Он перечитывал ее письмо раз за разом.
Знал его наизусть.
В тексте было всего десять фраз.
И каждая из них жгла ему душу.
Он получил его в десятый день января.
Письмо стало его наваждением, наказанием, наслаждением. Оно все разбередило внутри. И лишь одно имя приносило исцеление. Оно ласкало губы, жгло сердце и освещало душу. Снова и снова он повторял, как заклинание, эти шесть букв.
07.00 Пятница
Все повторялось снова и снова. Унылое утро – самый отвратительный миг за день: опостылевший кофе, сухой бутерброд наспех, дорога в офис, стылые улицы, монитор компа. По утрам жизнь являлась ему нагой и особенно безжалостной. Позже он миг за мигом проживал одни и те же события, бесконечный День сурка. Офис, сигарета, компьютер, рутина... И странное что-то, щемящее, безжалостное трогало сердце, когда он проверял почту. Знал, что больше не увидит ее электронного адреса, не коснется даже так. Наказание, на которое он сам себя обрек. Но это единственно верное решение. Так он думал когда-то, боролся с собой, пытался изжить эту страсть. Закрывал эту часть души, пытался никогда больше не заглядывать в эту комнату сердца. Вход в нее он завалил пивными бутылками, мешаниной из полубессонных ночей, отвратительно-правильных дней, привычных вечеров, тонн псевдоинтеллектуальной болтовни, умных книжек, шелухи политических новостей. Он пытался откупиться от этой любви. Он прижигал ее раскаянием. Он вытравлял ее чувством вины. Он выводил ее, как старательная домохозяйка уничтожает пятно на ковре. Пытался забыть, стереть файл, уничтожить!
А эта страсть успела почти уничтожить его самого. Того человека, которым он был когда-то.
Нет, эта любовь была его исцелением. Вот только понял он это слишком поздно.
А теперь она стала его убежищем. Заветное, тайное, - здесь и только здесь! – он мог побыть наедине с собой, самим собой. Как там у классика? «Быть, а не казаться»?
12.00
«Я люблю тебя до слез»... Забавно. Строчка из песни, случайно услышанной утром, плясала в мозгу. Да, он по-настоящему приблизился теперь к пониманию шедевров мировой литературы и романтического китча. Он, всегда презиравший сахарную голливудскую романтику, постиг теперь эту строчку как откровение. Оказывается, истина может быть и в такой упаковке.
Он снова затянулся сигаретой, отхлебнул кофе. И то, и другое показалось ему безвкусным. Но он к ним привык. И привык принимать свою жизнь, как микстуру. Перечитал письмо. Он хотел бы знать о ней хоть что-нибудь. Что она сейчас делает? Чем увлечена? Какую книгу читает? На что смотрит в этот миг? Кому улыбается?
Как можно так безнадежно ревновать человека, которого не видел уже больше года?
14.03
Дневные часы были все же терпимее вечерних. Да, днем в офисе он играл – изображал манагера, жил чужой жизнью. Но в офисных джунглях это естественно – единственно возможная форма выживания. Но ведь потом предстояло играть еще и дома. Все стало декорациями: квартира, брак, встречи с друзьями, бесконечные никотиново-пивные разговоры, воскресные походы в цирк и в гости к родственникам. Свет софитов несколько утомлял. Все стало мишурой, но как давно? Или было ею всегда? Со всеми ли это происходит? А с другой стороны, с чего бы ему быть исключением.
Жил он по инерции, как по заведенной пружине. Очень туго заведенной. Он терпел свою жизнь. Все больше разочаровывался в друзьях, когда-то казавшихся такими блестящими и интересными. Но блеск померк. Их монологи, диалоги, посиделки и бесконечный треп, планы и понты... Все как-то потускнело, пообносилось, выцвело. Жизнь успела надавать затрещин, а они – все они – оказались такими же безнадежными обывателями, как все, кто прежде казался им смешными. Их совместный досуг больше не занимал его ум или душу, одно лишь время.
16.15
И даже его любимая Петроградка стала утомлять. Праздники прошумели, год сменился, останки елочек сиротливо лежали по дворам.
Он любовно провел рукой по томику Булгакова. «Встретимся на страницах наших любимых книг?» – сказала она тогда. Помнит ли об этом, скользя глазами, быть может, по тем же строкам, что и он сейчас?
В последнее время он часто перечитывал эту книгу, даже слишком часто. Булгаков всегда был его автором. Но теперь он искал там ее. Он говорил с Ней.
19.30
Он медленно вел машину, увязая в змеящейся пробке. Похоже, он единственный, кого это не раздражало. Говорят, счастье – это когда утром с охотой идешь на работу, а вечером стремишься домой. Ему вообще больше никуда не хотелось идти.
А через несколько часов очередная встреча с приятелями. Ему иногда казалось, что от очередного упоминания о Сартре или Джармуше его вырвет. Остаться дома? Все же лучше, чем смотреть, как открываются и закрываются рты у пятнадцати чужих, в сущности, людей, которые тоже не смогли наладить свою жизнь.
И потому они ее проговаривали.
Но он проболтал уже десяток лет. Честно сказать, надоело.
Дома же томило смутное ощущение тревоги. Он теперь везде носил его с собой. Но там хоть можно помолчать и не хлопотать лицом.
20.45
Когда мыл руки, взгляд резанула веселенькая оранжевая расцветка стен. Мыло выскользнуло и шмякнулось о дно раковины, тошнота подкатила к горлу. Он просто физически больше не может выносить эту жизнь. Или то, что он из нее сделал.
Любимые книги больше не спасали. Они говорили с ним о ней. Кофе горчил, сон иногда возвращал ее, но не надолго. Вкус пива он уже не ощущал. А еще рядом была женщина, знакомая ему до последней родинки. И абсолютно чужая.
«Островом свободы» стали воспоминания о том лете и осени, о письмах, об имени из шести букв.
Он прежде знал о любви множество слов. И лишь сейчас, встретив и дважды потеряв ее, понял, что они значат.
А потом было ее письмо. И десять секунд счастья, после которого возвращение в реальность казалось еще нереальней.
Позвонить ей? Написать? Он отрезал все пути назад так старательно, но вырос из своей нынешней жизни. Окончательно и бесповоротно. Старая жизнь жала в подмышках.
И все же, он дважды совершил ошибку, казавшуюся тогда верхом благоразумия. Как теперь заговорить с ней?
Примет ли она его?
Каким его помнит?
Чего ему уже не исправить?
23.00
Но если он не позвонит, только и останется, что жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Что ж, по крайней мере, будет, чем заняться в ближайшие несколько десятилетий.
07.00 Пятница
Утро было таким же серым и безнадежным, как и все его хмурые братья по имени «вторник», «среда», «четверг». Но он уже понимал, что позвонит. Важно знать, что она здесь, в том же городе, в том же блёклом январе.
Она у него внутри. И это уже не исправить.
Как получилось, что его такое правильное существование стало настолько неправильным? Он проживал не свою жизнь.
Позвонить или написать? Отпустить к ней покаянные слова, пусть летят?
Набрать номер, чтобы ее голос сразу же прикоснулся к нему?
PS. Он переписывал это письмо несколько раз.
И не отправил.