Если на первых пяти курсах для одной части студентов стакан был наполовину полон, а для другой – наполовину пуст, то к концу седьмого курса он стал для всех наполовину по#уй
Шерлок покинул больницу в грозу. Ещё собираясь освободить палату, он увидел, как сизая тьма заливает небо океанской волной, мощной, набегающей на город, как цунами. Следовало бы переждать в вестибюле – не в палате, разумеется, она нужнее другим, тем, кого можно лечить от их простых или сложных болезней, а он не болен. Он просто отвержен. Поэтому Шерлок не хотел ждать. Время – вязкая обманчивая субстанция, думается, что его много, а оно утекает между пальцев быстрее дождевой воды, не оставляя после себя ничего. Шерлок не обманывался на этот счет, ему не казалось, что времени у него много, и он вышел на крыльцо, выставив навстречу порывам ветра зонт со сломанной спицей, который ему вручила девушка из регистратуры, сказавшая, что их всё равно так часто у них забывают, что собралась целая коллекция. Шерлок вежливо сделал вид, что поверил, притворился, что не заметил её заигрываний, и принял в дар хрупкий и ненадёжный щит против разбушевавшейся стихии. Лучше, чем ничего.
Выйдя, он отметил, что Лондон не часто осчастливливали своим визитом настолько буйные грозы. Крупные отвесно падающие капли дождя сливались в толстые струи, разбивавшиеся об асфальт и рикошетившие брызгами вверх. Когда за Шерлоком мягко закрылась автоматическая дверь, прямо перед ним полыхнула молния, прочертила извилистый рисунок по сетчатке глаз, и почти мгновенно громыхнул гром, так, что несколько автомобилей на стоянке завыли сиренами на разные голоса. Особенно отчаянно пищал один джип, подвывавший, словно испуганный кот. Шерлок кинул взгляд в ту сторону и увидел такси – видимо, водитель рассудил, что из больниц уезжают так же часто, как приезжают, и, привезя сюда пациента, не стал тратить бензин на бесцельное кружение по городу, а решил подловить клиента на месте. Шерлок махнул рукой, и такси подплыло к крыльцу, с которого он не спускался – потоки воды были такими сильными, что могли залить ботинки через верх. Простужаться Шерлок не намеревался. Сейчас – тем более.
Легко сбежав по ступенькам к подъехавшему автомобилю, он закрыл зонт, забираясь внутрь, и лицо успело залить водой. Шерлок не стал утираться, уселся в машину и задумчиво провожал глазами улицы города, всматриваясь сквозь стену воды в щемяще-родные контуры зданий. Слегка сжимал кулак при новых раскатах грома, ловя себя на невольной мысли, что первая молния была неласковым намёком, посланием от мира ему лично, и ничего хорошего в этом послании не значилось. Глупо было переживать, но даже отталкивающий его мир не мог отказать Шерлоку в праве на некоторую человечность и привязанность, так что кулак непроизвольно сжимался, а Шерлок думал о родителях и о Майкрофте. Что он сможет сделать, чтобы оградить их, и сможет ли? Он не знал этого и ощущал, как между холодных капель на лице предательски пробирается одна горячая и наверняка солёная. Хорошо, что внешне она была неотличимой от остальных – такая же капля воды, как и другие, лишь он сам ощущал разницу, пока она не растворилась, смешавшись с прочей влагой. Шерлоку следовало бы поступить так же: раствориться среди безликой толпы людей, но этого он не умел, и оставалось лишь одно – делать вид, что он такой же, как все, пусть остальным не будет известна его горечь. И Майкрофту тоже. Майкрофту особенно не следует оставлять возможность что-то вызнать. Он не поможет, зато сумеет помешать и отнять у Шерлока драгоценное время, так что ближайшая тактическая цель – сделать всё, чтобы брат не узнал. Никто не должен знать.
Камеры не поворачивались вслед за ним, когда Шерлок возвращался домой, но он всё равно предпочёл в какой-то момент исчезнуть из-под их бдительного ока. Шерлок досконально знал те тропы в Лондоне, которые можно было назвать тайными – частично дворами и подворотнями, частично крышами и узкими переулками можно было прокрасться из одного края большого города в другой и не попасться под их объективы. Просто приходилось потратить больше времени. Но цель того стоила. Майкрофт не любит людей, предпочитает документы, так что с высокой вероятностью достаточно подделать и подменить свою медкарту, и брат не вынюхает, чего не следует.
Стены домов ластились к Шерлоку, ему часто казалось, что улочки Лондона были уютнее и роднее съёмных квартир, те он часто не успевал полюбить, а скорее любить их было просто не за что, в них не было пробуждённой души. У Лондона она была. Возможно, Лондон был другом Шерлока, тот даже думал порой, что живёт скорее на улицах и во дворах, в кафе и скверах, а в квартиру заходит навестить скрипку и переодеться. Скрипка – душевная подруга – всегда была готова выслушать горести Шерлока и подпеть им. И, завершая логическую цепочку, его любимая – Работа. Ради неё хотелось жить.
Лондон, Скрипка и Работа – разве можно считать одиноким того, у кого так много близких? Шерлок действительно не понимал, отчего все считают, что ему положено мучиться от одиночества. Ему было хорошо.
В душевном порыве он провёл перчаткой по стене, одаривая город лаской. Возможно, город замурлыкал в ответ.
Шерлоку казалось, что Лондон стал дождливее, чем прежде, если такое вообще было возможно. Дождь преследовал его буквально по пятам. Лондонская погода переменчива, как свидетельские показания, но в последнее время получалось так, что, когда Шерлоку следовало находиться в Вестминстере, солнце было в Челси, а когда он уезжал туда, дождь бежал следом, и он уже начал всерьёз забывать, как выглядят дома, не скрывающиеся за струями дождя.
И Шерлок сдался, обзавёлся зонтом. Больничный был слишком стар, чтобы его стоило хранить, и Шерлок сразу отдал его Артуру, одному из своей сети бездомных. А себе купил новый, синий, в тон шарфа, лёгкий и складной, чтобы как можно меньше походил на зонт брата. Теоретически его можно было носить в кармане пальто, настолько он был компактен, но в действительности зонт там не залёживался.
Льющаяся с неба вода будто символизировала ту плёнку, натянутую между ним и прочими людьми, которую Шерлок с каждым днём ощущал всё сильнее. Он был отделён и знал это. Другие могли это почувствовать и тоже начинали отторгать его.
Дожди будто пытались смыть Шерлока с лица земли.
Шерлок понял, что у него слишком много времени отнимает нерациональное беспокойство о родных. Это не помогало решить, как попытаться хоть частично оградить их от будущих переживаний, это вообще только мешало. Беспокоило, не давало спать, сбивало с толку. Следовало что-то сделать, и срочно. В интернете подходящих сведений не было. Шерлок и не ожидал их там найти, он понимал, что есть вещи, которые не может вынести в себе электронная сеть. Есть знания, которые передаются из рук в руки, есть знания, которые соглашаются быть напечатанными на листе бумаги, есть знания, которые сходят чернилами по перу на пергамент, есть знания, витающие в воздухе. Во всемирной паутине можно найти лишь их отблеск. Можно, прочтя несколько сайтов и отгадав пару загадок, просто понять, что за нужными сведениями нужно ехать в Корнуолл и спрашивать у камней, за другими следует пойти в лес и читать узоры сброшенной листвы или спуститься к воде и слушать голос реки. Шерлоку хватило посещения пары публичных библиотек и одной закрытой личной. Он исхитрился получить к ней доступ, оказав услугу одному человеку, чтобы тот попросил другого впустить его в святая святых. Ведь библиотеки не бывают закрыты совсем – знания идут в руки тем, кому они действительно нужны, пусть не так легко, как домашняя собака, жаждущая ласки – они хотят внимания и поиска, но, получив его, открываются и подсказывают путь дальше. Такова их природа.
Так поиски привели Шерлока в кузницу. Всем известно, что каждый кузнец немного маг: кованое железо выходит из его рук, и никакая прокатная сталь не сравнится со старым добрым железом, способным защитить от ночных тварей, зачаровывающе прекрасных, но чуждых человеческому и потому убивающих легко, играючи, напевая странные дивные песни. Кузнецы сплетали свою защитную магию так давно, что она стала естественной частью жизни более, чем электричество в домах, более, чем вода из крана и хлеб из магазина.
Шерлоку пришлось стать немного магом и освоить искусство создания оберегов. Только себе он мог доверить выковывание трёх тончайших полосок метала, и потому со всей страстью отдался обучению, сразу ограничив себя минимально необходимыми пределами. Не время увлекаться, надо просто идти к цели. Но всё-таки дело продвигалось медленнее, чем Шерлок хотел бы.
Заняться завещанием сразу после выписки из больницы Шерлок не мог, Майкрофт сразу сложил бы два и два, потому он приурочил это занятие ко дню рождения. Люди часто обращают излишнее внимание на даты, пусть Майкрофт подумает, что мысли о возрасте подвигли брата уладить бумажные дела. Старший никогда не был высокого мнения об уме младшего, так что даже на этом можно было сыграть и выиграть главное – немного покоя.
Шерлок так и сделал и, судя по отсутствию реакции брата, – похоже, не прогадал.
Когда Шерлок понял, что пора приступать к ковке трёх полос металла, призванных спасти его от лишних эмоций – к сожалению, только это они и могли, – он услышал первые ноты. Шерлок не сразу понял, что это лично его звуки, не имевшие отношения к окружающей реальности. В ней часто ловишь обрывки мелодий: из раскрывшейся двери паба окатывает гулом голосов и песней, из выкрученного на полную громкость плеера проходящей девушки слышится напевная мантра, инструментальной музыкой обдаёт проносящийся мимо автомобиль. К этому привыкаешь до того, что отчасти фильтруешь, как излишнюю информацию. Те ноты раздались позади. Они взмывали вверх, тая в воздухе, неопознанные, невнятные, странные. Потом он услышал их вновь, они звенели и шуршали в дожде и не могли быть записаны. Шерлок пытался и не преуспел. Он никак не мог понять, откуда бралась эта странная музыка.
Когда он испортил третью порцию заготовок – уже не так основательно, а лишь частично, всё-таки часть процесса прошла правильно, – учитель сказал ему:
– Не будь механистичным, прислушайся к музыке металла.
Лишь тогда Шерлок понял, что та мелодия и была его музыкой, особой, для одного только заклинания. Она поможет выковать три полоски, превратить их в обручи и заклепать. Только когда он вплёл мелодию в стук молота по раскалённой заготовке, дело пошло на лад, и прядь его волос не сгорела, а растворилась в металле. Прядь была обязательным условием – подвижники древних времен могли обвязать своё сердце одним волоском и достичь великих успехов воздержания, и нынешняя магия брала исток именно в их победах. Шерлок трезво оценивал свои способности: подвижником он не был, и крепость железа должна была стать порукой тому, что эмоции будут надёжно заперты.
Он стучал молотом, и звуки взмывали вверх, он последовательно остужал полоски в тумане, дожде и Темзе, и наконец настал миг, когда он смог прочесть заклинание, от которого его тело сделалось прозрачным и находящимся на границе миров, благодаря чему можно было, не нарушая собственной целостности, обернуть сердце обручами и поставить заклепки. Шерлок был заворожен. Знал, что времени терять нельзя, но любовался и впитывал образ своего полупрозрачного, слаженно работающего тела во всей его полноте. Любовался и ставил заклепки, сковывая три обруча.
Не волноваться.
Ради мамы.
Отца.
И брата.
Шерлок выдохнул последние слова, и естественное состояние вернулось. Мелодия испарилась, Шерлок не вспомнил бы сейчас и двух нот из неё. Но это было неважно, главное – он был спокоен.
Теперь Шерлок горел работой сильнее, чем прежде. Любимая работа и раньше была смыслом его жизни, тем более хотелось, чтобы её было больше в последний год.
Однажды, практически случайно, пройдя по ссылке на форуме патологоанатомов, он прочёл одну книгу. По поводу её содержания было сломано немало копий: часть весьма сведущих в деле патанатомии людей категорически утверждала, что в книге есть реальные отсылки к магии смерти, несмотря на то, что она являлась литературой художественной и массовой – а значит, по определению лишённой магии. Другие яростно спорили с этим мнением. Шерлок решил рассудить этот вопрос для себя самостоятельно и прочёл книгу. По его мнению, в тексте был заложен ключ, такой же, какие можно найти и в интернете, и в рунах, и в линиях на ладони – когда ищешь, жизнь подкидывает их на каждом шагу. Воспользоваться этой отмычкой к знанию мог лишь человек с желанием и необходимым опытом. Книга была не опаснее дешёвой колоды карт из ближайшего киоска, не опаснее брошенной в огонь лопатки свиньи или свежей куриной требухи. Тем не менее, книга инициировала, поэтому Шерлок не стал её удалять, лишь отложил на полку подальше, сочтя, что есть шанс, что подобное знание может пригодиться во время расследования. Одна фраза оттуда запомнилась. «Справедливости нет, есть только я», – говорил Смерть*.
Шерлок был согласен с этой мыслью – справедливость противоположна смерти. Борьба за справедливость – всегда борьба за жизнь. Победы её краткосрочны, но необходимы, ведь без этой духовной составляющей человечество потеряло бы свою цельность.
Осознание этого придавало действиям Шерлока отточенной завершенности. Находясь на переднем крае этого фронта, он слишком хорошо видел, насколько бессильными, бесполезными, ничего не меняющими кажутся их усилия. Вблизи всё виделось отчаянно чётко, но это помогало заметить и невидимые, неосязаемые связи между торжеством справедливости и отступлением призрака с косой на шаг назад. Просто эта зависимость была не столь очевидной и скучной, как в деле выращивания урожая ради пропитания или строительства домов для укрытия хрупких тел.
Сейчас Шерлок иногда чувствовал его* дыхание за спиной. Приступы повторялись, окружающий мир тошнило от Шерлока, и это оказалось куда болезненнее, чем когда Шерлока тошнило от мира.
Тем более хотелось выгадывать у Смерти минуты и часы жизней, пусть чужих. Каждая победа была драгоценностью, доказательством того, что Шерлок не зря всё ещё топчет этот отторгающий его мир, дышит одолженным воздухом, живёт странной последней милостью.
* Смерть в цитируемом здесь цикле Праттчета про Плоский мир, как и вообще в культуре англоязычных стран, – мужского рода.
Стук ткацкого станка
Шерлоку были не нужны новые связи, сейчас он приветствовал ту давно образовавшуюся плёнку между ним и миром, которая будто притупляла желание людей общаться с ним. Он тоже не горел желанием добиваться взаимности от человечества, раз уж оказался отверженным. Он – чужак. Попытки стать своим всё равно будут бесполезны, не помогут, а лишь сделают его совсем жалким. Этого Шерлок не желал и с момента оглашения приговора, вынесенного ему врачами, принялся старательно подчёркивать свою инаковость. В глубине души Шерлок понимал, что это выглядит, как обида ребенка, которого не приняли в игру, и он теперь гордо заявляет: «Да я сам с вами не играю!» – но это не подталкивало его к тому, чтобы как-то изменить свою линию поведения. Поза быстро стала естественной. Возможно, потому, что, за исключением некоторых нюансов, она не так уж сильно отличалась от привычной манеры поведения. Потому Шерлок особенно удивился, когда через восемь месяцев произошёл сбой.
Он всего-то встретил миссис Хадсон, одну из многих несостоявшихся жертв в его детективной карьере. В его жизни было много клиентов, но большинство из них, даже те, кому он спас жизнь, не любили вспоминать о его участии в их судьбах. Миссис Хадсон стала исключением. Она обрадовалась ему, как родному, пригласила в гости и на чай, потом настойчиво перезванивала и едва ли не заставила это приглашение принять, а потом в разговоре вытянула из Шерлока подробности его нынешнего быта и выяснила, что он в очередной раз, без особого рвения, искал квартиру. Ему было всё равно, где держать пожитки. Миссис Хадсон – не было. Она называла его бедным мальчиком, предложила квартиру, отмахнулась от его не совсем искреннего заявления, что он не сможет оплатить такую дорогую квартиру в одиночку. На самом-то деле оставшиеся четыре месяца Шерлок протянул бы и в таком дорогом районе, просто ему было как-то странно непривычно и даже трудно принять её доброту. Миссис Хадсон сказала, что это не проблема, предложила ему скидку, посоветовала поискать соседа и повела показывать квартиры «Ц» и «Б». И Шерлок размяк. Сдался. В конце концов, это было удобно, и, может быть, ему хотя бы последние четыре месяца не придется тратить время на дурацкую проблему переездов.
Шерлок ни за что бы не признался, что общение с миссис Хадсон, такое простое, будто она не замечала его отчуждённости, отогревало его душу. Она словно прорвала его кокон, и это было до странности хорошо.
Второй ласточкой, несущей весть странных изменений в жизни Шерлока, стал Анжело, который, как оказалось, держал кафе поблизости от его новой квартиры. Шерлок всего лишь проверял забегаловки в округе, хотел знать, где можно поужинать, чтобы не очень отягощать заботами о себе миссис Хадсон. Она слишком пеклась о нём, и Шерлок пришёл к выводу, что ему не сложно иногда взять еду на вынос или сбегать куда-нибудь недалеко перекусить, и не заставлять её лишний раз волноваться о себе. Более того, было приятно принести домой порцию французского паштета на пробу и выслушать благодарности, перемешанные с «право, не стоило». Конечно, он не собирался баловать добрую старушку слишком часто, но хотел найти что-то ещё, на будущее. На самом деле стоило заранее перед ней извиниться за то, что он собрался умереть в её доме.
Анжело налетел на Шерлока шумно и стремительно, будто тот был одновременно добычей и любимым родственником. Для темпераментного итальянца тоже не существовало никакой плёнки отчуждения. Пожалуй, сделайся та даже реальной кирпичной стеной, он отодвинул бы её в сторону как досадную помеху и всё равно не обратил бы внимания на то, что ему что-то помешало изливать свои бурные эмоции.
Год назад такое поведение Шерлока раздражало бы. Сейчас это был чуть выбивавший из колеи, но заставлявший улыбнуться подарок судьбы.
Майк Стамфорд чересчур много говорил и неоднократно переспрашивал, отчего Шерлок выглядит таким озабоченным. Его навязчивость не была приемлемой, как у Марты Хадсон, от Стамфорда хотелось отвязаться. Не найдя других безобидных поводов для переживаний, Шерлок сказал, что ищет соседа, чтобы снимать квартиру пополам, и не может найти. Это казалось правдоподобным, да и был же у него когда-то разговор с домовладелицей на эту тему. Чем ближе к правде ложь, тем легче её придерживаться. И, если даже Майк найдет ему соседа, Шерлок сумеет от него избавиться. Зачем ему сейчас сосед?
Шерлок услышал шаги издали, он прислушался, так как в какой-то момент ему показалось, что он слышит шум ткацкого станка. Но откуда бы в Бартсе взяться станку? Ниоткуда, само собой. Это оказались идущие в лабораторию Майк Стамфорд и Джон Уотсон с его палкой. Забавный, поедающий Шерлока взглядом маленький военный врач, для которого захотелось устроить маленькое представление. Шерлок не стал отказывать себе в этой малости и, уходя, подумал, что, пожалуй, несколько дней соседства могут даже порадовать, пока Уотсон будет изображать из себя такого идеального зрителя.
Он предупредил о возможном соседе свою домовладелицу и выкинул его из головы почти на сутки. Его время катастрофически истекало, и Шерлок метался в поисках того самого дела, после которого будет не так обидно уйти. Чего-то совершенно особенного, с чем полиция действительно не справилась бы без его помощи. Достойного прощального поклона. Он кружился, будто потерявший свой мяч щенок, и не находил, хотя чувствовал, что нужное дело где-то рядом. Мелкие недоговорённости, оставшиеся нераскрытыми детали в разных делах смутно намекали, что есть что-то особенное, скрывающееся в глубинах преступного мира. Возможно, какая-то тайная организация, деятельность которой отражалась на преступной жизни Лондона почти незаметно для всех, но не для Шерлока. Трудно выстроить невидимый дом-гигант в центре города, чтобы он действительно остался секретом для окружающих. Даже спрятав его под землю, не скроешь, что здесь есть что-то: напряжение грунтов, трещины на соседних домах, коммуникации выдадут его. То, что Шерлок замечал, было такими же косвенными уликами, как трещины на соседних домах. Их можно было объяснить иначе, но он знал, что в бурных водах преступности кроется отдельная неприступная скала. Вывести нечто столь хорошо завуалированное на чистую воду было бы настоящей победой. Однако все поиски напоминали охоту за существами, мелькающими в углу уставшего глаза, когда видишь движение на краю зрения, но, повернув голову, обнаруживаешь, что там ничего нет, а на краю зрения продолжает что-то плавать. Зацепки и улики вели в пустоту. Шерлок в отчаянии метался между незначительными делами, пытаясь приподнять завесу невидимости над тайной организацией, и уже начинал впадать в уныние, почти поверив, что он придумал для себя это особое дело, потому что слишком его хотел.
Он возвращался с не слишком удачной встречи с мелким наркодилером, не давшим никаких новых сведений, когда увидел переминавшегося перед входной дверью Уотсона и вспомнил, что тот должен был зайти посмотреть квартиру. Что ж, это хоть немного отвлечёт его от сегодняшнего провала.
Шерлок даже не представлял, насколько весёлый вечер ему предстоял, а то, пожалуй, крепко обнял бы Уотсона при встрече и отпугнул бы его почём зря.
Когда Шерлок осознал, что это Джон стрелял в таксиста, он был оглушён своими чувствами. Джон защищал его, отверженного, как обычного человека. Он не то что не почувствовал плёнки отчуждения и не оттолкнул – наоборот, решил, что Шерлока нужно оберегать. Джон выбрал сторону Шерлока. Это было просто невероятно, оглушало. Шерлок подскочил, чтобы идти к Джону и ощутил, что у него подгибаются ноги от переизбытка эмоций. Как? Как? Как такое может быть? Да к нему до отвержения хуже относились! А потом что-то будто порвалось, звякнуло, и стало легче. Будто его сдерживал невидимый поводок, и вдруг карабин раскрылся, отпуская. Шерлок смог подойти к Джону, едва сдерживая непроизвольную улыбку. Они обменивались полушутливыми репликами, и, когда Джон попенял на то, что Шерлок едва не покончил с собой, его захотелось просто расцеловать. Шерлок и впрямь не был так уж уверен, что выбранная им таблетка не была отравленной, вопрос в том, что сейчас он едва ли дорожил своей жизнью. И его подзуживала рискнуть подспудная мысль, что гибель Шерлока при столкновении с преступником будет принята родителями легче и понятнее, чем уход из-за отверженности миром. Во втором случае они могли бы начать обвинять себя, а кому это нужно? Не Шерлоку – точно. Потому он и решился принять то, что могло оказаться ядом. Джон же решил, что его надо спасать, и это было настолько фантастично, что Шерлок никак не мог в это поверить, хоть и вычислил Джона, хоть и услышал его признание.
Они уходили поужинать так обыденно, будто закончился совсем простой день, так легко, будто проводили совместные расследования всегда, всю жизнь. Их успел перехватить Майкрофт, невыносимый старший брат, что помогло Шерлоку избавиться от настырной улыбки, а потом к ним подскочил инспектор Лестрейд. Казалось, они попали в магическую ловушку, и уйти с этого места им было не суждено.
– Шерлок, ты обронил, – воскликнул Лестрейд и принялся совать в руку детектива какой-то браслет.
– Я не теря… – принялся отказываться Шерлок и вдруг, поняв, что это, выхватил обруч из рук инспектора и сунул в карман. – Действительно, это моё.
– Пожалуйста, – с иронией ответил Лестрейд.
Инспектор взглянул на Джона, будто пытаясь ему что-то сказать о Шерлоке, и тот предложил:
– Давайте я вас буду благодарить вместо Шерлока. Мне несложно.
Они расхохотались, но тут Лестрейда позвала Донован, и тот отошёл с видимым сожалением.
А Шерлок продолжил рассказ о том, как выбрать китайский ресторан по дверной ручке, при этом думая о том, насколько плохо то, что он с таким удовольствием воспринял потерю обруча с сердца. Будто скованное сердце было помехой, а не помощью. Но расстроиться по этому поводу не удавалось.
Странный вышел день, насыщенный, потрясающий. И даже дождь не шёл, вот что удивляло.
Казалось, что Джон наполнял Бейкер-стрит тёплым светом. Ничего не изменилось в обычном порядке вещей, разве что в квартире прибавилось книг, на кухне появилась его кружка, в гостиной добавился ещё один ноутбук, дешёвые ручки, блокноты, диски с фильмами… О, эта его киномания! Шерлок не жаловал художественную литературу и кино, тем более малозначимыми они казались в последний год его жизни. Но Джон исхитрился привлечь Шерлока к экрану телевизора – собой и только собой. Шерлок сравнивал свои впечатления от фильма и эмоции Джона, это было удивительно, завораживающе и ни капли не скучно. Если быть откровенным, то, даже дорожа каждой истекающей минутой, он не мог, не умел находить применения каждой из них. Не получалось только искать преступников и таинственного «поклонника» по фамилии – или прозвищу – Мориарти: информация стекалась к Шерлоку бессистемно, не постоянно, и это зачастую стопорило, заставляя работать на холостых оборотах. Джон умело занимал Шерлока, будто был для этого создан. Время с ним не казалось потраченным бесцельно, даже если на самом деле цели в их занятиях не было.
Зачем он согласился смотреть с Джоном фильм про отверженного миром юношу, Шерлок и сам бы не смог точно сказать. Убедиться, что Джон относится к ним с жалостью? Это можно было узнать и без фильма. Жалость – мерзкое чувство, Шерлок точно не желал ощущать, как она будет обращена на него. Вот когда он умрёт, пусть жалеют, а пока он не желает в этом участвовать. Хотел ли он посмотреть на тщетность исканий отверженного, ещё раз смириться с заведомой безнадёжностью своего положения? Просто с лёгким мазохизмом расковырять корочки на душевных ранах, как в детстве сковыривал корочки с разбитых коленок? Пожалуй, всё вместе. Во всяком случае, он согласился, и смотрел фильм, признавая нелепыми большую часть метаний отверженного. Это было лучше, чем находить в нём нечто общее с собой. Тем более фильм заканчивался плохо. На самом деле финал был отрытым, но, откровенно сказать, отсутствие могилы героя перед финальными титрами было скорее данью хорошему вкусу, чем намеком на то, что он остался жить.
Когда они остановили проигрыватель, Джон чуть не плакал, а Шерлок был скорее зол. Джону, наверное, было неловко от того, что Шерлок заметил его состояние (как будто он мог не заметить), и потому Уотсон сказал:
– Зачем они любят плохо заканчивать фильмы? Будто, если уморить героя, фильм сделается лучше.
– Так правдивее, – отрезал Шерлок.
– Но ведь не все отверженные миром умирают. На самом деле они могут нащупать то, что должно изменить в своей жизни, и остаться в живых.
– Джон, отверженные мотивированы для изменений лучше всего прочего человечества. Тем не менее, переживают отверженность меньше десяти процентов от всех попавших в эту ситуацию. Так что счастливый финал был бы безжалостным враньём.
– Я думаю, дело в том, что всё не так просто, как говорят. Если бы отверженными становились только слишком отличающиеся, необычные люди, ты бы уже не ходил по этой земле. Да и что сложного в том, чтобы стать посредственностью?
Шерлок фыркнул:
– Да я бы лучше умер.
«Я так и сделаю, – подумал он. – Невозможно перестать быть собой».
Шерлок вскочил и ушёл в спальню.
– Конечно, тебе ведь плевать на окружающих, которым ты дорог! – донеслась вслед обиженная реплика, на которую Шерлок мог лишь пожать плечами. Если окружающим нужен не он, а кто-то другой, то какая им разница, что именно он уйдёт? Иначе они бы понимали, что полностью измениться за год – всё равно, что умереть. Оболочка не равняется человеку.
Во всяком случае, он ещё раз убедился в том, что не будет даже пытаться переделать себя, даже в угоду миру. И пусть всё будет, как будет.
Второго обруча Шерлок лишился во время расследования гибели контрабандистов, из-за Сары. Точнее, из-за своей ревности к Саре. До того Шерлок даже не представлял, насколько сильным может быть это чувство, и что он может испытывать его к Джону. Он знал, что ревнив, ведь ревновал и брата к родителям, и собаку к брату, и работу к бестолковым полицейским, которые всё равно не умеют ни изящно раскрыть, ни толком оценить преступление. Но друга к женщине? Невозможно!
Однако его сердце считало иначе, и свалившийся в китайском цирке обруч был тому зримым подтверждением. Он был намного темнее, изношеннее первого, по нему было видно, как тяжко довелось потрудиться двум обручам, сдерживая эмоции Шерлока. На последние сорок три дня у Шерлока оставалось лишь одно препятствие перед шквалом его собственных чувств, и это значило, что нужно давать им дополнительный выход, чтобы плотина не была прорвана и он оставался деятельным. Шерлок всё ещё надеялся успеть напоследок поймать свою крупную рыбину. Назло всему миру.
Неделя! У него оставалась всего неделя, а ничего толкового на горизонте не было видно, и великое дело так и не было раскрыто. Шерлок изнывал от тоски бездеятельности и от невнятного щемящего чувства, которое он долго не мог понять. Наконец ночью, в томлении бессонницы он нашел ответ, что за заноза так беспокоит его. И пошел писать прощальное письмо.
«Дорогой Джон!
Я виноват перед тобой. В своё оправдание могу сказать, что я не рассчитывал, даже не мог подумать, что мы станем друзьями, это должно было стать всего лишь соседством, как случалось всегда. До тебя. Я вовсе не собирался приумножать число скорбящих по мне, надеюсь, ты поверишь мне, что я ошибся от неопытности в дружбе, а не по зловредному умыслу.
Ты, наверное, подумаешь, что я должен был сказать о том, как мало времени у меня осталось. Но это оттого, что ты не представляешь, каких усилий стоит скрывать что-то от Майкрофта. Он был бы, наверное, счастлив узнать, что у него наконец есть достойный повод меня переиначить, обтесать, сделать другим. Брат бы меня, несомненно, «спас», но кто бы остался в моем теле после этого? Не я, однозначно.
Я предпочёл год жизни собой и не сомневался в выборе, но оказалось, что это затрагивает слишком многих. В любом случае, уже поздно что-либо менять (хотя я не уверен, что выбрал бы иную линию поведения, даже вернись я назад во времени) и всё, что я могу сказать – извини.
Твое присутствие было важным для меня, и я хочу, чтобы ты знал, как я тебе благодарен.
Извини.
Спасибо.
И прощай.
Твой друг Шерлок Холмс».
Вопросы и ответы ход за ходом, от взрыва к ожиданию следующего взрыва. Мориарти сделал Шерлоку большой подарок в последние дни. Возможно, он знал – наверное, действительно знал, – когда затевал свою игру, и это было прекрасно. Не мучиться в последние дни, но искать ответы на загадки, расследовать сразу два дела, бегать, изучать, напрягать мозг, наслаждаться всей полнотой жизни. Прекрасное финальное крещендо, неизбежно ведущее к кульминации и завершению его пьесы.
Это было правильно.
Первый сбой случился со старушкой, веселье Шерлока не должно было сопровождаться жертвами, и это лишь подхлестнуло злость. Кому, как не Шерлоку, знать, насколько ценны последние дни и часы? Никто не смеет их отнимать почём зря.
Второй ошибкой было не учесть Джона. Шерлок думал выйти на встречу тет-а-тет, но Мориарти подстраховался. Он был прав: что помешало бы Шерлоку сейчас просто его застрелить? Страх перед смертью? Смешно. Потому живой щит заслонил Джима Мориарти, поставил Шерлока перед выбором – оставить в живых злодея и жертву или убить одного, тем самым лишив жизни и второго.
Шерлок не смог убить в первый раз, и Джим вернулся во второй – видимо, точка в их игре показалась неубедительной.
Джон кивнул, соглашаясь погибнуть, Джим смеялся, не веря в Шерлока, но выбрал не он, выбрало его сердце. Последний обруч упал, громко звякнул, ударившись о кафель, и от этого резкого звука не только у Шерлока дрогнул палец на курке. Снайперы тоже живые люди.
Выстрелы.
Взрыв.
Темнота.
Клацанье ножниц
– Клац!
Будто огромные ножницы вознеслись над нитью жизни Шерлока и громко, раздражённо лязгнули впустую. Шерлок отчётливо слышал этот звук, именно от него он очнулся в чужой постели. В больнице.
Он открыл глаза и увидел рядом Джона. Здорового, с пластырем на щеке, улыбающегося.
Принимающего Шерлока в новую жизнь.
«Неправдоподобный финал, безжалостное враньё», – вспомнилось Шерлоку, и он усмехнулся. Такая развязка истории отвержения ему нравилась куда больше реалистичной.
