Трактовать отношения персонажей можете в меру своей испорченности, но бывает поцелуй – просто поцелуй, и веке этак в тринадцатом поцелуй в губы между мужчинами не имел никакого отношения к слэшу.
Темная фигура медленно скользит над морской водой, оставляя за собой дорожку тонкого льда. Темная фигура – это та часть нас, которую можно определить как «я». У нас нет имени, нет внешности, есть только голод и это место. Место – это не Азкабан. Место – это пространство голода и тоски по жизни, это наше состояние. Оно поглотило нас…всегда. И неважно, что на самом деле в отношении «меня» это произошло не далее месяца назад, самое пребывание в нем вечно в своей сущности. И столь глубоко, что можно считать, что и бесконечно в пространстве.
Если бы для нас существовало время, мы бы сказали, что периодически что-то сотрясает наш…мой…вечный, спокойный и голодный мир. У нас нет боли, но в такие моменты моя пища корчится и хватается за левую руку. Даже та, чье предплечье чисто, как кожа младенца. Как бы мы хотели испытать боль…и мы тянем, тянем из них то, что составляет их жизнь и краски, и свет, давая взамен нашу тьму…но все это проваливается в никуда, в огромную черную дыру, составляющую нас.
Мы скользим над водой и слышим зов. Зов не может относиться ко мне, поскольку «меня» не существует... Однако, несмотря на невозможность этого, зовут меня – меня, потому что у «нас» нет той нити, что навсегда связала меня с зовущим. Если бы…если бы я мог действительно выразить то, что составляет мою сущность, я бы помчался на этот зов…я бы пришел к зовущему с обратной стороны вселенной, потому что я, я – не мы, принадлежу ему…
- Он шевелится? Ты молодец, давай же, малыш…
- Не стоит ли принять меры, милорд, мы не знаем, КАКИМ он может вернуться...
- Господин… - хрип раздирает легкие, и от счастья, что я ощущаю боль, у меня брызгают слезы.
Сознание мерцает, одновременно я и там - среди нас, и здесь – смотрю в глаза Хозяина. Тянусь – поцеловать его рукав и кричу от восхитительной, радостной боли в затекших мышцах. Но он не позволяет мне, а накрывает мой рот поцелуем. И наслаждение – нет, не проваливается в бесконечную пустоту, а остается в моем теле, падает изумрудом на дно моей души и наполняет ее светом.
- Твоя душа - моя, Барти Крауч. И никакая гнилостная тварь не смеет отбирать то, что принадлежит Лорду Волдеморту.
