Приходит Поттер к Снейпу и говорит:
-Профессор, я решил приобрести известность в зельеварении.Назовите какое-нибудь зелье моим именем!
-Отлично,- обрадовался Снейп-мне как раз нужно запатентовать новое зелье от геморроя!
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Сладкая картинка, выбранная автором из целой галереи по большой Сказке о Гарри и Северусе. Лунная ночь, спящий юноша, краснеющий матрац. Настоящее PWP – история о постели и только о ней :)
Это сладкое сайд-стори к «Консерваторам» (глава 8), философией здесь и не пахнет.
Комментарии:
"Ничто не ново под луной..." или начало главы № 8 из "Консерваторов". Слово в слово.
Молодой месяц беззастенчиво подглядывал в полуоткрытое окно третьего этажа старого дома. Занавески были отдёрнуты. И для него не было никаких преград, чтобы щекотать своими серебряными пальцами обнажённую нежно-розовую, а в лунном серебре – чисто-жемчужную пятку.
Спящий заворочался, и пяток в лунной луже стало две. Они принялись бороться с ослепительно белой простыней, замерли, потом скрылись в тени, вернулись, потянув за собой одеяло, сразились с ним, яростно крутясь, одержали полную победу и свалили нагромождение простыней и пледа на пол, в чернильную тьму.
Победившие, но неудовлетворённые, они сбежали куда-то вверх от нескромного взгляда юной луны, и та, обидевшись на них за это, прикрылась кружевным облачком. Привлекшая столь пристальное внимание комната и постель в ней погрузились в полутьму.
Спящий замер, и где-то с четверть часа лишь его лёгкое дыхание беспокоило ночную тишину. Его руки обнимали подушку так крепко, будто она собиралась сбежать. И та – неподвижная, тёплая, податливая – отвечала своему владельцу: «Я здесь, я с тобой». Это успокаивало. Жаль, что ненадолго.
Неутомимый сон-охотник раскинул свои волшебные сети ещё разок и снова поймал в них темноволосого юношу в полосатой пижаме. Подаренный сон был особенно живым и ярким. И на этот раз ему никуда не пришлось убегать, и никого не нужно было догонять. Он всё крепче сжимал покорную подушку, а потом нежно погладил её уголок, лаская, наматывая ткань на шаловливые пальцы. Он вздыхал, утыкаясь в неё лицом, и дышал глубоко и чуть хрипло. Ему не хватало воздуха, но там, во сне, оторваться и повернуть голову у него сил не было, и потому здесь, в собственной кровати, он тоже задыхался и чуть слышно постанывал.
Его тело напряглось, спина выгнулась, бёдра вжались в пухлый матрац, испугавшийся этого, такого нескромного, недвусмысленного намерения своего беспокойного хозяина. Юноша двигался: легко, плавно, неутомимо, исторгая всё более страстные стоны и прерывисто дыша в тиши летней ночи, неподвижной и тёплой, как сброшенное им с постели одеяло. Он согнул одну ногу в колене и подтянул её вверх, всё так же уверенно и ритмично вжимаясь животом и бёдрами в мягкий стыдливо краснеющий матрац, всё так же обнимая обессилевшую под его натиском и желанием подушку.
Луна-бесстыдница отбросила свою вуаль и, больше не скрываясь, подглядывала за ним во все свои сверкающие звёздами глаза; сверчок замолчал; серая мышь, живущая под половиком, замерла, держа в своих маленьких лапках недогрызенный сухарь и прислушиваясь. Тишина застыла, впитывая и внимая нежному бессвязному лепету, хриплому дыханию и срывающимся с пересохших губ мучительным стонам. «Да, да, да...» – мерно тикали старинные часы, стараясь попасть в такт.
Матрац не выдержал и в который раз за свою долгую жизнь лишился девственности под скрип весело поющих пружин.
В финальном то ли стоне, то ли рыке только очень внимательный мог бы разобрать чьё-то имя. И это довелось сделать лишь талантливому скрипачу, с его безукоризненным музыкальным слухом. Сверчок уловил необыкновенное имя со многими свистящими и сохранил его в своей памяти, чтобы потом, долгими зимними вечерами, наигрывать его на своей скрипке, вспоминая об изнемогающей красоте и нежности тёплой августовской ночи...
