Вы когда-нибудь падали в бездну? Не летели – полетом можно управлять. Падали, не в силах остановиться или замедлиться, замирая от липкого страха и осознания скорого конца. Было? Со мной случилось – я проваливался сейчас в бездну, которая скалилась на меня из глаз Бальдра.
Между нами всегда была пропасть. Я – коварный и хитрый, он – светлый и прекрасный. Я – принятый в род сын Ётуна, он – сын Одина и Фригг. Носящий множество масок Локи – и вечно юный Бальдр. Однако пропасть можно обойти или перепрыгнуть, а вот ту бездну, что таилась в глубине зрачков Бальдра, можно было только обмануть. Именно она в ночи тихо плакала умирающим младенцем, стенала матерью на могиле ребенка, выла утбурдом, хохотала драугом. И сейчас эта бездна смотрела голодным взглядом на меня, посмевшего узнать темную тайну светлого аса.
Локи любил бродить по ветвям Великого Древа. Улыбался, глядя на веселую Рататоск, с уважением (и содроганием, что уж скрывать) поглядывал на глаз в источнике Мимира, издали наблюдал за Норнами, но подходить ближе не видел смысла. В Ванахейме отдыхал под сенью густых деревьев, с удовольствием пил из ручьев, наслаждаясь прозрачной вкусной водой. В Льюсальвхейме любовался на искусные творения мастеров и услаждал слух прекрасной музыкой.
Но особенно он любил бывать в Митгарде, и ни Великий змей, ни ресницы Имира не могли его остановить. Сутолока и круговерть жизни смертных захватывала Локи, и он с удовольствием погружался в нее с головой. Узнавали его смертные или нет – он не знал, да и не стремился узнать. Просто бродил по дорогам, заходил в поселения мидгардцев. Он умел радоваться вместе с ними, и потому везде был желанным гостем.
В этих странствиях Локи доводилось встречать и троллей, и вэттэ, и цвергов. И не опасался их – чему бояться побратиму самого Одина? Никогда – пока не встретил на своем пути тьму.
Зимняя ночь – не самое лучшее время для пути. И не важно, смертный ты или ас – только инеистые великаны рады стылому, пробирающему до костей ветру и снегу, в который впору нырять как в прорубь. Всякий стремится в эту пору оказаться под кровом, рядом с жарко пылающим очагом. И Локи не был исключением. Но он не успел по свету добраться до цели пути, и теперь, уныло ругаясь сквозь сосульки усов, брел по едва угадываемой под снегом тропе. Порыв ветра принес то ли всхлип, то ли вскрик, и Локи поначалу обрадовался – где-то рядом люди. Пусть даже рыбацкая хижина на берегу – и то защита от мороза. Он ускорил шаг, мотнул головой, отбиваясь от летящего в глаза снега, и едва не уткнулся лбом в стену. Ветер злобно швырнул горсть мелких льдинок в лицо и разом успокоился.
В неверном свете ущербной луны Локи увидел колышущийся сгусток мрака. В наступившей едва не звенящей тишине особенно громко услышался жадный хлюп, Локи громко выдохнул, и сгусток метнулся прочь, оставив свою добычу. Локи подошел ближе, опустился на колени.
На снегу лежала женщина, почти еще ребенок. Ее небольшое, словно изломанное последней судорогой тело, теряло последние крохи жизни. Тонкие руки в последней попытке защитить прижимали к себе крохотный сверток. В незрячие глазах младенца клубились последние тени мрака. Женщина выдохнула:
– Был… здесь… страшно… – и затихла.
Локи провел ладонью по ее лицу, закрывая холодные веки, и встал. Надо было позвать людей, чтобы достойно похоронили мать и дитя.
Вслед за этой встречей с неизвестным, забирающим жизнь смертных младенцев, последовала другая. И еще одна. И еще. И Локи всегда опаздывал на полмига, на пару шагов. Лишь один раз ему улыбнулась удача – словно хамингья подтолкнула в нужную сторону, и Локи успел увидеть, как этот мрак, эта тьма плащом окутывает высокого светловолосого мужчину, стоящего к Локи спиной, а затем и впитывается в него. Догнать не удалось – поскользнулся на тонкой пленке льда и едва не подвернул лодыжку. Но стал искать, присматриваться к встреченным, желая распознать сосуд тьмы. И искал способы избавить от нее смертных.
На любом пиру можно услышать много интересного – если держать голову трезвой, а уши открытыми. Я любил бывать на них – слушать новости, предугадывать будущее и узнавать то, что никогда не случится. Я умел из обрывков слов составлять прошлое, из оговорок – понимать тайное.
– Мне страшно, отец.
Я неспешно обернулся, чтобы поглядеть на говорящего. Форсети изо всех сил старался, но у него не получалось скрыть свои чувства. Ему действительно страшно – не за себя, за собеседника. Бальдр пытался успокоить и подбодрить сына, и ему это даже удалось. Но теперь уже странно стало мне – я разглядел в глубине глаз светлого аса ту тьму, что искал повсюду, но не ожидал найти в Асгарде. Между тем Форсети перешел на шепот, но его ужас прорывался негромкими вскриками.
– Умрешь… Не знаю, кто… Пророческие…
Фригг рыдала в голос. В эхе ее голоса слышались то поступь Слейпнира, то шепот трав и камней, то негромкие слова Фуллы. Фригг нельзя было не услышать – и Локи прислушивался ко всему, что доносил до него ветер. Слышал, запоминал, искал и ждал. И нашел то, что искал.
Хрупкие ветви, невзрачные листья, молочно-белые ягоды. Ничего особенного на взгляд непосвященных. Но если уметь видеть суть… В ломких прутиках таилась такая сила, что могла победить любое зло и тьму. Локи умел. Сначала под растущей луной он аккуратно срезал короткие побеги, потому старательно скреплял их в стрелу, и размышлял. О том, насколько поглотила тьмы Бальдра, и о том, сумеет ли сосуд пережить гибель содержимого.
Я протянул Хёду хрупкую стрелу. Он пробежал по ней чуткими пальцами, удивленно поднял брови, но я, улыбнувшись, произнес:
– Именно то, что надо.
Стрела сорвалась с тетивы, полетела в сторону солнца, уже почти скрывшегося за горами. Бальдр побледнел, видя, что именно приближается к нему, и бездна затопила его взгляд отчаянием.
Омела осыпалась трухой, но свое дело сделала – бездыханный Бальдр с тихим вскриком упал на землю. Даже клятва Фригг не помогла бы – омела попала не в сына Одина, а в то чудовище, что гнездилась в нем.
Зашло солнце. На тризне я вместе со всеми осушил кубок в память Бальдра – светлого бога, впустившего в себя тьму. Ночь принесла с собой плач по светлому асу, а бездна искала новое пристанище.
