Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Драко болен. Найдется ли у него хоть одно доброе слово в свой адрес? Сумеет ли он отпустить прошлое и простить любимого?
Комментарии:
Прежде чем расстроиться, внимательно перечитайте шапку и убедитесь, что это не deathfic и о смерти персонажа речи не идет. Когда писала этот текст, правда не знала, чем закончится эта их встреча, но теперь, два года спустя, когда выпускаю его в мир, — знаю и смею заверить читателей, что она станет началом новой жизни для них обоих. Подчеркиваю: жизни. Гарри найдет и нужные слова, и правильные действия.
Дети на детской площадке в ясный воскресный день (да и в любой другой тоже) — истинное воплощение незамутненного жизнелюбия. Бегают, прыгают, лазают, падают не ушибаясь и знакомятся не тушуясь, причем как со сверстниками, так и со взрослыми — чтобы уже через минуту умчаться за новой порцией впечатлений, мгновенно потеряв интерес к человеку, имя которого так требовательно выпытывали. Родители, напротив, напряжены сверх меры: мечутся по площадке, боясь потерять свое непоседливое дитя из виду, и беспрестанно сыплют наставлениями вперемежку с похвалами детской ловкости, и смелости, и скорости. А еще — с настороженностью охотника на боггартов поглядывают на чужих отпрысков: а ну как те обидят их драгоценное чадо? Моргана заступница, как это глупо, как надуманно, как недостойно мужчины… Недостойно, но куда деваться?
— Скорпиус, отойди от девочки! Играй один.
— Лили, ну как тебе не стыдно? Зачем ты его согнала? Он первый сел на качели.
Только не говорите мне, что это…
— Поттер. Какая встреча.
— Малфой? Ну ничего себе... Еще раз бросишь в него песком, Лили, и мы немедленно возвращаемся домой. Я не шучу.
Он мог бы этого и не добавлять. Охотно верю, что во время его допросов преступники э-э-э — как там выразилась старушка Скитер? — начинают молить о милосердном Поцелуе. Возмужал, посуровел, кажется, даже стал чуточку выше. Это я не о себе, разумеется. Я-то, напротив, практически слился с пейзажем. Человек без свойств, извольте.
— Давно не виделись, — первым прерывает затянувшееся молчание Поттер. И тут же жалеет, что ляпнул такое. В последний раз мы встретились на похоронах мамы. Достояние нации явилось отдать последнюю дань женщине, которая не выдала его Темному Лорду. Я, помнится, вспылил тогда, вот он теперь и мнется, бедный.
Что полагается отвечать на подобную дежурную белиберду? Годы тебя лишь красят? О да, еще как давно — давай больше никогда не расставаться?
— Время летит быстрее, чем кажется, Поттер.
— Ну да. Лили, прекрати немедленно! Ты попадешь мальчику в глаз.
— Меня зовут Скорпиус, — подает голос мой единственный наследник. Характером он пошел в Малфоев, и наша знаменитая спесь не позволяет ему мириться с тем, что его непростительно долго игнорируют. Горжусь.
Поттер, запнувшись на полуслове, с любопытством смотрит на Скорпиуса и вдруг присаживается на полусогнутых, чтобы быть с ним вровень.
— Вот как, — говорит он, и я по голосу слышу, что он улыбается. — А меня — Гарри.
— Так зовут нашего сенбернара, — простодушно выбалтывает наследник.
— Хм. Любишь собак, Скорпиус? — Теперь Поттер смотрит на меня, хотя и обращается к ребенку.
— Это папин. Мне больше нравятся крапы.
Я молчу и не отвожу взгляда. Впервые в жизни чувствую себя с Поттером на равных. Обидно, конечно, что причиной служит польщенное смущение последнего, которое он отчаянно пытается скрыть, а не мое собственное мужество. Какое там. Душа в пятки уходит при одной мысли о том, что уж теперь-то от меня потребуют объяснений, не удовольствовавшись, как когда-то, ни упрямым молчанием, ни несправедливо резкой отповедью, хотя и довольно невнятной по сути — но разве Поттер давал себе труд уловить подтекст? Впрочем, в свое время только это меня и спасло. Продолжи он упорствовать — и от моей решимости оборвать все единым махом не осталось бы и следа.
Глядя в потемневшие, изучающие глаза Поттера, я понимаю, что на этот раз так легко не отделаюсь.
***
— Что говорят колдомедики?
Сидим в тени развесистого платана и посматриваем на заключивших перемирие Скорпиуса и Лили, вдвоем оседлавших (другого слова, глядя на их позы, не подберешь) хлипенькие качели.
То, что Поттер в курсе, разумеется, не становится для меня неожиданностью. Неугомонные сотрудники «Пророка» честно отрабатывают свой хлеб (сам я давно газет не читаю, но по вытянувшимся как-то за завтраком лицам отца и жены понял, какая новость удостоилась первой полосы). Да и я не настолько значимая особа, чтобы приторговывать информацией обо мне считалось недопустимым. К тому же риск минимальный: сколько эскулапов в желтых мантиях за последний год изучили меня вдоль и поперек? Я сбился со счета.
— Что они могут говорить? Заболевание-то маггловское, да и те не научились с ним бороться.
— Ты на зельях сейчас?
— Плановый перерыв на два месяца.
— Выглядишь… усталым.
— А чувствую себя вполне нормально, так что не будем об этом.
Помолчав для вида, Поттер пристает снова:
— Магглы все-таки нашли причину.
— Я нашел ее и без них. И даже простил всех — тоже без их подсказок. А ходить на сборища и храбриться перед такими же везунчиками — увольте.
— Ты и сейчас чем-то недоволен. А говоришь, простил.
— Людей — да. А прощать жизнь за то, что она подложила мне такую свинью, не собираюсь.
— Ты сам себе ее подкладываешь. Недовольство жизнью — вот главная причина. А не затаенные обиды на других.
— Проглоченные, Поттер, — поправляю я. — Знал бы ты, каково это — глотать всякую гадость.
— Тебе надо сходить к психологу.
Удивительно спокойный у нас разговор. Словно обсуждаем, куда поехать на выходные, причем вариант «никуда» ничуть не хуже остальных. Я думал, все будет иначе. Что он начнет упрашивать меня, помянет маму, которая не хотела бы видеть меня сдавшимся, может, даже вспомнит о любви, в которой едва ли не клялся. Но он, спасибо ему, не пытается попрекать меня тем, что без меня ему тоже незачем будет жить. Ему есть зачем. Оно, это «зачем», сидит впритирку с моим «зачем» и болтает ногами.
— Меня тоже? — спрашивает Поттер, даже не повернув головы.
Я сразу понимаю его и отвечаю спокойно, как если бы это действительно было правдой:
— Тебя — в первую очередь.
***
Идем по опустевшему парку. Дети обгоняют, а мы плетемся, как загулявшие влюбленные в сумерках, которые не хотят расстаться даже до следующего утра.
А мы и есть влюбленные, внезапно понимаю я, и на душе светлеет. Раньше — нет. Раньше мы стремились взять свое. Признания, лихорадочные поцелуи и оглушительное хлопанье дверьми — еще не любовь. А вот наше теперешнее молчание на двоих, его надежная, но ненавязчивая готовность помочь и моя тихая благодарность за нее — очень на нее похожи.
Как я жил без тебя все эти годы? Почему оттолкнул? Ну подумаешь, Уизлетта. Знал же, с самого начала знал, что вы поженитесь. Ты и не думал скрывать.
Чего мне недоставало? И почему подобные вопросы приходят в голову именно теперь? Я не хочу бороться. Даже за тебя — не хочу. Единственный способ почувствовать себя живым — отнюдь не бороться, а простить. И отпустить. Прошлое и любимых. Они никогда не принадлежали нам. Не может одно человеческое существо принадлежать другому. Говорю же: это не любовь.
Если бы я сумел отпустить тебя тогда… Если бы мог теперь… Нелепо даже: спокойно иду с тобой рядом, оживаю от одного лишь твоего присутствия, без ненависти смотрю на твою дочь, произведенную на свет нашей разлучницей, — но не могу выбросить из памяти и сердца ту горечь, что почувствовал полжизни назад, осознав, что ты не принадлежишь мне целиком и полностью, как мне бы хотелось. Глупое сердце не желает смиряться. Или это глупый разум ему не позволяет?
— Ты слишком громко думаешь, — сообщает мне Гарри.
— Дурацкая привычка, — соглашаюсь я.
— Не хочу, чтобы эта встреча что-нибудь разбередила. Ты именно так сейчас и выглядишь.
Благословенный дар всех любящих — умение видеть затылком и чувствовать кожей. Едва ли он хоть раз взглянул в мою сторону, пока мы бредем по аллее.
— Ну что ты. Я рад был тебя увидеть.
Вряд ли этот раз — последний. Когда придет время, его обязательно позовут — отец, Асти или я сам, если они не смилостивятся и не избавят меня от этого последнего унижения. Но тогда все будет по-другому. То будет прощание. И мы наговорим друг другу много лишнего, подхлестываемые первобытным страхом, что другого случая не представится. Будут просьбы о прощении, будут признания, уже никому не нужные, будут его губы на моих губах. Мирное, сонно-спокойное сегодня не хочется портить ни громкими объяснениями, ни жаркими поцелуями с привкусом зелий, которые я не бросил пить несмотря на наказы врачей — иначе вообще не смог бы передвигаться без посторонней помощи. Но он пусть думает, что я вполне способен обходиться без них. Пусть ничего не будет, даже поцелуев, в конце концов, мне ли сокрушаться о том, что меня мало целовали за жизнь? Три месяца острого, как лезвие ножа, счастья — это много и для семидесятилетнего, а я проживу куда меньше. Пусть ничего не будет, а будем мы, эта тишина и это полуденное солнце, которого мне, помнится, почему-то следует избегать. Рядом с ним я почти забываю — почему.
— А я рад тебя в и д е т ь, — остановившись, говорит Поттер.
Он умеет это. Устыдить и приободрить одновременно. Одним словом. Встряхнуть. Чувствую себя пыльной ветошью. И в тоже время, как ни смешно это звучит рядом с Поттером, — избранным.
Я есть, я живу. Вот он я! Я все еще здесь. Спасибо, Гарри.
— Спасибо, Гарри.
— Ты сто лет меня так не называл.
Я каждый день называю так свою собаку.
— Я скучал. Черт, Драко, я так скучал по тебе!
— А я по тебе — скучаю, — говорю я и улыбаюсь.
Как можно скучать по человеку, стоя от него в двух шагах, спросите вы? Очень просто и очень мучительно.
— В этом все и дело, — грустно отвечает Поттер. — Ты должен двигаться дальше.
Я пробовал. Без особого рвения, впрочем. Потому и не вышло. Пожимаю плечами и молчу.
— Я могу что-то для тебя сделать? У меня есть знакомые маггловские врачи.
— Ты можешь просто не суетиться. Этого достаточно.
— Но…
— Когда тебе спокойно, мне хорошо.
Бедный любимый. Как бы ты хотел помочь. И как это эгоистично — лишать тебя этой возможности. Если бы я любил тебя, как ты того заслуживаешь, я бы уступил.
— С работы ты, как я понимаю, ушел? — хмуро интересуется Поттер и с сожалением качает головой.
— Не называй эту прихоть работой, иначе я решу, что ты тронулся умом, — через силу посмеиваюсь я. — Увлечение богатого мальчика, но никак не главы семьи.
— У тебя хорошо получалось. Тебе нравилось.
— Получалось средне, а нравилось мне много чего — не за все же хвататься.
— У тебя не находится ни одного доброго слова в свой адрес! Так нельзя.
И ни одной доброй мысли тоже не находится. Так нужно, Гарри. Я заслужил.
— Нечем гордиться. Затаил обиду, хотел сделать тебе больно…
— А сделал себе.
Нет, Гарри. Нет. Себе я сделал плохо, но не больно. Больнее, чем сделал мне ты, уходя к ней, сделать невозможно.
— А сделал себе, — эхом отзываюсь я.
Молчим.
Навстречу на нетвердых ногах ковыляет нищий. Грязное, явно с чужого плеча пальто пахнет застарелым потом. Почему они круглый год ходят в зимних вещах? Мерзнут или просто потому, что все свое нехитрое имущество вынуждены таскать с собой, если не хотят и его лишиться?
Поравнявшись с нами, нищий начинает что-то озлобленно бормотать себе под нос. Я не стараюсь вслушиваться, а Гарри, уловив в этом бормотании что-то явно его развеселившее, говорит:
— Тетя Петунья называла их божьими людьми и всегда давала пару монет.
Понятия не имею, о ком он. Не удосужился узнать, как он жил до того, как появился в моем мире. Злая она была, его тетка, или добрая? И почему «была»? Я никогда не интересовался его прошлым. Его мнением. Его мечтами и планами. Но имел наглость требовать от него чего-то. И даже не требовать — ждать, когда он сам догадается.
Откуда им взяться, добрым словам, если я собственноручно все испортил? Если позволил себе оттолкнуть единственного человека, которого люблю, единственного, кроме мамы, кто пытался меня понять?
— Знаешь, она умерла не так давно, — продолжает Гарри. — Мы не особо ладили, но сейчас почему-то вспоминается только хорошее.
— Это потому что ты хороший человек.
Ты и обо мне будешь вспоминать только хорошее. А я, ничтожество, даже не могу простить тебя перед смертью.
— С тобой все в порядке? — хмурится Поттер.
Нет. Нет, со мной не все в порядке. Со мной все очень плохо. Меня душит злоба. Мне хорошо с тобой, но всякий раз, как я вспоминаю, почему мы не вместе, меня начинает трясти от обиды. Ты ушел, потому что обещал ей всегда быть рядом. Ты не обещал этого мне, но был бы рядом, если бы я сам тебя не прогнал. Это я кругом виноват, и от этого еще обидней. Я не могу жить без тебя. Это не жизнь, а беспомощные потуги на нее. И с тобой я тоже не могу. Радость от нечаянной встречи неумолимо сменяется привычной злостью — на тебя, на нее, а в конечном итоге на себя. Ты не мог не уйти к ней — но я-то мог не губить свою душу испепеляющей ненавистью! За что, за что я так с тобой? За что я так с собой? За что — с нами?
Он смотрит на меня каким-то диким взглядом и пытается обнять за плечи. Я безотчетно отшатываюсь, но уже чувствую предательскую слабость собственной воли. Все мое существо тянется к нему навстречу, в то время как тело тянется в противоположную сторону.
Станет ли мне легче, если я скажу ему все это? И имею ли я право получить взамен своих взлелеянных обид его неизменную готовность помочь?
