Шкаф был деревянный и стоял в углу учительской, а бронзовый канделябр часто переставляли, но больше всего ему нравилось находиться в простенке между двумя окнами и, поддерживая свечи, освещать дверцы и боковину шкафа. Кстати, и шкаф, и канделябр думали о себе в женском роде и были подругами.
Когда свечи нагорали, кто-нибудь из людей брал щипцы и поправлял их, но чаще нагар накапливался и тогда от пламени свечей вверх, к потолку, взлетали редкие искорки – иные поодиночке, иные парами.
- Как красиво! – скрипела тогда шкаф.
- Вот так умею я со свечами! – отвечала канделябр.
- Приглядитесь, мы тоже так можем! – пощелкивали дрова в камине, и тучи искорок летели в дымоход. Но шкаф и канделябр видели камин только сбоку, и лишь иногда, когда кто-нибудь ворочал дрова кочергой, редкие искорки вылетали в учительскую и тут же гасли, упав на пол.
В шкафу оставляли мантии. Шкаф запоминала и хранила запахи. Чаще всего это была камфора, ладан, эвкалипт, реже – розовое масло, лаванда, свежие и зеленые ароматы, спокойные, консервативные, иногда в кармане оказывалось яблоко или сэндвич с сыром, кисет с табаком хорошего или плохого качества, однажды это был порох, шкаф не знала названий, не знала имен, времен, когда, в каком столетии существует, отмечала только смену сезонов – мантии с запахом дождя, с неоттаявшими снежинками, с высушенной солнцем травяной пыльцой, дверцу открывала рука грубая или нежная, липкая, сухая, холодная, горячая, торопливая, ленивая…
Канделябр была в половину человеческого роста, с пятью веточками-подсвечниками, вокруг каждой из которых обвивался почти совсем настоящий, только маленький, дракончик, подбираясь любопытной мордочкой к венчику цветка. Крылышки трех из пяти дракончиков были расправлены, как будто иначе им было не удержать равновесия, они казались живыми и трепетали на стебельках. Свечки для канделябра были особенные, шарики, формой дополняющие цветы, и когда они горели, а дракончики протягивали пасти к пламени, а искорки уносились вверх, шкаф завидовала искоркам.
Как знать, думала она, быть может, эти искорки за свою коротенькую жизнь успевают испытать все то же, что и я за свои столетия – запахи, тепло, холод, прикосновения…
Канделябр не ощущала запахов, ей были знакомы лишь человеческие руки – или прикосновение магии. Правда, подруги были слишком стары и почтенны, чтобы кто-нибудь осмелился трансфигурировать их, и только – на шкаф забрасывали стопку книг, свиток или сумку, а канделябр перемещали. Правду сказать, несмотря на свою стройность, канделябр весила фунтов пятьдесят.
Ей нравилась рука человека в черной одежде, почти укрытая длинной манжетой, тонкая и костлявая, и в то же время сильная. Она чувствовала, как крепко охватывают длинные пальцы, как ее вес поднимают без усилия и опускают без стука возле стола. Человек садится рядом, читает или пишет, огни льют свет на согнутую спину в черной ткани, на черноволосый затылок, пряди прямых волос, кончик длинного носа… Иногда он смотрит на пламя, и в его черных глазах огоньков становится десять.
В шкафу его мантия никогда не висела. Но шкаф всеми порами старой древесины улавливала его причудливые ароматы – человека и странных, непостижимых, необычных веществ. Сочетание нравилось шкафу и волновало. И в такие мгновения шкаф не знала, чего ей хочется больше – прожить жизнь искорки, улетев в вышину – или стать подобной людям. Двигаться за этим человеком, узнать, какие вещества испускают ароматы, прикасаться к веществам, постигать их душу, их рождение, жизнь, переход…
И однажды в неизменной учительской произошло странное. Сначала – грохот извне, после – человек в черной одежде ворвался, пересек пространство и выбросился в окно. Шкаф и канделябр вскрикнули – за разбитым стеклом он изменился, став новым существом. Наподобие тех крылатых, что обвивали веточки канделябра.
В дверь заглянули другие люди, что-то проговорили, и наступила тишина.
Но ненадолго.
Снова наступил грохот. Грохотало долго, они не знали – часы или столетия. И было совершенно небывалое – сотрясения. Тряслись стены, трясся пол. Трясся с такой силою, что канделябр упала, веточки ее погнулись, мордочки драконов казались испуганными, свечи раскатились по ковру; их огоньки разрослись и слились воедино. Теперь подруги слышали только гул пламени, в котором изменяли форму более молодые обитатели учительской – сначала книги и свитки, после стол и стулья. Шкаф увидела, как во множестве рождаются любимые ею искры – и радостно вылетают в лопнувшие от жара стекла. Шкаф ощутила очень сильное тепло. Хранимые ей запахи заменялись одним – удушливо-огненным. Оставленные внутри мантии затлели, от паленой шерсти и шелка ей стало нехорошо – но через миг она уже летела через окно.
Она обновилась совершенно. Тело ее было крошечным, невесомым и огненным. Слух и зрение стали совершенными, проникали теперь через камни и стены.
И она увидела человека. Далеко внизу, за стеной маленького строения он лежал и… совершал переход. Она захотела задержаться в воздушном потоке, и это ей удалось. Еще столетия, часы или мгновения – и он полетел рядом, такой же легкий и огнистый.
Если через времена они смогут вернуться, канделябр, которую к тому времени отчистят от копоти пожара и поправят погнутые подсвечники-веточки, будет ждать их в учительской.