Рецепт вечеринки Пожирателей: море виски, женщин и никаких ограничений. Рецепт вечеринки авроров: море виски, женщин и никаких ограничений. Я бы на месте Снейпа тоже обе стороны выбрал... (с) ПОРТУЛАКИС
Андерс в посмертии. (Это исполнение с кинк-мема по заявке «кроссовер ДА и Плоского Мира». Поначалу люди накидали юмора и флаффа, а под конец кто-то принёс ЭТО).
Первое, что он видит перед глазами, очнувшись, — это ужасающая улыбка на черепе; огоньки голубого пламени весело пляшут в пустых глазницах. Бредово, безумно думать о том, что всё окончилось, и всё же нужно что-то сказать. В конце концов, от него этого ожидают. Поэтому Андерс спрашивает:
— Справедливость?
— БОЮСЬ, ЧТО НЕТ, — отвечает череп.
И только тогда Андерс замечает остальное тело — остальной скелет — под черепом, с которым разговаривает, косу и прочее. «Если бы я уже не сошёл с ума, — думает Андерс, — то решил бы, что свихнулся». Хорошо, что у него по этой части большой опыт. Безумный Андерс, вступивший в Серые Стражи, потому что семь раз сбежать из ферелденского Круга оказалось недостаточно!
— Прости, — извиняется он, переводя дыхание и оглядываясь, прежде чем понимает, что никакого дыхания у него нет. — Ты похож на одного моего знакомого. Я было решил, что на нём окончательно сгнила вся плоть. Отвратительно, верно? Жаль, что я не протянул ему руку... помощи. — Он пытается усмехнуться, но звук собственного голоса, как и шутка, кажется ему непривычно грубым. Андерс пробует засмеяться вновь, но смех опять выходит безжизненным.
Скелет награждает его странным взглядом; огни в глазницах слегка затухают, а потом вновь разгораются. Если правильно прищуриться, то это напоминает медленное моргание. Поскольку Андерс не щурится, ему просто кажется, что кто-то гасит и зажигает свет.
— ЕСЛИ ПОНИМАТЬ БУКВАЛЬНО, ТО МОЖНО СКАЗАТЬ, ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ.
— Что, прости? Не совсем понял.
— ТЫ ПРОТЯНУЛ СВОЕМУ ДРУГУ РУКУ. И ВТОРУЮ ТОЖЕ, А ТАКЖЕ ДВЕ НОГИ, ТУЛОВИЩЕ И ГОЛОВУ, ВКУПЕ С ОСТАЛЬНЫМИ ДВИГАЮЩИМИСЯ ЧАСТЯМИ.
— Протянул? Да, и правда. — Андерс начинает вспоминать. Наклонившись, он протягивает руку к своему телу, чтобы потрогать нож, вогнанный в спину по самую рукоять, но ничуть не удивляется, когда пальцы проходят сквозь. — Это был хороший поступок, верно? Помочь другу. Я считал, что именно этого он хотел. Или я сам хотел. В любом случае, это казалось хорошей идеей.
Фраза остаётся без ответа, но Андерс его и не ожидал. Вместо этого он, сведя брови, рассматривает собственное лицо.
— Дыхание Создателя, — бормочет он, — как же я постарел.
Со стороны скелета раздаётся какой-то звук — то ли смешок, то ли вздох, — Андерс даже не уверен, что это звук, поскольку у него физически не осталось ушей, чтобы услышать.
Андерс едва замечает тот факт, что вокруг него что-то горит. И всё же он не может вспомнить, что именно — помнит только, что должен об этом знать. Что бы там ни горело, это кажется таким незначительным сейчас. Поднимая глаза, он открывает рот, чтобы сказать что-то, но медлит. Ему нужно задать вопросы: о людях, о конце, о том, изменил ли он что-нибудь для кого-то...
— Что ж, — начинает он и поднимается на ноги, удивляясь тому, что собственные ладони кажутся ему слишком чистыми. На них же что-то должно быть: кровь, вероятно, вот только Андерс не уверен, чья. — И что теперь? И кто ты такой?
Скелет чуть наклоняет голову, словно недоумевая, однако, благодаря тяжёлому, медлительному тембру его голоса Андерс понимает: мало что способно привести в замешательство того или что, с чем он разговаривает.
— ТЫ ПРИНЯЛ МЕНЯ ЗА ТОГО, КОГО ЗНАЛ ДАВНЫМ-ДАВНО. ОН БЫЛ ВОПЛОЩЕНИЕМ ОТДЕЛЬНОЙ ИДЕИ. Я СХОЖ ПО ПРИНЦИПУ, НО НЕ ПО ФОРМЕ.
Андерсу необязательно опускать взгляд на облачённое в незнакомый наряд собственное тело, лежащее у его ног, чтобы понять, что это значит.
— Вижу, — говорит он, с удивлением чувствуя на своих губах улыбку, — ты определённо не он.
— СПРАВЕДЛИВОСТИ НЕТ, — кивает Смерть. — ЕСТЬ ТОЛЬКО Я.
* * *
Андерс не уверен, когда окружающий мир начинает меняться, но обстановка становится откровенно сюрреалистичной — похожей на ту, по которой он гулял каждую ночь во сне. На этот раз, однако, он оказывается в той части Тени, где никогда прежде не бывал: окружённая горами пустыня, по которой гуляет прохладный вечерний ветерок, освежающий после хаоса и огня, среди которых до сих пор лежит бо́льшая часть Андерса.
— Знаешь, я до сих пор не могу вспомнить всего, — говорит он, вглядываясь вдаль. — Я чувствую себя так, словно... словно мне снился сон, в котором я был кем-то другим, и будто я только что проснулся. Тебе когда-нибудь такое снится? Духи Тени вообще могут видеть сны? — Андерс вновь смеётся, и на этот раз смех не кажется натянутым. — Отличная мысль, сон во сне! Или кошмар. Кошмар в кошмаре? Только представь, просыпаешься ты от одного кошмара — и тут же оказываешься в другом! Я бы такого никому не пожелал.
Огоньки в глазах скелета снова тускнеют.
— ДАЖЕ ХРАМОВНИКАМ?
— Им приходится ежедневно иметь дело с перевозбуждёнными молодыми магами, уединяющимися по тёмным углам, а по ночам они борются со спонсируемой Церковью лириумной зависимостью. Думаю, у них и без меня проблем достаточно.
Его тень теперь кажется длиннее. И даже продолжая говорить, Андерс чувствует, что с каждой секундой это всё значит меньше и меньше — для всех, кроме него. Только вот ему некому это рассказать, кроме воплощённой концепции, с которой он чувствует себя неуютно знакомым.
— Знаешь, на самом деле всё, чего я когда-либо хотел, — это свободы для себя, — продолжает он. — Пригнуть голову и залечь на дно, избегать храмовников, если они решат заглянуть в гости. Я даже не уверен, имею ли право винить других людей за то, что втянули меня в это, или виновен я сам. Возможно, и я, и они. А возможно, не виноват никто.
— ПОДОЗРЕВАЮ, У ТЕБЯ БУДЕТ МНОГО ВРЕМЕНИ, ЧТОБЫ НАЙТИ ОТВЕТ НА ЭТОТ ВОПРОС, — отвечает Смерть, вглядываясь в пустыню. Андерс склонен согласиться. Пустыня выглядит очень большой и очень безлюдной.
Слишком безлюдной.
Андерс внезапно с ужасом понимает, что, как только Смерть покинет его, он останется один.
Он уже слишком долго не был один.
— Постой, — торопливо говорит он, — постой, ты не можешь вот так вот... Я не знаю дороги. Я не знаю, куда мне идти.
— ВСЕГДА ЕСТЬ ДРУГАЯ СТОРОНА.
«Но я не знаю, что там, — хочется ответить Андерсу, — и будет ли вообще что-нибудь по ту сторону пустыни для такого, как я». Пусть он не помнит всего, но Андерс начинает осознавать больше, чем хотел бы. И добрая часть этих осознанных вещей заставляет его чувствовать себя откровенно неуютно в той компании, с которой ему суждено провести очень долгое время — с самим собой.
Слова, однако, умирают на губах невысказанными: нет смысла говорить вслух, когда тебя никто не слышит.
Даже Смерти не осталось. Вокруг одна безлюдная пустыня.
* * *
Андерс сам не знает, как долго шагает.
Бывают моменты, когда ему хочется сдаться, лечь пластом и позволить пескам погрести его, но всякий раз как он собирается это сделать, его нагоняет прошлое. Воспоминания обо всём, что у него когда-либо было, начинают проноситься перед глазами, и вскоре он вновь карабкается на ноги и ковыляет вперёд. Когда, спустя много часов ходьбы, он падает от изнеможения, то думать может лишь о физической агонии, мозолях на пятках, головной боли и усталости.
И это по-прежнему лучше, чем альтернатива.
Он даже благодарен за то, что может столько чувствовать. Поначалу он боялся, что потерял эту способность, но, по-видимому, даже при отсутствии физического тела, не позволяющего ощутить всю полноту боли, рассудок это компенсировал, подбросив необходимые ощущения.
Один раз, когда тишину уже невозможно было выносить и Андерс ещё не чувствовал всепоглощающей усталости, вынуждающей остановиться на ночь (или на день, или на полночь, или сколько вообще было времени), Андерс попытался заговорить сам с собой. Но в собственном голосе он услышал интонации Справедливости и в итоге очутился на коленях, спрашивая себя, возможно ли оплакивать того, кто, по сути, даже не способен умереть.
В этот момент он даже Месть принял бы обратно с распростёртыми объятиями, лишь бы только кто-то назвал его глупцом за то, что попусту тратит время, и погнал бы вперёд, делать что-то — что угодно, лишь бы это имело значение.
Однако момент прошёл, и с той поры Андерс бредёт в молчании, в сопровождении одних лишь теней, которые Чёрный Город отбрасывает на пески, проплывая перед луной.
С тех пор как Андерс умер (и тут он понимает, что смирился с этим, хотя пройдёт ещё немало времени, прежде чем он сможет размышлять о собственной смерти, не вспоминая ощущения острого лезвия, погружающегося между рёбер в сердце), ему думается легче, чем думалось многие годы.
По крайней мере, он знает, что все мысли, возникающие у него здесь, в этом месте, принадлежат ему одному. Это немного больно, поскольку некому больше приписать их и не на кого переложить за них вину, но… вместе с тем, думает он с улыбкой…
Вместе с тем, это не так уж плохо.
* * *
Он не слышал ни звука, кроме собственного дыхания, с той самой поры, как предпринял злополучную попытку заговорить вслух, поэтому решает, что сходит с ума повторно, когда понимает, что в пустыне что-то движется. Андерс устал не настолько, чтобы делать привал, поэтому продолжает тащиться вперёд.
Только чтобы замереть как вкопанный, когда слышит нечто душераздирающе знакомое.
— Ах ты ублюдок, — ахает он. — Быть не может.
Перейдя на бег, он спешит к каменистому участку недалеко впереди. В таких кучках камней всегда попадаются спрятанные предметы. Андерс однажды пошутил, что тому, кто оставляет ценные пояса и амулеты под булыжниками, не помешает проверить голову у него в лечебнице. Однако сейчас он просто падает на колени ещё до того, как подбегает к камням, и, покопавшись во взявшейся словно из ниоткуда сумке на поясе, вытаскивает содержимое наружу.
— Выходи, ну же, — зовёт Андерс хрипло, едва шепча. — Выходи, я знаю, что ты там. У меня твоё любимое лакомство. Ты ведь его обожаешь, верно?..
Раздаётся повторное мяуканье, и Сэр Ланселап вылезает наружу, осторожно принимает угощение в виде копчёной рыбы с Андерсовых пальцев, а затем забирается к нему на колени.
Кошачий вес — тяжёлая, знакомая константа, и, поглаживая кота по спине, Андерс не может не думать, как реально это всё ощущается.
— Ты растолстел, — говорит он. — Но раз уж я сам постарел, то вряд ли могу тебя упрекать. Дыхание Создателя…
Сэр Ланселап остаётся, как обычно, невосприимчив к его словам. Понюхав руку Андерса, он тычется мордой в кошель на поясе, где — Андерс уверен — хранится нескончаемый запас лакомств. Всё проходит слишком гладко, вот только…
— Киса, — спрашивает Андерс, — ты мёртв?
Если так выглядит мёртвый кот, то Андерс, можно сказать, впечатлён. Но опять же, он — мертвец без следа кинжала в спине, его пальто и сапоги по-прежнему в хорошем состоянии. Учитывая, сколько он прошёл пешком, это весьма впечатляет.
Жаль, конечно, что коты не разговаривают, но судя по тому, как Сэр Ланселап вонзил когти Андерсу в ногу, пытаясь зубами открыть сумку, и по тому, как эта боль отличается от боли усталости или боли воспоминаний, Андерс быстро приходит к выводу, что вопрос несущественен. Мёртвый или живой, кот — это по-прежнему кот. И кот этот жаждет получить лакомство.
— Мне достаточно того, что ты здесь, — улыбается Андерс, беря кота на руки и поднимаясь. — Знаешь, я теперь помню всё, но определённо не припоминаю, чтобы ты был таким тяжёлым. Симпатичная мордочка выпрашивала еду у милого Стража-Командора, да? Хитрая пухлая зараза.
В ответ раздаётся лишь «мяу», и это он тоже помнит — свои идиотские разговоры с единственным животным, которое так много для него значило. Вот только это больше не воспоминание, это — старо и ново одновременно.
— Знаешь, киса, — начинает он, — я думал…
«…что потерял тебя», — хочет сказать Андерс, но, очевидно, он ошибался, так что нет нужды произносить это вслух. Внося свой вклад в беседу, Сэр Ланселап вскарабкивается ему на плечо, и хотя Андерс не может разглядеть выражение его морды, он готов поспорить, что морда эта лучится самодовольством.
Этот спор был бы для него очень прибыльным, учитывая тенденцию семейства кошачьих проявлять лишь определённый набор эмоций, среди которых самодовольство едва ли не на первом месте.
Андерс осознаёт, что смеётся, и обрывает себя, слушая, как звук его смеха затихает в пустыне, всё такой же обширной, как и на первый взгляд.
— Знаешь, я до сих пор не уверен, что существует другая сторона, — говорит он, — но хоть что-то там должно быть. И если ты будешь со мной, киса, что ж… кто знает, что мы там обнаружим? Там может быть всё, что угодно! Гарлоки, мабари, приключения…
И может быть, думает он, только может быть...
...Если он пройдёт достаточно долго и достаточно далеко, то наконец отыщет самого себя.