, чужие сломанные судьбы, обречённость, как у ветхого старца, точно на истлевших фресках.
– А сам-то ты как сюда попал, малыш?
– Никогда не доверяй змеям, – грустно ответил мальчик, отворачиваясь к окну.
– Вот уж чего я никогда бы не сделал.
Молчать, сидя рядом с Гарри, было легко и приятно. Тишина не повисала между ними натянутой струной, звеня и заставляя заполнять пространство любыми бестолковыми беседами, лишь бы прогнать назойливое щемящее чувство.
Вспыхивающий мириадами искр воздух нагонял дрёму.
Сколько они просидели в креслах, Сириус не знал. Вполне возможно, что и несколько столетий, как в стародавних преданиях, когда колдунья насылала на рыцарей дурманный сон, и те просыпались через пару веков, окутанные паутиной и разросшимися виноградными лозами.
Время не текло вперёд, а значит, они не просидели и секунды, просидев целую вечность. От таких мыслей, пожалуй, можно спятить.
– Гарри.
– Что?
– О каких историях ты говорил?
– О тех, которые помогут вернуться.
– А если я не хочу возвращаться?
– Это твой выбор.
– Конечно… Переубедить замок, говоришь. И как ты мне посоветуешь его умасливать? Петь ему песни во славу себя?
– Попробуй вспомнить всё самое-самое хорошее, что у тебя было в жизни, а замок будет слушать. И если ему понравится…
– Что, такое уже помогало?
– Попробуй, у тебя впереди много времени. Очень много, Сириус.
Чересчур много. Пожалуй, мальчик был прав, и попробовать стоило.
– Как будто вызываешь Патронуса, – Сириус усмехнулся.
– Патронус – это что?
– Защитник от… от злых чудовищ. Чтобы он пришёл, нужно думать о самом приятном, что у тебя было в жизни, вспоминать самые счастливые моменты.
– Мне нравится, – прошептал Гарри, зачарованно глядя на него. – Расскажи мне.
Замок, казалось, тоже затаился и прислушивался. Ну что ж…
***
…– И немного разомнём лапы! – вопил Джеймс, взмахом руки подзывая Сириуса, – тот опять заговорился с Элли (пятый курс, Равенкло, изумительные кофейного цвета глаза, цвета горького шоколада; ничего другого не помнится, даже лицо стёрлось из памяти).
– Ты хоть думай, что ты кричишь, – одёрнул его измученный Ремус.
– Лунатик, брось, развлечёмся! Кончай ныть.
– То ещё развлечение…
– Эй, эй, не занудствуй, а то станешь как Сопливус, вечной занозой в одном месте…
– Как чумной, – подхватил подошедший Сириус.
– Ага, чумной! – Джеймс вдруг захохотал, сквозь смех стараясь что-то произнести.
Сириус понял сразу.
– Чум – чумкой заболевший!.. Собачьей… Ооох!..
Ремус против воли хихикнул, но затем буркнул: «А умнее ничего не придумали». Питер аж повизгивал, заходясь вместе с ними во всхлипах от безудержного хохота.
Когда они успокоились, Джеймс заявил:
– Пойдём, надо вернуться в школу, чтобы успеть сделать уроки. К вечеру всё должно быть готово, да, Луни?
– Ох, да отстань же ты от меня!
– Это он всегда такой нервный перед… – Сириус умолк, поймав несчастный взгляд Ремуса, – перед этим делом, короче.
– Я бы на тебя посмотрел, – вмиг посерьёзнел Джеймс. – Всё, идём. Луни, ты уж прости дураков, а?
– Прощаю, – отмахнулся Ремус.
– Заносит нас иногда, дружище, – Сириус хлопнул его по спине, как всегда, когда замаливал очередной проступок.
– Забудь, ладно?
– Всё хорошо, – Ремус ободряюще улыбнулся, показывая, что и не думал сердиться.
Зима давно ушла, но темнело так же быстро, словно откуда-то сверху вылили банку чернил, навроде тех, что они грохнули в Большом зале месяц назад, так же пропитывающих за считанные минуты небосвод. А дальше – тончайшей кистью с ювелирной точностью наносились россыпи звёзд, но вдруг срывалась рука художника, и в небе повисала ослепительно сияющая круглая клякса.
– Тихо, на цыпочках, – едва слышно выдыхал Джеймс ему на ухо, пока они крались под мантией-невидимкой по пустынным коридорам. Питера, обернувшегося крысой, несли в руках, иначе трём немаленьким парням было бы не укрыться, всё же плащ, а не шатёр.
Где-то в лесу ухал филин, и ему вторили школьные птицы в совятне. Луна заливала замок мерцающим холодным светом, их тени причудливо скакали по стенам, обгоняли своих хозяев на утоптанной тропинке. Дракучая ива неохотно вскинулась ото сна, зашевелила тяжёлыми ветвями, но Питер шмыгнул к её стволу и нажал на секретный выступ.
– Сириус, превращайся, давай, – командовал Джеймс, подходя к открывшемуся в дереве проходу.
Появившийся через секунду Бродяга потянул носом остывший воздух, завилял хвостом. Ночь расцвела новыми красками, неслышными для обычного уха шорохами и запахами, недосягаемыми для человека. Он даже отсюда чувствовал, как пряно и тяжело пахнет волчья шерсть. Или ему только казалось?
– Иди, ну же.
Он не удержался, чтобы не лизнуть подталкивавшую его руку Джеймса, и вошёл в подземный лаз.
Ремус заскулил от радости, увидев его, и бросился навстречу. Осторожно тычась носом в густую шерсть, Сириус подводил его ближе к выходу из хижины и при этом старался случайно не задеть свежую царапину у самого глаза волка.
Их встретила ночная прохлада, хвойный аромат Запретного леса и Джеймс, уже превратившийся в оленя – на его спине удобно пристроился Питер.
Впереди была целая ночь.
Лапы едва касались травинок, которые недавно пробились сквозь оттаявшую землю. Они перелетали через поваленные стволы, проносились вихрями мимо полян, где любили собираться кентавры и наблюдать за движением планет. Потревоженные стайки фей провожали их недовольным стрекотанием. Бродяга лаем разгонял блуждающие огоньки, порхавшие над ведьмиными кругами, и те ещё долго летели вслед за ними, изредка опускаясь на загривок волка или пристраиваясь на оленьих рогах. Если бы Бродяга мог, он бы смеялся в голос, он бы кричал так, чтобы замок и деревня слышали. Этим хотелось поделиться, это жгло, до чего же прекрасно – и чёрный пёс заходился восторженным лаем. В такие минуты все они были едины, нераздельно связаны не только самой тайной, но и этим сумасшедшим полуночным бегом.
Дышать полной грудью, забыть обо всём, мчаться бок о бок с друзьями по посеребрённому лесу – мог ли кто-нибудь быть счастливее и свободнее, чем были они тогда?
А впереди у них была целая жизнь…
***
Сириус замолк. Птицы в висящих клетках нервно переступали по жёрдочкам, и зал был наполнен мелодичным позвякиваньем.
– Так ты волшебник, – Гарри восхищённо смотрел на него.
– Был им когда-то, малыш.
– А волшебная палочка правда умеет делать всё, что пожелаешь?
– Нет, – горечь сочилась неудержимо, и с ней – злая обида на магию, ни на что не годную, пустую, ничуть не превозносящую над магглами. «Перед смертью все равны, Бродяга, даже ты». – Ничего она не умеет.
Мальчик не стал расспрашивать дальше.
Воскрешавшие призраков воспоминания ранили сильнее, чем вначале показалось Сириусу. Слишком долго они были замурованы от дементоров, чтобы сейчас без боли говорить о тех сказочных временах, когда всё казалось простым, и дорога лежала перед ними широкой и гладкой, уводящей за горизонт, ведущей к семьям, детскому смеху, к домам в закатных лучах.
– Ты больше не хочешь вспоминать, Сириус? – Гарри ласково дотронулся до его дрогнувшей руки.
– Я…
– Ещё одно? Пожалуйста, от них так тепло.
А что, подумал Сириус, если продолжить, то страх перед затягивающей тьмой окажется смешным по сравнению с раздирающей тоской. Нет причин отказываться, пусть замок и его маленький узник насладятся.
***
…– Его пора укладывать, Сириус, – приходилось говорить вполголоса, потому что Гарри заснул на руках у Лили.
– Предлагаешь мне это сделать? Я… Лили, нет! – но она настойчиво протягивала ему ребёнка. – Я понятия не имею, как… А если я его уроню?
– Мне полагается быть с гостями, а Джеймса за уши не оттащить от этих его друзей по квиддичному клубу. Давай, помоги мне хоть раз. Он уже заснул, просто отнеси его в кроватку.
Нельзя такими неуклюжими, неповоротливыми ручищами хватать настолько хрупкое. Он взял его у Лили, внутренне сжимаясь от непонятной всколыхнувшейся нежности.
– Крёстный папаша, – улыбнулась Лили, глядя, как он держит Гарри окостеневшими руками.
– Мерлин, я не…
– Всё в порядке, только не разбуди его. Я к гостям.
И она ушла, а беспомощный Сириус остался с крестником, который посапывал на его плече.
То ему казалось, что хватка была недостаточно надёжной, и Гарри вот-вот выскользнет, то он наоборот чуть расслаблял руки, чтобы не разбудить малыша, разморённого жарой и утомительными сюсюканьями гостей.
Они благополучно миновали стеклянную дверь, одолели лестницу и длинный коридор и добрались до детской без всяких происшествий. Сириус опустил его в кроватку и только потом заметил, что Гарри во сне морщил нос, как будто хотел закапризничать. Не устояв, Сириус погладил его по крошечному носу-пуговке.
Разумеется, Гарри тут же открыл глаза.
– Эй, так не пойдёт, – Сириус с досадой вздохнул. А ведь Лили его предупреждала. – Спи, слышишь?
Гарри потянулся к нему ручонками и что-то залопотал.
– Малыш, я не умею петь колыбельные. Придётся звать твою маму, хотя очень не хочется.
При упоминании о матери Гарри затих, но всё так же хитро поглядывал на Сириуса.
– Значит, уснёшь сам? Молодец, – Сириус поправил под его головой сбившуюся набок подушку. – Закрывай глазки.
Куда там. Гарри, казалось, ждал чего-то.
– Сказок я тоже не знаю. Хреновый из меня крёстный, да, малыш?
Гарри был категорически не согласен. И засыпать он не желал, что было вполне объяснимо.
– Твоя мама нас убьёт, если узнает, что ты не спишь. Сейчас мы её позовём, – Сириус уже сдался и пошёл к двери, но Гарри приподнялся в кровати, жалобно захныкав.
– Ну всё, всё, успокойся. Я не ухожу, видишь? Сейчас придумаем что-нибудь… Но сказки отпадают однозначно, малыш.
Ему не пришло на ум ничего более подходящего, чем песня из тех далёких времён, когда они, лёжа на животах вокруг маггловского радио Джейми, слушали всё, что попадалось на волнах.
– Гарри, засыпай, – попросил он в последний раз, впрочем, не особо надеясь на результат, и когда это не помогло, начал тихо напевать.
Строчки припоминались смутно, но постепенно ему удалось извлечь их из закоулков памяти. Он наверняка безбожно перевирал мотив, зато тянул исправно окончания, на лад когда-то слышанных – пела же их ему нянька-эльфиха – колыбельных.
Once there was a way to get back homeward,
Once there was a way to get back home.
Sleep, pretty darling, do not cry,
And I will sing a lullabye.
Гарри жмурил глаза от удовольствия. Обрадованный победой, Сириус решил допеть до конца. Как выяснилось, угодить маленькому упрямцу было на удивление легко.
Golden slumbers fill your eyes,
Smiles awake you when you rise.
Sleep, pretty darling, do not cry,
And I will sing a lullabye.
Once there was a way to get back homeward,
Once there was a way to get back home.
Sleep, pretty darling do not cry,
And I will sing a lullabye…**
– Сириус, – окликнула его шёпотом Лили. Она стояла, прислонившись к дверному косяку, и улыбалась, но глаза её подозрительно блестели. – Иди сюда, он заснул.
Они стояли на веранде, где Сириус раньше проводил с ними столько душных летних и промозглых весенних и осенних вечеров.
– Это магия? Признавайся, – Лили качнула головой в сторону детской. – Когда я пою, ему совсем не нравится.
– У меня голос лучше, – пошутил он.
– Сириус… Мы всегда примем тебя, если ты захочешь вернуться. Эта твоя съёмная квартира в Лондоне…
– Не хочу быть обузой. Вам и без того хватает забот с малышом.
– В любом случае – подожди, не перебивай меня, – в любом случае здесь твои друзья, а значит, твоя семья.
– Послушал бы тебя Джеймс, – Сириус ухмыльнулся. – Он терпеть не может всякую высокопарную чушь.
– Знаю, но ты не забывай про моё предложение, ладно? Оно останется в силе, – её взгляд стал точь-в-точь таким, как у Гарри, лукавым и с пляшущими огоньками. – Раз уж Гарри понравился твой голос, как я могу от такого отказаться?
Самодовольная ухмылка Сириуса её рассмешила.
– Сегодня ты останешься, и без возражений, – добавила Лили. – И не смей потихоньку пробираться к своему мотоциклу, как в прошлый раз! Гости скоро уйдут, а Джеймс наконец оторвётся от своих квиддичных любимцев, чтоб их… Ты сейчас пойдёшь к ним?
– Нет, я ещё немного тут посижу. Не надо так на меня смотреть, я не сбегу.
– Ты дал слово, Сириус Блэк!
Она упорхнула, оставив его в одиночестве под яблонями.
Заходящее солнце вырисовывало пламенные узоры на стенах дома, ласкало бока сочных плодов на ветвях – лето подходило к концу. Налитые яблоки покачивались под слабым ветерком, и от его дуновений вздымались края полупрозрачных занавесок на настежь открытом окне детской…
***
Ему было стыдно. Смерть должна даровать спокойствие и отрешённость, а вместо этого он чувствовал, как по щекам катились слёзы, одна за одной, и всё это видел Гарри.
– Я уйду, – шепнул мальчик и пригрозил захлопавшим крыльями птицам: – А ну, тихо!
Гарри всё не возвращался, и Сириус, которому надоело бесцельно сидеть в кресле – сон к нему не шёл – отправился на поиски. Мальчик почти сразу нашёлся в одном из залов, а привели туда Сириуса непонятные звуки, будто бы издаваемые каким-то животным. Он мог поклясться, что услышал приглушённое блеянье, и через минуту набрёл на Гарри, сидевшего на корточках возле небольшого, наскоро сколоченного из фанерных листов ящика. В одной из стенок сбоку были проделаны отверстия, и мальчик заглядывал в них, бормоча что-то ласковое, как будто боялся напугать обитателя ящика.
Сириус хотел было спросить, кого прячет Гарри, но вдруг вспомнил хагридовских зверюшек, и интерес поутих. Он вернулся в зал, где птицы встретили его хрустально-нежным перезвоном. Убаюканный трелями, он, видимо, всё-таки уснул и очнулся, когда Гарри теребил его за рукав.
– Поиграем? – в зале стоял появившийся из ниоткуда шахматный столик.
– Я не в настроении, малыш, – честно ответил Сириус.
И к тому же не играл в шахматы лет этак пятнадцать, прибавил он про себя.
– Тогда расскажи что-нибудь.
Он тяжело вздохнул, и Гарри понуро опустил голову, забрался в кресло с ногами, свернувшись чуть ли не клубком.
– Здесь нет закатов, – пояснил он извиняющимся голосом, – а грусть такая же, она почему-то никуда не делась.
– Ты прав. Знаешь, есть одно воспоминание…
– Счастливое?
– Самое лучшее.
– Не хочу, чтобы тебе было от них больно.
– Это правильная боль, малыш. Из-за неё я до сих пор не верю, что умер.
– Тогда расскажи. Пожалуйста.
***
…Без палочки было тяжко, ни о каком аппарировании или призывании еды не шло и речи. Мир замкнулся снова, уже не стенами, а дорогами, утомительным бегом, после которого нещадно ныли лапы, бесчисленными крысами, объедками со столов в безликих забегаловках. Люди на улицах чурались его – здоровая лохматая псина, понятное дело, не внушала доверия. Он старался больше передвигаться ночью, пока темнота защищала от излишних любопытных взглядов и от выматывающей жары.
Суррей стал маяком, путеводной звездой, оазисом… Нет, скорее невзрачной раковиной, за створками которой томилась драгоценная жемчужина.
– Гарри, Гарри, – твердил он вслух и в мыслях, тогда, в азкабанском полубреду, и потом, выдирая зубами колючки из лап, пробираясь под колючей проволокой, чтобы срезать путь.
Гарри – который и не знал, что опасаться следует вовсе не Сириуса, крестник, который с радостью убил бы его, едва увидел.
Бродяга достиг северной границы графства в один из прохладных летних вечеров; днём прошёл ливень, но ближе к обеду ветер унёс истрёпанные тучи. Момент триумфа был бы слаще, если бы Сириус точно знал, где находится нужный дом. Не спрашивать же у прохожих, в самом деле. Он положился на нюх и удачу, как и во многих случаях до того. Удача, к сожалению, обманывала его не раз, а вот нюх – никогда, и Бродяга тщательно водил носом вдоль приземистых живых изгородей, бордюров и дощатых заборов.
Всё осложнялось ещё и тем, что он не знал, что именно ищет. К своему стыду, он не помнил запах мальчика, но… Запах Джеймса он почуял бы мгновенно, и потому решил искать нечто похожее. Родная кровь что-то да стоит, так ведь?
Когда он вышел на улицу Магнолий – по крайней мере, именно так значилось на табличке одного из домов, – вечер плавно перешёл в ночь, солнце давно село…
***
– Прости, – Гарри встал с кресла и напряжённо во что-то вслушивался. – Птицы поют, да?
Звон хрусталя был еле различим, но усиливался с каждым мгновением, становясь почти нестерпимым.
– Да что с ними?!
– Они говорят, что нужно полить цветы. Ты так хорошо рассказываешь, что я чуть не забыл про свою розу!
Считать это комплиментом или упрёком, Сириус так и не понял.
– Беги, поливай свой цветок, – сказал он, устало опуская голову на жёсткую спинку кресла.
Когда вернулся Гарри, Сириус уже не слышал, его сморило тягуче-медовым сном, наполненным солнечными бликами и блеском танцующих искр.
Границы между явью и мороком плыли, стирались всё больше. Он разлеплял тяжёлые веки и видел Гарри: мальчик передвигал на доске шахматные фигурки, произносил за них реплики, как будто разыгрывал некое представление. Но и во снах всё было так же, замок и свет, и стеклянное звонкое щебетание.
Наконец, Гарри наскучили ферзи с ладьями, и он вернулся в своё кресло. Сириус заметил это далеко не сразу. Они молча сидели друг против друга, не решаясь нарушить царивший покой.
– Расскажешь, что было дальше? – не выдержал мальчик.
– Я себе напоминаю Шахерезаду.
– Кого? – он уставился на Сириуса с приоткрытым ртом. – Смешное какое слово.
– Да неважно. На чём я там остановился?
– Ты добрался до улицы Магнолий, был вечер, и…
– Ага, я вспомнил.
***
…поздний вечер, и от прошедшего недавно дождя воздух был стылым и пах божественно, услада для чуткого нюха. Мокрые лапы казались небольшой платой за свежий бодрящий ветерок.
В этот раз удача не подвела, он не успел сделать и двух шагов по улице, как заметил сидевшего на низкой каменной изгороди мальчика. А потом он узнал его. Узнал… Помилуй Мерлин, что он делает на улице в такой час?! Его выгнали из дома? Да он разорвёт этих магглов, если они посмели!
Пёс метнулся в тень между изгородью и гаражной стеной. Инстинкты требовали выскочить из укрытия и броситься к Гарри с захлёбывающимся лаем, разум же ни на секунду не забывал об опасности.
Гарри!..
Он неслышно заскулил, чтобы не напугать мальчика, но почти исполнившаяся мечта вскружила голову, Бродяга дёрнулся, и в тот же момент Гарри обернулся. Вспышка Люмоса ослепила пса на короткое мгновение, и они с мальчиком, кажется, одновременно отшатнулись, разглядев друг друга в льющемся свете. Гарри не удержал равновесия, упал, споткнувшись о чемодан, и Сириус хотел уже кинуться к нему на выручку – хотя и помнил, что нельзя, нельзя! – но тут появился чёртов вездесущий автобус. Нужно было уносить ноги, давно пора, вот только сил на то, чтобы уйти, не нашлось. Из-за угла гаража Бродяга следил за тем, как Гарри втаскивает багаж в автобус.
Он увидел Гарри, всё было хорошо, Питер не успел хоть как-то навредить его мальчику. Оставалось только убить предателя, и он будет свободен, после двенадцати лет позора и сводящих с ума каменных стен, шелестов плащей дементоров и отупляющего холода. Сириус подыщет для себя и своего крестника светлый просторный дом, чтобы ничего не напоминало об удушливых камерах. В мечтах он перегрызал глотку ублюдку Петтигрю, и Гарри вытирал его забрызганную крысиной кровью морду, трепал за уши, почёсывал шею.
Бродяга радостно гавкнул, окрылённый надеждой. Казалось, он мог оттолкнуться посильнее лапами и взлететь высоко-высоко, до плывущих в темноте облаков, и выше, к Орионову созвездию, к самой звезде-тёзке. Позабытое, до одури прекрасное чувство.
Радужная бензиновая плёнка на луже переливчато сверкнула, освещённая фарами уезжавшего автобуса. Пёс обежал лужу и бросился вслед за ним…
***
Он уступил просьбам мальчика и теперь лениво переставлял фигуры по каменной доске.
Перебирая воспоминания, он представлял, как подбирает ключи к заветной шкатулке с секретом. Ни одно не попало в цель, и на это должна была быть причина.
Он чудовищно устал.
– Слушать надо сердце, – говорил Гарри. – И смотреть тоже нужно сердцем. Меня этому научил мой Лис, а он знал, о чём говорил. Но, – тут он понизил голос, будто раскрывая опасную тайну, – сердце больше не бьётся, ты чувствуешь?
Сириус только сейчас прислушался к себе. Привычной пульсации в груди вправду не было.
– Но я дышу, – растерянно сказал он.
– По привычке. Если захочешь, можешь перестать, от этого никакой пользы.
Мертвее некуда, отстранённо подумал Сириус и переставил пешку с одной клетки на другую. Его не интересовала игра, но она помогала занять чем-то руки и отчасти – прогнать ненужные раздумья. Да и фигуры сами по себе были необычными, он подолгу их рассматривал. Не просто белый и чёрный цвета, а снежной чистоты белизна, посвёркивавшая кристалликами льда, и угольно-чёрный, не до конца затушенные огоньки будто бы вспыхивали изредка. Казалось, дотронься до них – и на пальцах останется ожог. Если только мертвец был способен его ощутить.
– Может, ещё о чём-нибудь расскажешь? – предложил Гарри.
– Хватит, – отрезал Сириус. – Кому я там нужен? Зачем мне возвращаться? Чтобы мешать всем и каждому, чтобы Гарри опять полез куда-нибудь, думая, что спасает меня? Нет, малыш. Я побуду здесь ещё немного и уйду.
– Тебя удерживает надежда, – мальчик повертел в пальцах чёрную ладью, раздумывая, как лучше сходить.
– Я растерял её по пути.
– Если ты так считаешь… Твои глаза всё больше становятся похожими на их, – Гарри указал на фреску, край которой был виден из-за арочного проёма. – Значит, ты говоришь правду. Мне жаль.
Воспоминания ему не помогли, потому что в каждом из них сидела червоточина, как ни горько было это признавать. Патронус Сириуса сейчас вышел бы робкой струйкой дыма, бесформенного и бесполезного.
***
– Не будет никакого света, Сириус, – чеканил строгий голос матери, а он, пятилетний испуганный мальчуган, цеплялся за подлокотник кресла, как за спасительную соломинку. – Никакого света, никакой любви, смерть есть прах и тлен. Ну-ка, повтори.
– Прах и тлен, – послушно выговорил он.
– Запомни хорошенько.
***
«Прах и тлен», – повторял он, пока сам не поверил в это. Не будет ничего, кроме воронки – в бездну, ни рая, ни ада, никакого света. Сириус стал спать, не видя снов.
– Ты тоже мог бы пойти туда, – однажды сказал он мальчику, – в ту галерею. Когда всё надоест.
– Зачем? Кто тогда позаботится о моей розе?
– Что же ты будешь здесь делать, если она отцветёт?
– Моя роза никогда не отцветёт. Я слишком её люблю для этого.
Хотел бы Сириус с такой же твёрдой уверенностью сказать эти слова.
Он дважды ходил к воронке и у самого её края поворачивал назад, что-то не пускало. Страх ушёл давно, так неужели Гарри был прав, и оставалась надежда? Но и она не задержалась бы надолго, постепенно истаяла бы золотым миражом. Сириус устал от неизменного света.
А затем ему вдруг приснился непроглядно-чёрный сон. В нём не было привычных лучей и мечущихся солнечных кругов, и он увидел Гарри, не маленького мальчика, а такого, каким он его оставил в Отделе тайн. Гарри был бледен, зло утирал слёзы со щёк и смотрел в затянутое тучами небо, сидя на подоконнике. Его губы шевелились, но Сириус тщетно пытался расслышать хоть что-то. Ускользало, растворялось, не ухватить и не удержать – он падал в жадную черноту воронки, со всех сторон слышались скрипучие мёрзлые голоса.
Он проснулся от собственного крика.
Мальчик потребовал рассказать сновидение, и Сириус исполнил просьбу. Они всё продолжали неоконченную партию, так что холодность выточенных фигурок немного остудила Сириуса, голос его не срывался и не дрожал.
– Этот Гарри… Почему ты решил, что ему не хватает именно тебя? У грусти много причин.
– Поверь, я лучше его знаю, чем ты.
Было ли это истиной? Его Гарри не менее иллюзорен, чем сидящий напротив мальчик. С Гарри он возвращал себе прошлое, но в постоянно бегущей вперёд жизни нет места замкам из облаков и позолоченных грёз.
– Ты подарил ему надежду, а потом умер. Так? – продолжал мальчик.
Нет, не надежду, её тень. Не рассчитывал же Гарри всерьёз, что всё будет по-сказочному ловко.
– Ты приручил его, – мальчик печально покачал головой. – Или это он приручил тебя?
Приручил? Должно быть. Всё соединялось в нём, в его Гарри: и закатные ласкающие лучи, вернейшее средство от грусти, и чай на веранде, усыпанной яблоневым цветом, солнечные дорожки на море – когда луч достигает дна, в глубине загорается тем самым цветом – цветом его глаз – изумрудная зелень. Сириус помнил, как, скрываясь в тропиках, торопливо черкал короткие письма; под шуршание пера пальмы расплывались – необъяснимая метаморфоза – и вот уже над ним шумели старые яблони, и снова был вечер, а белые занавески взлетали и опадали.
Чёрные фигуры обступили его со всех сторон, поражение было неизбежным.
– Если я решу вернуться, – Сириус сам не верил, что говорит это, – не сделаю я хуже?
– Никто не знает. Но вновь попасть в замок и исправить что-то ты не сможешь. Это будет только твой…
– Мой выбор, да, да. Я…
Мальчик настороженно вскинул голову. Медлить было невыносимо, и Сириус, точно бросаясь в омут, всё-таки произнёс:
– Я выбрал.
Налетевший смерч скинул фигуры с доски, и те покатились по полу, подпрыгивая на выщербленных плитах. Серый туманный водоворот со страшной силой затягивал в себя золотые пылинки и Сириуса, но мальчик словно прирос к своему креслу.
Было ли это тем, что он просил, или же воронка из глубинной галереи приняла новую форму? Мальчик разрешил его сомнения.
– Замку не нужно, чтобы ты его убеждал, Сириус! – он с трудом перекрикивал разрастающийся смерч. – Ты должен был сам захотеть вернуться! Не бояться этого! Теперь ты понимаешь?
– И скольких ты уже отправил обратно? – прокричал он, держась на самой границе смерча, ухватившись за угол скользкой шахматной доски.
Он мог неправильно разобрать слова, которые прокричал мальчик, но… Неужели ему и впрямь послышалось – «ты первый, Сириус!».
Ну что ж, первопроходец не обязательно навлекает беды.
Он видел Арку, видел застывших Ремуса и Гарри, Беллатрикс, замахнувшуюся палочкой в его сторону, вот-вот должно было сорваться то самое проклятье. Тело наливалось жаром, забившееся в груди сердце разгоняло кровь.
Теперь нельзя себе позволить оступиться, каждое действие должно быть просчитано до мельчайших деталей. В конце концов, он сумел доказать замку и себе, что ему необходимо вернуться. Теперь он докажет, что достоин задержаться здесь подольше.
* Коса и песочные часы в греческой мифологии были атрибутами титана Кроноса, отца Зевса. Народная этимология сблизила имя Кроноса с наименованием времени – Хроносом. В римской мифологии Кронос известен под именем Сатурна, который воспринимался как символ неумолимого времени.
** The Beatles, «Golden Slumbers» («Abbey Road», 1969):
Когда-то мной не был забыт путь к дому,
Когда-то я мог вернуться домой.
Спи, мой хороший, не надо плакать,
А я спою тебе колыбельную.
Золотые сны наполнят твои глаза,
Улыбки разбудят тебя, когда ты встанешь.
Спи, мой хороший, не надо плакать,
А я спою тебе колыбельную.
Когда-то мной не был забыт путь к дому,
Когда-то я мог вернуться домой.
Спи, мой хороший, не надо плакать,
А я спою тебе колыбельную.