Лонгботтом беседовал с Малфоем
- Хотелось бы играть в квиддитч, но я так плохо летаю - что делать?
- А ты выпей такие-то витамины, - говорит Малфой, - дело пойдёт получше.
Лонгботтом выпил стакан, и в тот день он поднялся на два вершка над землёй запросто.
На следующий день, он поднялся на несколько метров над землёй. Наконец, на четвёртый день, Лонгботтом уже играл с другими ребятами в квиддитч. Тут к нему подлетел Гойл и как сбил его бладжером - еле откачали, даром что мадам Помфри в школе не было и её в медицинском крыле заменял профессор Снэйп.
Мораль: советы Малфоя могут помочь вам летать наравне со всеми - но недолго.
Огонь взмывает ввысь – к тёмному небу и ярким майским звёздам. Флёр смеётся и пускается в пляс, Билл хватает её за руку и кружит в танце, а потом они прыгают через костер и долго целуются после.
— Огонь очистил нас, — шепчет ей Билл на ухо, — теперь Тьма нас не достанет.
Спит старый дом. Распахнуты все окна, и тёплый ветер колышет белые занавески — Нора мерно и глубоко вдыхает свежий ночной воздух. Тихо вокруг, и только поют цикады да шумит вдалеке река. Едва слышно сопит в своей постели Джинни, прижав к себе лохматого игрушечного кота. И большие настенные часы неспешно отсчитывают минуты — тик-так, тик-так...
Флёр сидит на подоконнике, свесив ноги вниз, и смотрит на луну. Ей плохо спится в такую жару, когда тяжёлый воздух душит, а отцовская белая рубашка прилипает к телу, когда сердце колотится, как одуревшее, когда... В такие ночи к ней слишком часто приходят кошмары. В этих жутких снах всегда появляется огромный волк, и красные глаза его смотрят на неё жадно, а с пасти капает на землю вязкая кровь. Он идет к ней, и от него веет гнилью и смертью, он подбирается все ближе и ближе, но словно из ниоткуда возникает Билл, заслоняя её своей широкой спиной, и тогда волк бросается на него...
После таких снов Флёр всегда чувствует себя словно больной, срывается с постели, мчится к Биллу, чтобы убедиться — жив, здоров, спит крепко и даже не думает ни о каких героических схватках с волками... После таких снов у Флёр болит голова и сердце, липкое предчувствие скорой беды заполняет мысли, и потому она решает просто не спать до утра. Летние ночи тёплые и короткие — можно сидеть на подоконнике, свесив ноги вниз, и думать о своём. Планировать свадьбу и подбирать в уме фасоны платья, представлять первый танец и лёгкую музыку вокруг... и примерять на себя новую фамилию — Уизли. А ещё можно создать патронуса и наблюдать, как изящная косуля бежит по серебристой дорожке к полной луне.
Флёр знает — её в этом доме не любят. Джинни с Гермионой шепчутся по углам, то и дело презрительно морщат носики: «Флегма!». Миссис Уизли смотрит неодобрительно, не подпускает к кухне и вполголоса жалуется отцу Билла: «Поспешили они с этой свадьбой, точно ведь — поспешили...» Рон старается не сталкиваться с ней лишний раз, а когда они остаются наедине, только краснеет от смущения и молчит. Флёр в Норе ужасно скучно.
Для других дни проходят в суматохе. Все вокруг заняты своими делами, а ей только и остаётся, что выслушивать нескончаемые поучения Молли, читать книги да шептаться с домом. Ведь Нора — живая, она дышит и чувствует. То улыбнётся насмешливо, глядя на её потуги улучшить свое произношение, то заставит споткнуться о ступеньку, которой раньше здесь и в помине не было, то, наоборот, откроет любезно дверь, если заняты руки. Нора присматривается к ней, подкалывает и покровительствует одновременно. Нора ей нравится.
А когда миссис Уизли становится совсем невыносимой, когда девочки уже перестают шушукаться и обсуждают её в голос, Флёр сбегает незаметно на чердак, где всегда ждёт упырь.
— Все дело в ревности, — объясняет она ему терпеливо. — Молли не хочет отдавать любимого сына-первенца, думает, я его у неё украду и не отдам. Гермиона влюблена в Рона и ревнует его — до посинения просто. А Джинни ещё совсем маленькая, я на неё взгляну — и сразу Габриэль перед глазами. Наверное, она это чувствует и ей это не нравится. Никому не нравится, когда к нему относятся, как к ребёнку...
Упырь урчит, пускает слюни, и, кажется, всё понимает.
На чердаке пыльно и тесно, но здесь можно найти кучу интересного. Например, старую, потускневшую от времени деревянную колыбельку. Флёр касается гладкого дерева, оглаживает пальцами, всматривается зачарованно — ведь не одно поколение Уизли, наверное, распевало здесь свои первые младенческие песни. И, может быть, когда-то и она положит сюда своего новорожденного сына...
В колыбельке сложены старые пергаменты и книги, и в них тоже интересно разбираться. Древнее пособие по выведению пятен, «Сказки барда Бидля», легенды и предания кельтов... и даже тяжёлая Книга Рода в кожаном переплёте. Воровато оглянувшись, Флёр раскрывает фолиант на первой попавшейся странице, вчитывается в мелкие строки:
— «Сольются волчья кровь да вейлин огонь, и через год после того, как Тьма падет, прорастёт цветок Жизни в бесплодной почве, осветит собою дом на морском берегу. Где надежды не было, появится она вновь, и станет это началом новой жизни...»
Пыль забивается в нос, и Флёр громко чихает. Семейные хроники захватывают, но солнце уже клонится к западу, а значит, пора спускаться вниз, ведь скоро вернётся с работы Билл.
Он появляется в доме — словно свежий ветер. Высокий и стройный, с вечной улыбкой на загорелом веснушчатом лице, красивый настолько, что дух захватывает. Милый, сильный, самый родной, он подхватывает её на руки, какую-то совсем маленькую и хрупкую в его объятьях, и кружит по кухне, не обращая внимания на хмурые взгляды матери и выражение лица Джинни. У Флёр в груди вдруг все замирает от восторга: «Какая же я счастливая, что он — мой!» И ради одних только его весёлых карих глаз стоит терпеть жару, кур и чужую ревность.
— Молли такая смешная на самом деле, — рассказывает Флёр в следующий раз упырю. — Мы с Биллом — уже взрослые люди, у нас свадьба через год! Но она все равно поселила меня в комнате Джинни. Чтобы детишки ничего не учудили, ну, «неприличного»... можешь себе это представить?
Упырь возмущенно рычит и понимающе кивает головой.
Флёр с Биллом и правда живут в разных комнатах: её временно поселили к Джинни и Гермионе на первом этаже. «Наверное, это Молли их следить за мной просила, чтобы я уж точно ничего „неприличного“ не совершила», — с досадой думает она, расчёсывая перед сном серебристые волосы. Билл живет в собственной спальне, на три этажа выше, и даже окна оттуда выходят на другую сторону. Но каждый раз, когда ночь укутывает дом тёмным покрывалом, когда засыпают в своей спальне строгие родители Билла, когда Джинни с Гермионой, вдоволь посекретничав перед сном, желают друг дружке спокойной ночи, Флёр незаметной тенью выскальзывает в коридор.
Она двигается бесшумно, осторожно, на цыпочках крадётся с этажа на этаж, и деревянные ступени, такие скрипучие днем, не издают и звука. Нора помогает ей своим молчанием: не скрипят натужно половицы и старая лестница безмолвствует. Флёр тихо преодолевает три пролета, вдыхает поглубже и едва слышно стучится в дверь его спальни.
Билл открывает сразу же, подхватывает её на руки и почти затаскивает в комнату, целуя на ходу — дверь закрывается без стука. Флёр уже знает: тут, внутри, о тишине можно не беспокоиться — дом надежно спрячет все секреты, и ни один вздох или стон не просочится из спальни. И можно целоваться — жадно и вкусно, целоваться так, чтобы земля плыла под ногами и дышать становилось вдруг тяжело-тяжело. Можно расстегивать, словно в горячке, рубашки, стаскивать их с плеч, бросать на пол — к чёрту, к Мордреду эту дурацкую одежду! Билл высокий и сильный, и она в его руках — кажется себе совсем маленькой и хрупкой. У него большие шершавые ладони и длинные пальцы, загрубелые от игры на гитаре, и когда он касается её шеи и груди, всё тело пронизывает дрожь возбуждения и предвкушения. Он легко приподнимает её и усаживает на стол, целует жарко губы, раздвигает уверенно ноги и входит в неё — резко и сильно. Флёр подается ему навстречу, изгибается, запрокидывает голову назад, подставляя шею поцелуям, и стонет протяжно, сладко. Она обхватывает ногами его бёдра, желая быть ещё ближе, еще полнее ощущать его в себе, и он двигается быстрее и быстрее. У Билла глаза горят почти хищно, он глядит на неё восхищённо и жадно, прижимает её к себе ещё теснее, ещё глубже, и стонет на ухо хрипло и низко, шепчет, почти не отдавая себе отчета:
— Моя, моя, моя... Красивая... Горячая...
Флёр обвивает руками его шею, хватает за волосы, притягивая к себе. Ещё чуть-чуть, ещё немножечко — и она кусает несильно мочку его уха, шепчет что-то по-французски, сбиваясь на стон. И толчки становятся всё сильнее и сильнее, и мощнейший оргазм накрывает их обоих, и мир перед глазами кружится, кружится, кружится...
А потом можно забраться в постель, нырнуть под белоснежные простыни, и разговаривать о чем-то своем, смеяться тихонько, рассказывать забавные истории из той, прошлой жизни. И здесь, прижавшись друг к другу на узкой неудобной кровати — быть абсолютно, заоблачно счастливыми.
Когда Флёр засыпает у Билла под боком, ей уже не снятся кошмары — только ласковые спокойные сны, в которых огромный волк с рыжими подпалинами на боках приходит к ней и ложится покорно у её ног, а взгляд у него — добрый и немного грустный.
Флёр возвращается в свою комнату под утро, и когда тихонько прикрывает за собой дверь, петли натужно и громко скрипят. Джинни открывает спросонья один глаз, смотрит на Флёр долгим испытывающим взглядом, но ничего не говорит и засыпает вновь. Дом взирает на гостью насмешливо, щурит лукаво серо-голубые глаза-окна: «Утро доброе, француженка! Ведь после такой ночи утро злым не бывает...»
Дни проходят быстро. В вечной суете и тревожных новостях, в планах на будущее и изучении семейных хроник Уизли. Джинни явно сливает информацию о ночных прогулках Флёр — Гермионе, но Молли отчего-то никто не говорит ни слова.
— Меня взяли на работу в Гринготтс, представляешь? Теперь не придется в Норе сидеть столько времени, да и к Биллу поближе. Не всё же с тобой здесь трепаться, да я тебе уже и надоела, наверное... — сообщает Флёр упырю в один из дней. Тот протестующе воет и смотрит на нее с укором: «Как ты могла такое подумать?»
Лето уходит, сбегает поспешно, ускользает из рук — и не задержишь его никак. Август полон работы и некрологов в «Пророке», Гарри, Гермиона и Рон встревоженно шепчутся по углам, мистер Уизли смурнеет с каждым днем. Война — еще пока невидимая, неявная — ощущается в воздухе. Она в глазах случайных прохожих в Косой Аллее, в суетливых движениях Молли, в хмуром лице Билла. Уизли стараются не говорить об этом, но не заметить напряжение мог бы только слепой.
В начале сентября Билл приходит домой после работы и зовёт её на серьезный разговор.
— Я присоединился к Ордену Феникса. Ты же понимаешь, война очень скоро выйдет из тени, и тогда...
— Понимаю, — Флёр обнимает его крепко, прижимается к груди, — конечно, я все понимаю. Я с тобой. Я тоже хочу.
Он вздыхает как-то совсем обреченно, долго говорит что-то об опасности и о том, что всё это — не женское дело... но, видимо, сам прекрасно понимает, что разговоры ни к чему. Флёр всегда была слишком упрямой и слишком преданной. Он гладит её волосы, и они стоят в тишине, обнявшись, и тихонько обещают друг другу, что выживут.
Осень в Британии гадкая. Дожди и слякоть, тяжёлые свинцовые тучи и порывистый злой ветер, промозглый туман и подслеповатые уличные фонари, чей свет едва пробивается сквозь мутную пелену. Флёр и Билл гуляют после работы, взявшись за руки, и не говорят о плохом. Они планируют свадьбу и медовый месяц, Биллу очень хочется в Румынию, к Чарли, к драконам, Флёр же настаивает на Америке и индейцах-шаманах. Они долго спорят, потом так же долго целуются прямо посреди улицы — и аппарируют домой, греться. В Норе тепло и уютно, можно пить горячий имбирный чай из необъятных кружек, и долго-долго сидеть на кухне у огня, отогревая заледеневшие пальцы. Молли все ещё смотрит неодобрительно, но от комментариев воздерживается. Дом улыбается лукаво, наблюдая за ними.
Флёр очень не хватает девчачьей компании, и когда на Рождество приезжает Джинни, она тащит её выбирать свадебное платье. Не то, чтобы Джинни была в восторге от этой идеи, но в конечном итоге всё проходит очень даже весело. Мадам Малкин смешно шутит и угощает сладостями, нужное платье находится почти сразу, Джинни дурачится и рассказывает о Хогвартсе и мальчиках, и в итоге наряд подбирают уже ей, так что домой они возвращаются вполне довольными жизнью.
Рождество омрачают только печальные новости и визит Министра Магии с Перси. Все держатся и стараются не показывать эмоций, но миссис Уизли потом плачет тихонько на кухне, когда думает, что её никто не видит, а Джинни грозится расквасить брату нос. Билл не комментирует визит никак, но Флёр видит, как напряжены его плечи и каким острым вдруг стал взгляд. В Норе из-за Перси грустно, и только из-за этого она готова вычеркнуть его к Мордреду из списка приглашённых на свадьбу.
Время летит, как сумасшедшее. Казалось — только-только отпраздновали рождественские праздники, а уже и Белтайн на подходе. На работе голова идёт кругом — столько всего нужно успеть, столько сделать! Флёр совершенно забывает о празднике, засиживаясь с вечно недовольными гоблинами допоздна и разбирая старые договоры. Биллу приходится почти силой вытаскивать ее в Хогсмид, к праздничным кострам и задорным песнопениям. Люди веселятся, словно ошалелые, пьяные от весеннего тепла и молодого вина. Огонь взмывает ввысь — к тёмному небу и ярким майским звёздам. Флёр смеётся и пускается в пляс, Билл хватает её за руку и кружит в танце, а потом они прыгают через костер и долго целуются после.
— Огонь очистил нас, — шепчет ей Билл на ухо, — теперь Тьма нас не достанет.
В это хочется верить, и Флёр тащит его к ближайшим деревьям, чтобы спрятаться от любопытных глаз и любить друг друга, упав в холодную высокую траву.
А ещё через несколько недель висящее в воздухе Англии напряжение разражается грозой. Она сидит над отчётами в Гринготтсе, когда ладонь обжигает огнём — зачарованный галлеон, торжественно вручённый ей близнецами в качестве рождественского подарка, словно раскалён добела. «Пожиратели в Хогвартсе» — читает она послание, и сердце замирает от ужаса. В следующее мгновение Флёр уже мчится коридорами банка к кабинету Билла, а после они вместе отправляются в школу.
В Хогвартсе творится что-то неописуемое. От мельтешения чёрных мантий и школьных галстуков кружится голова, и вокруг — вспышки, вспышки, вспышки! Кричат от боли раненые, зажимают пальцами порезы и ожоги, но алая кровь всё не желает останавливаться и капает, капает, забирая последние силы... Флёр включается в сражение мгновенно, не успевая толком задуматься, — ставит щиты и выбивает палочки из рук, бьет Торментой и Петрификусом, связывает поверженных врагов Инканцеро. Вот только в голове — сплошная каша, ведь Билл куда-то исчез, как только они появились здесь. «Хоть бы выжил, хоть бы выжил, хоть бы выжил!» — тревожно колотится сердце, и думать о том, что может произойти всякое, совсем не хочется... Флёр дерётся, словно в беспамятстве, её подхватывает безумная волна сражения и несёт куда-то вперед, в Большой зал, где заклятия рикошетят от стен и разбиваются о зеркала, где Пожирателей больше всего. Она несётся туда со всех ног, отражая на ходу атаки случайных противников, как вдруг что-то тёмное сбивает её с ног. Палочка отлетает чуть ли не в другой конец коридора.
Что-то страшное, полуволк-получеловек, огромный, с красными глазами, с лицом, перепачканным кровью, он надвигается на неё медленно, не торопясь. Чудовище оглядывает её с ног до головы и улыбается плотоядно. И Флёр смотрит, словно зачарованная, как к ней приближается смерть.
Билл появляется словно ниоткуда. Он бросается на чудовище, заслонив её собой, и мир вновь приходит в движение. С Флёр спадает оцепенение, она ползет к палочке, не обращая внимания на боль, тянется к ней изо всех сил. Там, за её спиной, рычит чудовище-оборотень, там Билл вцепился руками ему в шею, но глаза его заливает кровь, и силы явно не равны, и оборотень валит его на спину, подминает под себя, тянется, готовый перегрызть горло...
— Круцио! — кричит, что есть силы, Флёр, чувствуя, как что-то яростно вспыхивает внутри, и красный луч бьёт чудовище прямо в грудь, и оно отлетает к стене, воя и корчась.
— Поднимайся, Сивый, уходим! — сипло кричит один из Пожирателей, пробегающий мимо, и оборотень из последних сил ковыляет к выходу. Флёр этого не замечает, Флёр подползает к Биллу, стирает ладошками кровь с лица, шепчет, словно обезумев:
— Не смей умирать, слышишь, не смей умирать!
Он дышит прерывисто, открывает глаза, улыбается через силу:
— Не умру, маленькая. Я же тебе обещал.
Флёр плачет, и слезы её смешиваются с его кровью.
О том, что Дамблдор погиб, она узнаёт уже в Больничном крыле. Если честно, её не слишком заботит смерть чудаковатого старика — ужасные раны, оставленные Фенриром на теле ее жениха намного важнее. Мадам Помфри хлопочет над ним, неодобрительно посматривая на толпу родственников, смазывает глубокие рваные раны целебными зельями, взмахивает палочкой, шепча магические формулы. «Господи Всевышний, — молится про себя Флёр, не сводя с Билла усталых покрасневших глаз, — помоги ему. Я отдам тебе всё, что хочешь, отдам тебе свою жизнь и свою магию, если понадобится, только спаси его, сохрани от Тьмы! Нас ведь очистил огонь, Смерть не может нас разлучить, не сейчас, не сегодня, Господи...»
Когда тёплые ладони ложатся на её плечи, она вздрагивает от неожиданности и оборачивается. Молли, усталая и бледная, обнимает её ласково, словно дочь, гладит по растрёпанным волосам, утирает осторожно слёзы с лица, успокаивая:
— Он сильный мальчик. С ним всё будет хорошо, верь мне.
Флёр кивает, не в силах вымолвить и слова, и только сжимает благодарно тёплую мягкую ладонь. Билл выживет. Она знает это точно.
Июнь выдаётся на редкость жарким. Температура редко падает ниже тридцати градусов, а от духоты бывает тяжело дышать. Билл поправляется быстро. Шрамы на лице затягиваются, но их всё ещё нужно смазывать бальзамом из растопырника. А ещё с приближением полнолуния он становится более беспокойным и жадным в любви — не может оторваться от Флёр даже днем, и на помощь приходят пустующая комната Перси, сарай и даже каморка для метел. Кажется, из всей семьи их постоянные отлучки замечает только Джинни, но она молчит и лишь отпускает время от времени двусмысленные шуточки.
За месяц до свадьбы в её комнату решительно стучится Рон. Серьёзный и какой-то непривычно взрослый, он смотрит на неё прямо и даже почти не краснеет.
— После праздника мы уйдём. Я, Гарри и Гермиона. Мне нужно подстраховаться, придумать что-нибудь, ведь меня будут искать, когда я не появлюсь в Хогвартсе. Есть одна идея, но мне нужна твоя помощь. Знаю, ты неплохо ладишь с нашим упырем...
Они поднимаются на чердак вдвоём, когда все остальные уже спят.
— Поможешь нам? — шепчет тихонько Флёр упырю. — Мы только немножко тебя заколдуем и переоденем — вот и все.
Кажется, ему даже нравится новая одежда — старая пижама Рона. Редкие волосы упырю перекрашивают в рыжий цвет, и от этого он становится совсем уж карикатурным.
— Не поверят, да? — обречённо спрашивает Рон, растерянно взъерошивая отросшие за лето лохмы.
— Поверят, если я им немного помогу. В конце концов, я ввела в транс дракона — что, с несколькими Пожирателями не справлюсь, что ли?
Флёр улыбается Рону, успокаивая, и спускается вниз. И только там, у себя в комнате, тихонько плачет, спрятавшись под одеялом. Ей безумно жаль этих троих так несправедливо быстро повзрослевших детей, троих семнадцатилетних стариков с украденной юностью. «Все не должно быть так, — думает она. — Чёртов Волдеморт, чёртова война, чёртово пророчество».
Когда она засыпает, ей снятся тревожные сны о волках, луне и битвах, и в этих снах она всегда стоит в свадебном платье, и чёрные тени надвигаются со всех сторон, а по белому шёлку расползаются алые пятна крови.
В день свадьбы Флёр просыпается первой. Солнце только-только показалось из-за горизонта, и воздух ещё свеж и прохладен, поэтому она выходит из дому, ступая босыми ногами по холодной росяной траве, и идёт к реке. Здесь недалеко — всего несколько сот метров, река прячется за ивами, шумит, неся свои воды куда-то далеко-далеко, к океану. Флёр сбрасывает с себя отцовскую рубашку, стаскивает трусики и входит в воду нагая. Холодные волны обжигают кожу, соски моментально твердеют, а руки покрываются мурашками. Но она ныряет с головой, наплевав на холод. «Огонь очистил меня, — думает она, — пускай теперь очистит и вода».
Когда она идет назад, солнце уже светит вовсю, а в доме царит суета и предпраздничная суматоха. Флёр улыбается, остановившись на пороге и прижав ладонь к животу. Она уже несколько дней знает секрет, и сегодня ночью откроет его Биллу.
Свадьба захватывает её своим суматошным течением и будто пьянит. Столько гостей и улыбок, столько прекрасной музыки и столько счастья. Билл в строгой чёрной мантии выглядит изумительно — шрамы и вправду только украшают его. Флёр смеется и не пьет шампанское, она танцует с мужем, и ей кажется, что этот день не мог быть лучше. Музыка всё звучит и звучит, музыка льется, окутывая их обоих, захлестывая их, и хочется, чтобы этот момент не заканчивался никогда...
...пока сияющая серебристая рысь не вскакивает вдруг в праздничный шатер, и низкий встревоженный голос Кингсли не заглушает мелодию:
— Министерство пало. Скримджер убит. Они уже близко.
Минутное оцепенение, сковавшее гостей, в мгновение сменяется паникой и хаосом. Флёр успевает заметить, как Гермиона, схватив Гарри и Рона, аппарирует прямо из шатра. Остальные гости в панике выбегают на улицу, ищут родных и знакомых, кто-то кричит, кто-то плачет. Билл крепко хватает её за руку и чуть ли не волочет к выходу, но ноги путаются в длинном белом платье, и быстро идти абсолютно невозможно. Флёр чувствует, как её начинает тошнить.
Люди в чёрных глухих мантиях появляются, словно из воздуха, и крики становятся ещё громче. Вспышки заклятий мелькают, кажется, повсюду, кто-то падает, поверженный проклятием, кто-то успевает увернуться... Билл выталкивает её из шатра, а сам влетает назад с палочкой наизготовку. Флёр стаскивает туфли и босиком бежит к дому — почему-то ей кажется, что там сейчас самое безопасное место, что Нора защитит её, спрячет в потайных комнатах, укроет от Тьмы — и её, и не родившееся ещё дитя, она бежит что есть мочи, но подол платья путается в ногах, сковывает, словно цепи. И когда остаётся совсем немного, всего пара шагов, что-то сильное и горячее бьёт в спину, и Флёр падает навзничь. Безумная боль опаляет, грудь сдавливает так, что невозможно сделать вдох, перед глазами всё дрожит и плывёт, а взор застилает дымная пелена...
— Флёр, ты в порядке? У тебя кровь! Только не теряй сознание, пожалуйста, не теряй сознание! — рядом возникает Джинни, тормошит её и заставляет сесть. — В тебя попало какое-то проклятие? Что произошло?
От боли внизу живота хочется кричать, но Флёр только растерянно проводит слабой рукой по алым пятнам на белом шелке:
— Откуда столько крови? Не должно быть столько крови...
Джинни бледная, словно стена, и глаза её блестят испуганно.
— Ты только держись за меня крепче, слышишь? Не отпускай мою руку! — она хватает Флёр за руку и аппарирует. От резкой вспышки боли та теряет сознание.
Когда она приходит в себя, вокруг пахнет мятой, спиртом и кровью. Комната ей незнакома, но рядом дремлет Джинни, свернувшись калачиком в кресле. Голова раскалывается, и когда Флёр пытается пошевелиться, боль тут же пронизывает всё тело.
— Где мы?
Голос тихий, сил говорить громче просто нет, но Джинни просыпается мгновенно, вскидывается, словно испуганный зверёк:
— В безопасном месте, у миссис Тонкс. Я не знала, куда тебя отправить, сама в колдомедицине не разбираюсь почти... Дома кошмар, Пожиратели, паника, я и вспомнила о маме Тонкс, здесь Гарри прятался в начале лета... Ох, Флёр, как ты? Мне так жаль, я не знала, что...
И только теперь жгучее понимание пронизывает Флёр — она одна. Нет больше ребёнка, и счастья, такого ярко сияющего ещё вчера, тоже нет. Она устало закрывает глаза, выдыхает:
— Билл?..
— Жив. Все наши живы. Их допросили — и всё.
Джинни не произносит больше ни слова, только смаргивает слёзы, и держит её за руку. Уизли не умеют толкать сочувственные речи, они выражают поддержку делами.
Они возвращаются домой к вечеру следующего дня. Голова всё ещё кружится, но боль уже утихла, и Флёр, наконец, может свободно дышать. Она целует Андромеду в щёку в знак благодарности, а та отдает ей свёрток со свадебным платьем. Оно вновь белоснежное, безупречный шёлк холодит кожу, но Флёр кажется, что на пальцах после прикосновения остаётся кровь.
В Норе совсем тихо. Нахмуренные и сосредоточенные, все занимаются своим делом и почти не разговаривают друг с другом. Билл расспрашивает её о самочувствии, но не вникает в подробности. Он ничего не знает, а у Флёр не хватит сил, чтобы рассказать. Больше всего ей хочется спать, и они бредут наверх, держась за руки, прячутся от всех за дверьми уже своей общей комнаты и падают в постель.
— Знаешь, я присмотрел нам дом, — говорит вдруг Билл, когда она устраивается у него под боком. — У моря. Три этажа, четыре гостевых спальни, веранда. Тебе понравится.
— Понравится, — эхом отзывается Флёр, закрывая глаза. Ей очень больно, и Нора убаюкивает её поскрипыванием половиц и шорохом занавесок. «Спи, маленькая, спи. Завтра мир будет немножечко лучше», — шепчет ей тихо дом, и она засыпает.
В Ракушку они перебираются в начале сентября. Коттедж встречает её криками чаек и шумом волн, холодным солёным ветром и бескрайним небом. На него наложено заклятие Фиделиус, поэтому тут можно чувствовать себя в безопасности — и это главное. С каждым днем новости становятся всё мрачнее и мрачнее, и безопасность — чуть ли не главная привилегия в таких условиях.
Билл всё сильнее мучается во время полнолуний. Он не жалуется, но ночью сбегает ночевать в другую комнату, на третий этаж, говорит — так ближе к небу. Флёр жарит ему стейки с кровью, смазывает шрамы целебной настойкой и видит — он боится, безумно боится, в первую очередь — самого себя.
— Нужно пройти обследование в Мунго, — сдается Билл в один из ноябрьских дней. — Со мной что-то не так.
Они отправляются туда вместе. Идут, как на казнь, взявшись за руки и не оглядываясь назад. И пока Билла осматривают целители, Флёр сбегает на второй этаж, поспешно ищет нужный кабинет и долго не решается войти, когда находит.
— Долго ещё мяться будешь? — спрашивает её старушка в ярко-лимонной мантии, вдруг оказавшаяся за спиной. — Входи, от осмотра ещё никто не умирал.
И с неожиданным для такой пожилой леди проворством открывает дверь, буквально вталкивая Флёр внутрь.
— Что тебя тревожит, милочка?
— Я потеряла ребёнка. В августе.
Старушка сокрушённо кивает головой, укладывает её на удобную кушетку и долго водит над ней палочкой, бормоча себе под нос заклинания. И с каждым новым взмахом лицо старой целительницы становится всё печальнее.
— Прости, дитя, я ничего не могу сделать, — выносит она приговор после долгого молчания. — Тебя ударили проклятием, страшным, неотвратимым, и оно пустило в тебе корни, да ещё и кровь вейл свою роль сыграла... Живи для себя, других детей у тебя уже не будет.
Билл ждет её у входа в больницу, легко принимая отговорки о том, что «просто ходила провериться, женские дела, сам понимаешь».
— Меня укусили во время третьей фазы луны, — рассказывает он ей о результатах обследования. — Так что оборотнем я не стану. А вот волком в полнолуния — возможно. Ты только не бойся, если пить ликантропное зелье, это будет что-то типа анимагической формы, и я...
— Я люблю тебя, дурак, — отвлекаясь от своих мыслей, говорит Флёр и целует его прямо посреди улицы. — Я буду любить тебя, будь ты хоть трижды оборотнем. Это не важно. Мы справимся, слышишь?
Он обнимает её крепко, они стоят так долго-долго, и она цепляется за него, как за последнюю свою надежду. «Не умею я жить для себя, старая. Для него буду жить. Он моя семья и другой уже не будет».
Дни сменяют друг друга, как картинки в калейдоскопе. В начале декабря в их дверь стучится Рон. Уставший, измотанный и грязный, он не рассказывает почти ничего о своих странствиях и пытается не произносить вслух имён Гарри и Гермионы, а на осторожные расспросы Билла — отмалчивается. У них что-то случилось, что-то, за что он себя ненавидит теперь, но что толку бередить сейчас его раны? Флёр ставит перед ним тарелку горячего лукового супа, Билл крепко обнимает — и они отправляют его отсыпаться в одну из гостевых спален.
Рон гостит в Ракушке несколько недель, но в канун Рождества исчезает, оставив только записку с благодарностями. В ту же ночь Билл впервые полностью превращается в волка.
Она сидит рядом с ним до рассвета, расчесывая пальцами тёплую густую шерсть с рыжими подпалинами, чешет огромного волка за ухом, чувствуя — всё правильно, и он благодарно кладет голову ей на колени. Всю ночь идет снег, и наутро песок у моря блестит, укрытый блестящим белым покрывалом.
— С Рождеством, — шепчет ей Билл, обретя человеческий облик.
— С Рождеством, — отвечает она ему и улыбается: устало, но светло. Умаявшись за бессонную ночь, они идут спать. Ещё одна трудность осталась позади.
Когда морозы отступают, а в воздухе начинает пахнуть весной, в Ракушке вновь появляются гости. Рон несёт на руках обессиленную и дрожащую Гермиону, Гарри — мертвое тело эльфа-домовика, а ещё двое школьников тащат под руки полуживых Олливандера и гоблина. Флёр рада гостям. Рада в первую очередь потому, что все они живы, что, судя по постоянным тайным совещаниям неразлучной троицы, у них есть какой-то план, а это вселяет надежду — такую нужную сейчас. Флёр чувствует — ещё совсем немного, и Тьма падёт, Волдеморту недолго осталось, ведь у этих троих есть кое-что намного более сильное, нежели любая тёмная магия.
Она даже совсем не удивляется, когда Ракушки достигают новости, что они проникли в хранилища Гринготтса и сбежали оттуда на драконе. Она радостно смеется, когда зачарованный галлеон обжигает ладонь, созывая всех встать на защиту Хогвартса. Она знает — сегодня, сегодня все решится, сегодня белтайновские костры будут пылать особенно ярко — они очистят их. Битва будет жестокой, но после неё все закончится.
Хогвартс горит. Разлетаются осколки разбитых вдребезги витражей, рушатся древние стены, взрываются тут и там Бомбарды. Бой кипит, бушует, словно майская гроза. Носятся коридорами замка испуганные школьники, хохочет заливисто Беллатриса, трепещут на ветру чёрные мантии Пожирателей. Их много, очень много, но Флёр совсем не боится. Она знает, что все закончится хорошо, поэтому ввязывается в очередную дуэль без раздумий. Хлещут с кончика палочки проклятия, падают поверженные враги, вспыхивают и гаснут, разбиваясь о щит, разноцветные лучи. Всё происходящее напоминает какой-то жуткий пёстрый карнавал, какой-то театр абсурда — замкнутый сам на себе сюрреалистический спектакль смерти.
Потому что вокруг умирают люди. Друзья и враги, родные и незнакомцы. Их безжизненные тела падают тут и там, а глаза замирают в бесконечном удивлении — как, уже всё?.. Флёр кажется, что смерть — это совсем не больно. Это словно сон, долгий, покойный и без сновидений.
Когда небо на востоке начинает сереть и первые лучи солнца окрашивают полуразрушенные стены, над древним замком раздается нечеловеческий вопль. Волдеморт убит, а над его телом сидит, не в силах даже держаться на ногах, уставший, поломанный мальчик в круглых очках и неотрывно смотрит на рассвет. И в первые минуты трудно поверить, что война действительно закончилась, что Тьма пала.
Жить «после», оказывается, намного сложнее. Семью Уизли затягивает череда похорон — слишком дорого обошлась им победа. Бесконечная вереница кладбищ, траурных мантий и громких приемов в Министерстве, слёзы о погибших и улыбки для выживших. Гарри, Гермиона и Рон принимают из рук Министра ордена Мерлина и дают долгие интервью «Пророку», но Флёр кажется, что больше всего им хочется сейчас сбежать — уж слишком много тоски в их глазах.
И они сбегают. Покупают билеты на самолет и летят втроем в Австралию, искать родителей Гермионы. Об этом Флёр рассказывает Джинни, когда они вместе сидят на кухне Норы за обжигающем имбирным чаем в гигантских кружках. Теперь они с Биллом бывают здесь чаще, ведь Молли после смерти Фреда совсем спала с лица. Днем Флёр хлопочет на кухне, а вечерами порой поднимается на чердак. Упырь узнает её и рычит свои приветственные песни.
В углу, запыленная, стоит старая деревянная колыбелька, в которую свалены горой старые пергаменты и книги. Флёр подходит к ней, проводит рукой по тёмному дереву, пытаясь не обращать внимания на ноющую боль в груди. Берет осторожно в руки тяжелую Книгу Рода в кожаном переплёте, открывает наобум, вчитывается в мелкие строки:
— «Сольются волчья кровь да вейлин огонь, и через год после, как Тьма падет, прорастёт цветок Жизни в бесплодной почве, осветит собою дом на морском берегу. Где надежды не было, появится она вновь, и станет это началом новой жизни...»
На глазах выступают непрошеные слёзы, и Флёр вытирает их тыльной стороной ладони, но решает позволить себе одну огромную слабость. Она начинает надеяться.
В сентябре она чувствует, как внутри загорается маленькая искорка — тёплая волна магии пронизывает её всю до кончиков пальцев. Флёр понимает — случилось, и долго плачет от счастья в объятиях ничего не понимающего Билла. Он успокаивает её, гладит волосы, шепчет на ухо всякие глупости, сбиваясь из-за подкатившего к горлу кома, когда Флёр произносит всего одно слово. Море шумит за окнами, и кричат чайки, и цветок Жизни пускает свои первые корни в этом мире. Флёр знает: этот ребенок родится и будет самым счастливым на свете.
На Рождество Билл притаскивает домой потускневшую от времени колыбельку, и они до хрипоты спорят, какая из комнат подойдет для детской лучше всего. А потом — долго любят друг друга, зацеловывают душевные раны, излечивают боль и прогоняют мрачные тени из души. И когда Билл засыпает, Флёр выскальзывает из-под одеял, накидывает просторную отцовскую рубашку и устраивается на широком подоконнике.
Она сидит, обняв руками небольшой ещё животик и смотрит на молодой серпик нарождающейся луны. Звёзды такие яркие-яркие, лунный свет льётся с небес, и уходящая к горизонту дорожка словно приглашает серебристую косулю пробежаться по небосводу.
Флёр улыбается. Патронус у неё совсем скоро изменится.
