Лёльке нравилась ее работа. Ее должность гордо именовалась «администратор», хоть на самом деле Лёлька сидела в небольшой будочке с надписью «Справка» и отвечала на вопросы. Еще в ее обязанность входило присматривать за порядком на прилегающей территории. И зарплата была хорошей, не как у какой-нибудь библиотекарши. Узнавала Лёлька, сколько там платят, в этой библиотеке, даже с образованием. Хотела после окончания колледжа пойти, да одумалась.
Все нравилось Лёльке – кроме собственно места, где располагалась эта самая работа. На кладбище Лёльку по знакомству пристроила мать. Сначала Лёлька не хотела – ну что за работа такая! Но мать пригрозила лишить карманных денег и вообще содержания, и Лёлька согласилась. И теперь ни капельки не жалела. Где бы она еще так хорошо устроилась? Сидишь себе спокойненько, ноут хоть и старенький, но вполне бодро пашет, на рабочем сайте все понятно. С вопросами посетители не часто лезут, можно спокойно заниматься своими делами сколько угодно. Главное быть на рабочем место в рабочее время и не вызывать нареканий. Отсидишь себе в будочке с девяти до восемнадцати и езжай домой.
Хорошая была работа у Лёльки, правда, говорить о месте работы Лёлька перестала после первых трех раз. Называла мелкую фирмочку, мимо которой каждый день ходила с работы и на работу. Надоели дурацкие вопросы: «А ты не боишься? А что ты там делаешь?» А чего Лёльке было бояться? Алкашей да бомжей охрана давно уже приструнила, еще до Лёлькиного появления. Рабочие были вежливы и иногда угощали конфетами. А в глупые россказни про оживших покойников Лёлька не верила. На дворе 21 век, какие могут быть живые мертвяки? Разве что в фильмах. Да и коллега со старого кладбища говорила, что глупости все это, а уж она-то работала намного дольше Лёльки.
А еще Лёлька не любила задерживаться на работе. До остановки дорога была не везде асфальтированная, а осенью хоть и было еще тепло, но дождь шел намного чаще. И шлепать по лужам – то есть брести по грязи – Лёлька не любила. А в темноте попробуй разбери, где дорожка, а где грязь. Не любила, но приходилось – например, когда ноут ушел в обновление системы.
– А чтоб тебя, – в сердцах сказала Лёлька и стала собирать сумочку, надеясь, что обновления установятся быстро.
Потом Лёлька занялась маникюром – сумочка была уже собрана, а ноут все еще вяло помаргивал лампочками. «Надо будет записаться к маникюрше», – подумала девушка. Подпиливая отросший ноготок. От этого важного занятия Лёльку отвлекли – неподалеку стал кто-то громко петь, Лёлька поступила так, как обычно.
– Володя, – открыв дверь и высунувшись в нее, позвала Лёлька охранника. – Володя, а кто там шумит?
Еще в первые дни работы Лёлька уяснила, что кладбище – это «обитель скорби и печали» (так как-то выразился бомж дядя Миша, живший где-то в пятом квартале), а потому шуметь здесь категорически нельзя. Даже если мышь увидишь или крысу, кричать нельзя.
– Володя, – крикнула она погромче и, вновь не получив ответа, тихо ругнулась. – Совсем офигел! Опять куда-то свалил, что ли?
Пение между тем становилось все громче. Лёлька накинула куртку, достала из сумочки телефон и, подсвечивая под ноги фонариком, пошла на звук.
В свете почти полной луны Лёлька узрела следующее. За рябиновым кустом, днем радующим глаза сочетанием пышной желто-зеленой кроны с густыми рубиновыми ягодами, обнаружилась троица нарушителей. Они вольготно расположились за столиком около чьей-то могилки. Причем они не были Лёльке знакомы – а уж за почти три месяца работы она видела всех местным обитателей.
– Вы чего это тишину нарушаете? – нахмурившись, спросила Лёлька.
– Ась? – отозвался нарушителеь в клетчатом кургузом пиджачке и клетчатой же кепочке. – Никого не трогаем, примус починяем, – и подмигнул товарищам.
Один из них, толстый и вальяжный, расхохотался низким гулким голосом, второй, мелкий и какой-то незначительный, уставился на клетчатого с таким же недоумением, как и Лёлька.
– Кого? – спросила она, внимательно оглядывая столик и могилку, но ничего непонятного не обнаружила.
– Это уже после тебя было, – отхохотавшись, проговорил толстый, обращаясь к мелкому. – Аккурат после этих… – он неопределенно покрутил рукой, – волнений больших.
Лёлька тихо фыркнула и вновь спросила:
– Чего шумите-то? Нельзя на кладбище шуметь!
– Так извольте видеть, милая барышня, – проговорил клетчатый, глядя на нее с некоторой издевкой, – многоуважаемый Петр Сидорович хочет дать концерт нонче ночью.
Он указал на толстого, тот важно кивнул и предложил:
– Вот, послушайте. – Он встал, оказавшись неожиданно высоким, патетично положил руку на грудь, грозно уставился на Лёльку и произнес: – Виновных нет, поверь, виновных нет: никто не совершает преступлений. Берусь тебе любого оправдать, затем что вправе рот зажать любому.
Клетчатый и мелкий захлопали, приговаривая: «Браво, Петр Сидорович, браво!». Толстяк раскланялся с довольным видом, уселся на свое место и подмигнул Лёльке:
– Ну как?
– Красивое, – отозвалась Лёлька невпопад. – Только вот на кладбище-то зачем?
– Это Шекспир. Знатный был писатель! – произнес толстый Петр Сидорович. – «Король Лир», барышня, это вам не фунт изюму!
Одновременно с ним клетчатый надтреснуто засмеялся и спросил:
– А где же репетировать, ежели ни Петру Сидоровичу, ни Викентию Илларионовичу ходу с кладбища нет? А, барышня? Я и могу только одного, ну максимум двух перенести временно с места на место.
Лёлька захлопала глазами, пытаясь понять, о чем говорит клетчатый. Он между тем продолжал:
– Викентий Илларионович, извольте видеть, в свое время знатный был театрал, застал еще опереточные бои между примадоннами Полонской и Кольцовой.
– Ах, какие это были времена! – воскликнул мелкий театрал и промокнул повлажневшие глаза большим платком, извлеченным из кармана.
– Вот-с! – неизвестно чему обрадовался клетчатый. Он был единственным, чьего имени еще никто не называл. – Почему бы не потешить его?
– А зачем это вам таскать кого-то? – удивилась Лёлька. – Он что, чемодан, что ли?
Клетчатый покосился на загрустивших толстого и мелкого, быстро подхватился с лавочки и в миг оказался около Лёльки. Та от неожиданности попятилась, но клетчатый подхватил ее под локоток и потянул в сторонку. Хватка у него была крепкой, хоть и осторожной.
– Ах, милая барышня, вы очень правильные вопросы задаете, – он склонился к уху Лёльки и зашептал: – Но оградка! Ладно еще оградка могилки, тьфу на нее и все! А вот кладбищенская ограда держит, знаете ли, покрепче иных цепей!
– Какая могилка? – шепотом воскликнула Лёлька. – Какая оградка? Вы о чем? – Она оглянулась на притихшую парочку нарушителей, и в свете холодной луны ей показалось, что за столом сидят два скелета, облаченных в полуистлевшие лохмотья. – Ой, мамочки! – полупридушенно пискнула Лёлька и оглянулась на клетчатого.
Но он тоже изменился. За спиной Лёльки стоял, усмехаясь, высокий худощавый человек, в очень темных волосах и небольшой бороде которого видны были нити седых волос, и одет он теперь был в темно-зеленую одежду, даже берет с петушиным пером, сдвинутый на левую бровь, был зеленым. Он протянул руку над плечом Лёльки, указывая на что-то. Обмирая от ужаса, Лёлька обернулась.
По небу на белом коне, из ноздрей которого вылетало пламя, мчался кто-то укутанный в плащ, и казалось, что вместе с ним летит не только целая толпа полупрозрачных всадников, но и ветер, все сильнее и громче завывающий над кладбищем.
– Пора! – прокричал Лёлькин собеседник так громко, что она подпрыгнула. – Дикая охота ждать не будет!
В два больших шага он оказался у стола, подхватил под руки скелетов и, сильно оттолкнувшись от земли, взлетел под громкий вой сопровождающих всадников собак. Одна из них пристально обвела кладбище красными злыми глазами, и Лёлька, не выдержав ее взгляда, упала в обморок…
Привел в себя ее писк ноута, наконец-то загрузившегося после обновлений. На столе лежала пилочка, рядом стояла сумочка, из которой бодро позванивал сотовый.
– Приснится же такое! Путешественники по кладбищам! Скачущие по небу! – фыркнула Лёлька, хватая телефон и отвечая на вызов.
История эта вскоре почти забылась. Правда, Лёлька так никогда не смогла понять, откуда ей знаком монолог короля Лира из шестой сцены четвертого акта. Ведь ни в школе, ни после она Шекспира точно не читала.
