Приходит Вольдеморт в церковь:
- Я хочу исповедаться.
- Подождите минуточку, - говорит священник, - мне предварительно нужно на всякий случай сделать тоже самое...
Голос Хисоки часто преисполнен раздражения (Цузуки слишком много ест, слишком мало работает, слишком несерьёзен, слишком то и слишком это, слишком много «слишком»), но бессердечия в нём мало, и проявляется оно скорее по привычке. «Идиот», — нередко говорит Хисока сердито, и это оскорбление обижало бы, если бы не нежность, таящаяся в мягкой линии его челюсти, в изгибе тонких бровей, в расслабленных плечах, когда он шагает рядом с Цузуки.
Хисока умный парень. Хисока не ошибается. Хисока знает, что Цузуки слишком много ест, слишком мало работает, слишком несерьёзен, слишком то и слишком это, слишком много «слишком». И всё-таки Хисока остаётся рядом с Цузуки — и позволяет Цузуки оставаться рядом с собой.
«Живи ради меня», — сказал, крикнул, прорыдал Хисока, уткнувшись Цузуки в шею. И отказался уходить, отказался размыкать объятия, отказался подниматься с пола, пока Цузуки не поднимется вместе с ним. Доброта Хисоки не безгранична, и вся надуманная ложь в тот момент сгорела бы в пламени Тоды. «Живи ради меня», — попросил Хисока, и Цузуки не оставалось ничего другого, кроме как поверить.
Цузуки во многое верит.
Цузуки верит, что нужен Хисоке. Верит, что Хисока верит в то, что Цузуки ему нужен. Верит, что Хисока любит его: преданно, как младший брат; нежно-раздражённо, как старший; заботливо, как друг; пылко, как любовник. Цузуки верит в Хисоку.
Цузуки верит в Хисоку, но не может поверить в себя.
Хисока добр, а Цузуки… это Цузуки, и он слишком много ест, слишком мало работает, слишком несерьёзен, слишком то и слишком это, слишком много «слишком». Его жизнь принадлежит Хисоке: ради него Цузуки будет вставать вместе с солнцем, ради него улыбаться, ради него работать, ради него страдать… Но жизнь Цузуки всегда становилась непосильной ношей для всех, кто предлагал разделить её с ним. Жизнь Цузуки — это бремя, которое утомило его самого, а Хисока хороший, добрый и сильный, но он ещё так юн, а у них впереди много лет.
Вот во что верит Цузуки:
Цузуки верит, что грядущие годы растянутся надолго, и Хисока повзрослеет, перерастёт Цузуки. Время сгладит его остроту, вытравит его бессердечие. Он будет меньше огрызаться, меньше хмуриться, и Цузуки станет для него привычкой, от которой он не сможет избавиться. Захочет — но не будет знать как. В голосе его будет звучать нежность, а в линии челюсти, в изгибе тонких бровей, в ссутуленных плечах при приближении Цузуки затаится раздражение. Хисока будет добр, он будет помнить.
Хисока будет помнить, и Цузуки будет жить ради него: будет вставать вместе с солнцем ради Хисоки, будет улыбаться, и работать, и страдать, и никогда не перестанет, потому что Хисока добр.
