бывают дни, когда судьба сама стучится в твою дверь, а если не открываешь – распахивает пинками… хочешь ты того или нет, но твоя жизнь никогда не будет прежней, а лучше она станет или хуже – только твои личные проблемы… слышишь, как воет вьюга?.. она воет по тебе…
Быть оборотнем плохо. Дело даже не в том, что все окружающие, которые знают об этом, относятся к тебе, мягко говоря, предвзято, но это к тому же больно. Никто не знает, как это больно – когда тебя выворачивает наизнанку, перестраивает начисто, превращает в другое – необязательно злое-коварное-кровожадное, но совсем другое. Сильнее, выносливее... впрочем, это всё второстепенно. Важно то, что обычные люди не умеют становиться другими, а ты умеешь. Впрочем, что это я вторым лицом всё время пользуюсь – я умею. Я и человек, и зверь... но постепенно начинаю верить тем, кто истерически кричит, что я только зверь, а человеком притворяюсь. Особенно когда полная луна причиняет мне боль... не так много боли, как можно подумать, но она похожа на то, как если бы меня ошпаривают кипятком одновременно и снаружи, и изнутри. А потом кипяток остывает, и я понимаю, что мир раздробился на запахи, сузив при этом спектр своих красок.
Ночь. Моё время, время, когда люди, слабые, однообразные люди, спят. Видят свои однообразные сны, пока я загрызаю их куриц и коров. Иногда мне хочется перейти на них самих – в конце концов, нехорошо, когда тебя травят необоснованно. Раз уж меня боятся, должны же у них быть какие-то факты, на которые они могли бы опираться в своей извечной панике перед всем иным, не таким, как они сами? Но я этого не сделаю…и не из любви к людям, а оттого, что уже пробовал их кровь, и мне не понравилось. Сладко. Жидко. Я не люблю сладость, и кровь должна быть густой и горячей, как хороший глинтвейн. Я, кстати, отлично готовлю глинтвейн; первые мои опыты в готовке были ужасны, но так как некому было отговорить меня от попыток, я продолжал, пока не научился. Когда живёшь один, начинаешь заниматься тем, что тебе во всех прочих обстоятельствах и в голову не пришло бы… в этом есть свои плюсы – где бы я ещё попробовал глинтвейн, приготовленный по моему личному вкусу?
Сегодня опять одинокий вечер, заполненный потрескиванием огня в камине и завыванием вьюги за окном. Я не знаю других вечеров; если они и были когда-нибудь, я не помню. Сегодня далеко до полнолуния, и я в мирном человеческом обличье – светлые волосы по плечам, толстый синий свитер из мягкой шерсти, широкие удобные брюки, чашка дымящегося глинтвейна и толстая затрёпанная книга стихов – сижу в кресле у камина. Это кресло я нашёл в каком-то заброшенном доме и, можно сказать, полюбил с первого взгляда. Утащил к себе, отчистил и сижу, радуюсь. Книгу я купил у какого-то спившегося менестреля за один серебряный. По мне, так она стоит куда больше, несмотря на отсутствие золотых уголков и громких имён в списке авторов. Но это моё частное мнение. Которое, впрочем, некому оспаривать. Я – один. Волк-одиночка.
Стук в дверь.
Что?
бывают дни, когда судьба сама стучится в твою дверь, а если не открываешь – распахивает пинками… хочешь ты того или нет, но твоя жизнь никогда не будет прежней, а лучше она станет или хуже – только твои личные проблемы… слышишь, как воет вьюга?.. она воет по тебе…
Я никого не жду. И охотники на оборотней, буде таковые как-то прознали о моём втором обличье, так не стучали бы, а, скорее всего, подожгли бы дом без лишних расшаркиваний и разговоров о погоде. Кстати, такая погода, как сегодня, разом погасила бы любой огонь - может, они поняли это сами, и этот стук – подобие военной хитрости?
Тридцать три ха-ха. Ночью они не пошли бы на дело… побоялись бы. Тогда кто это? Местный священник, который всё допытывается у меня, как только я появляюсь у него на глазах, почему я не хожу на мессы и обедни? Он не знает, где я живу… никто не знает.
Стук повторился.
Я никого не жду. Стало быть, это никто стучит.
Любопытно узнать, как выглядит эта нарицательная личность.
Я распахиваю дверь настежь – вьюга, обрадованная неожиданным гостеприимством, врывается в двери. Тонкий силуэт выделяется на фоне снежной белизны – даже в шубе тонкий, что же, этот неизвестный гость может спрятаться за палкой? За осиновым колом, ага. Он делает пару шагов вперёд и эффектно падает прямо мне в руки. Точнее, к моим ногам, потому что у меня нет рефлекса хватать что попало, падающее в руки. Мало ли чего упадёт… без руки, между прочим, остаться можно.
Я пожимаю плечами, видя, что незваный гость не проявляет никакого желания пошевелиться и сказать что-нибудь наподобие «здравствуйте», втаскиваю его в дом и закрываю дверь. Хотя какой у меня дом – одна комната и крохотная пристроечка-кухня.
Гость – молодой парень. Лет двадцать, наверно. Медно-каштановые волосы – кстати, чего это он в декабре без шапки гуляет? – бледная прозрачная кожа – видно сквозь неё, как кровь размеренно пульсирует по сосудам. Цвет глаз определить не удается по объективной причине – глаза у него закрыты, и чёрные ресницы слиплись в ледышки. Да, от сильного холода глаза слезятся. Сколько же он шёл по снегу, что это всё успело застыть? Хотя, кажется, он ничего себе отморозить не успел – я сдёргиваю с него одежду, проверяя, не придётся ли отрезать ему что-нибудь, и мысленно поражаюсь его нереальной худобе. Как только его кости не прорвали кожу до сих пор?
Задаваясь этим вполне философским вопросом, я укладываю его на свою кровать и растираю спиртом. Потом, когда кожа розовеет, накрываю одеялом. Будем надеяться, что он не простудился… Некоторое количество спирта я вливаю ему в горло, и он, бессознательно закашлявшись, проглатывает. Мертвенно-синие до сих пор губы краснеют, и я подвигаю кровать с ним поближе к камину. Он так измотан, что ему нужно спать – и я оставляю его этим заниматься, переместившись обратно в кресло. В нём я и засыпаю, уронив книгу на пол.
Когда я просыпаюсь, он ещё спит, и я, умывшись снегом, иду на кухню. Варить бульон. Бульон – ему, варёное мясо – мне.
Когда я возвращаюсь в комнату с чашкой горячего бульона, меня встречает внимательный, пристальный взгляд серо-синих глаз. Такого цвета кремень на солнце. Какие яркие, даже странно. Обычно у людей блёклые глаза, одинакового неопределённо-водянистого цвета. А он человек – я знаю это так же твёрдо, как и то, что сам я – оборотень.
Мерзкая тварь тьмы, так, кажется, это называется.
- Спасибо, - говорит он, и я едва не роняю чашку.
- А спросить, где ты и кто я – не хочешь? – я поддерживаю его затылок ладонью и подношу к его губам чашку.
Он послушно делает глоток и отвечает:
- А какая разница? Где я, я примерно знаю – далеко я бы не ушёл по такой вьюге. А вы… вы – тот, кто спасли мне жизнь. Имя не добавит к этой информации ничего существенного.
- Резонно, - я прижимаю чашку к его губам, заставляя выпить всё до капли – он беспрекословно подчиняется. – А кто ты? Конечно, ты – тот, кому я спас жизнь, но мне кажется, этого недостаточно.
Он усмехается.
- Я – Нейл.
- Ну да, ты и вправду похож на гвоздь. А ко мне можешь обращаться Морис… если захочешь.
Когда это было моим именем, которым я гордился, равно как гордился и фамилией. Но это было слишком давно, и я успел отвыкнуть, называясь людям Бобом или Биллом - чем-нибудь бесцветным.
- Морис… - повторяет он задумчиво, пробуя моё имя на вкус. – Мне нравится.
Он ещё и одобряет… Я подавляю желание фыркнуть и уношу пустую чашку в кухню.
Проходит три дня, и Нейл уже на ногах. Я всё никак не могу понять двух вещей: во-первых, какого чёрта я до сих пор не отправил его туда, откуда он пришёл, во-вторых, где в его тощем теле помещается столько энергии? Он, кажется, везде, всюду суёт свой нос, прочитал все мои книги, приготовил множество завтраков, обедов и ужинов на моей кухне, спит на моей кровати (тогда как я всё ещё ночую в кресле), заполнил собой всё пространство, и его смех заглушает потрескивание огня в камине и завывание вьюги за окном. Это кажется мне утомительным, но вполне терпимым.
Проходит ещё неделя, и я с каждым днём чувствую приближающееся полнолуние. Вопреки слухам, я вполне контролирую себя, будучи волком… но Нейл вряд ли об этом знает. Отличная возможность от него наконец избавиться. Хотя без него тут будет так пусто… как всегда было.
В ночь полнолуния я чувствую лёгкое сожаление. Он узнает, кто я – невозможно не знать, находясь с оборотнем в одном крошечном доме. Что ж… волки-одиночки созданы, чтобы быть в одиночку – должен же кто-то, не так ли? То, что мне нравится смотреть на глаза Нейла, чувствовать его тепло (как полузверь, я чувствую это за шесть шагов) и даже пить приготовленный им глинтвейн – совсем не такой, как делаю я, но очень вкусный, совсем не причина, чтобы он оставался со мной. В конце концов, у него наверняка есть какие-то свои дела вне моего дома. Хотя мы ни разу не поднимали в разговорах тему прошлого и тему «когда-же-ты-свалишь-отсюда», он уйдёт. Совсем скоро. Этим утром, увидев, как «тот, кто спас его жизнь» превращается из зверя в человека. Это будет весьма кстати, если он смоется сразу, а не попытается прикончить меня во славу Господа Бога – я ослаблен после трансформаций, и у него получится без особых усилий. Люди – такие непоследовательные существа, когда дело доходит до выражения благодарности больше, чем словом «спасибо».
Пожалуй, если что, я даже сопротивляться не буду. На фиг надо?
Я целую спящего Нейла в лоб – мои ноздри расширяются и трепещут, впитывая его запах – зверь во мне рычит и просится на волю, но я привык контролировать его. Прощай, гвоздик.
Я превращаюсь в волка на снегу, под ярким лунным светом, посеребрившим всё вокруг, насколько хватало глаз. Привычная боль накатывает жгучей волной и постепенно, неохотно уходит. Дома мясо заканчивается… надо притащить что-нибудь, пока я в том состоянии, чтобы таскать по снегу тяжести. Я бегу в ближайшую деревню. Чей-то курятник или коровник ждёт серьёзная потеря.
Утром – точнее, на самом рассвете - я возвращаюсь со связкой из пяти куриц в пасти. Нейл ждёт меня у двери, прислонившись к стене плечом. По его глазам видно сразу, что он не принимает меня за бездомную собаку или приблудного обычного волка. И опять без шапки. Вот же безалаберный мальчишка. Ничем не умнее меня, право слово.
«А, чего тянуть».
Я выплёвываю куриц, отпихиваю лапой подальше и, подставив морду негреющим солнечным лучам, перекидываюсь в человека. Когда застлавшая мир мутной пеленой боль уходит, я вижу над собой лицо Нейла. Ничуть не испуганное. Значит, не убежит. А где осиновый кол или там серебряный кинжал – за спиной прячет, что ли? Так руки на виду…
А потом он подхватывает меня на руки – ему трудно, учитывая, что я тяжелее килограммов на семь, но действует уверенно – и плавно поднимает со снега.
- Я волновался, Морис, - говорит он. – В следующий раз предупреди меня, что уходишь на всю ночь, хорошо?
И он целует меня в губы – нежно и ласково.
Кажется, я всё-таки не зря притащил этих куриц. Их будет кому есть.
хорошо, если тебе действительно по нраву выкрутасы судьбы, не так ли?.. вьюга за окном молчит, или её просто заглушают другие звуки – не всё ли равно… она больше не воет по тебе… какой интерес выть по тому, кто уже влип по полной?.. скорее, она сочувствует тебе… и немного завидует.
