Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
— Прошу вас повернуться, сударыня. Я займусь вашим платьем.
Подобным образом и подобным тоном не говорят с любовницами и с женщинами, которые вот-вот станут таковыми, но что делать, если на другой тон Лионель сейчас не способен. Весь еще доступный ему огонь, весь еще доступный ему пожар привычно бушует в воспоминаниях, там, где снова и снова раздается выстрел, которого он не слышал и который не смог остановить.
У Фриды светлые волосы и очень белая кожа. Как у Катарины. Лионель никогда прежде не позволял себе подобных сравнений, но теперь Катарина мертва. Племянница Карла Борна убита сыном мятежника Окделла. Это должно быть смешно, но смеяться не тянет. Тянет целовать отливающие таким знакомым цветом плечи, с трудом удерживая на привязи желание с силой рвануть алый шелк, разом освобождая из плена ткани тело так похожей сейчас на Катарину женщины.
Лионель как должное воспринимает мелькнувшую мысль о том, что история смерти Катарины просится в какую-нибудь притчу. Мысль воистину достойна презрения, но он привык видеть мир именно так, через призму выстрела Борна. Свет мироздания навсегда преломился под четким углом, запретив верить чувствам, следовать эмоциям, подчиняться порывам. Даже в мелочах. Он отравлен ненавистью, и, если дать волю чувствам, она прорвется, заставляя принимать неверные, мстительные решения — ради того, чтобы хоть немного заглушить не стихающую с годами боль.
Фрида нетерпеливо стонет и кладет его руку себе на грудь. Лионель же, привычно поглаживая нежную кожу, сжимая пальцами чувствительную горошину соска, не может отделаться от мыслей о Катарине. Хотя такой он ее не знал, — несмотря на то, что регулярно участвовал в разыгрываемых Алвой и Ее Величеством спектаклях в качестве проводника для зрителей. Но игра, какой бы совершенной и самозабвенной она ни была, никогда не станет честной, и, как Лионель ни старался справиться с собой, он всегда разделял блестящую актрису, солирующую на дворцовых паркетах в поставленных ею или Алвой антрепризах, и Катарину. С ним она не играла — как будто знала, что именно этим ударит его намного больнее. С ним она не играла — и Лионель не мог забыть рощи Гайярэ, лукавый прищур светлых глаз, сжимающие его ладонь не по-женски сильные пальцы, пьянящий аромат волос и вкус губ, еще несмелых, но уже откровенных. Глядя в глаза умной, хитрой, изворотливой, опытной женщины, королевы, племянницы Карла Борна, Лионель, как ни старался, не мог перестать видеть в ней девушку, на которой когда-то собирался жениться.
— Вы ведь не были любовником Катарины Ариго?
— Я был капитаном охраны их величеств.
— Знаю. Любовником был Алва, мама мне говорила, но вы тоже могли.
— Нет.
— Почему? Боялись? Не хотели? Не любили? Вы удивлены моими расспросами?
— Нет.
— Тогда ответьте.
— Извольте. Нет.
Нет, не боялся. Нет, не — не хотел. Нет, не — не любил.
Лионель произнес это дурацкое «нет» прежде, чем понял, как именно это прозвучит. Хорошо, что Фрида поняла его по-своему.
— Не боялись. Не хотели. Не любили.
— Ее величество испытывала те же чувства.
— К вам?
— Насколько мне известно, ко всем знакомым ей мужчинам.
Катарина любила мужчин, как все полезное и удобное в обращении. Катарина была темпераментна до такой степени, что, даже при ее поистине королевском самообладании, это все равно прорывалось наружу — в жестах, взглядах, вздохах. Катарина не умела бояться — и погибла, глупо, странно и не вовремя. Так… неподходяще.
Фрида снова нетерпеливо стонет и притягивает Лионеля ближе. Он и не заметил, когда они успели раздеться, когда успели оказаться в постели. Лионель послушно просовывает руку между их сплетенными телами, гладит низ живота, раздвигает влажные складки. Фрида подается навстречу, насаживаясь на его пальцы. Ее руки ласкают шею и плечи, и ноготки время от времени дразняще царапают кожу. Она в меру требовательна и в меру внимательна. В другое время ему бы это понравилось, но сейчас Лионель предпочел бы нетерпеливую, эгоистичную, самозабвенную жажду. Ему всегда, даже в ранней юности, казалось, что именно такой была бы Катарина.
Лионель никогда не был с Катариной. Только думал об этом — еще тогда, когда назывался графом Лэкдеми. Еще был жив отец, еще не было восстания, еще была Магдала. Еще можно было, забывая обо всем, подставлять лицо косым лучам солнца, пробивающимся сквозь плотную листву дубрав Гайярэ, где он ждал ускользнувшую от бдительной матушки девушку. Уже умную, но еще не расчетливую, уже лукавую, но еще не хитрую, ни на йоту не прямодушную, но еще волнующе откровенную. Была весна, подходил к концу отпуск, впереди ждали Торка, насмешливо-одобрительные взгляды родичей и разговор с отцом…
В следующий раз они с Катариной встретились только через четыре года. Лионель ждал от уже Ее Величества чего угодно, но не того, что она тихо, как-то мечтательно спросит, помнит ли он турнир поэтов в Гайярэ. Строгая, печальная, смиренная, так не похожая на себя прежнюю, она одним этим вопросом повернула время вспять, подтвердив, что перед ним все та же Катарина. Племянница Карла Борна. Конечно, он помнил тот турнир: и свою упрямую шалость, и озорные искорки в глазах изящно поддержавшей его игру девушки. Теперь Катарина одним свои видом напоминала Лионелю о дремлющей в его груди бессильной ненависти, безумной, ненасытной, всепоглощающей, изломавшей и чужие жизни, и его собственную судьбу. И теперь Катарина одним словом умела одернуть его, заставляя увидеть, что он позволил этой ненависти выйти из-под контроля.
Фрида вскрикивает, довольно и удивленно, когда Лионель входит в нее — резко, сильно и яростно. Он все-таки забылся, запутался в паутине образов, звуков, запахов, заблудился в лабиринте воспоминаний. Лионель двигается в рваном ритме, то грубо прикусывая кожу на шее, то нежно поглаживая грудь или бедра любовницы. Нет, он помнит, где он, с кем и на каком свете, но все-таки надеется, что, кончая, увидит перед глазами лицо Катарины, — и забудет об этом на следующее утро. Такое уже случалось — после Ренквахи, после Октавианской ночи. Всегда, когда острая ненависть начинает выходить из-под контроля, он видит перед глазами лицо Катарины, сразу, как только немного ослабляет поводья, — хотя бы просто для того, чтобы тело могло осуществить физический акт любви. Разбивший их общую на двоих жизнь выстрел Борна связал Лионеля с девочкой из Гайярэ надежнее обручальных браслетов и церковных клятв. Никто, кроме нее, не умел напомнить ему так ясно и так четко, к каким разрушительным последствиям может привести его ненависть, если дать ей волю. И Лионель отчаянно надеется, что даже из-за границы смерти Катарина сможет и дальше удерживать его на краю этой пропасти.
Когда в момент оргазма Лионель и в самом деле видит лицо Катарины, он вспоминает, что такое счастье.
— Вы ведь не были любовником Катарины Ариго?
— Нет.
— Почему? Боялись? Не хотели? Не любили? Вы удивлены моими расспросами?
— Нет.
— Тогда ответьте.
— Извольте. Нет.
Нет, не боялся. Нет, хотел. Нет, любил.
Лионель произнес это дурацкое «нет» прежде, чем понял, что невольно сказал правду.
