Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
- За что? За что, за какие прегрешенья насылаешь муки нескончаемы, измены подлые, злобу неизбывную? За что наказуешь мя, Господи, раба твоего, Ивана?! За что?!!!
Закрыв похудевшее, страшное после болезни лицо руками, застонал государь, застонал горько, жалобно, беспомощно, застонал, словно обычный холоп, оплакивающий тяжкую судьбину свою.
- За что?! – повторил он пронзительным, безумным шепотом, покачиваясь из стороны в сторону.
Поредевшие, нечистые волосы упали на лоб, на руки, что закрывали лицо государево.
Всхлип – короткий, сухой, безумный – отразился от стен, разбил тишину зловещую длинной, нескончаемой ночи.
- Не кара сие, - до сих пор молчавши Федор Басманов, что стоял у стены и не сводил с государя темного взору, шагнул из тени, встал пред безутешным Иоанном. – Не кара, царю мой, но испытание, - голос Федора был тих, но исполнен некой жуткой торжественности, гордости даже – и он вправду гордился царем своим, хоть и примешана была до гордости сей изрядная порция горечи желчной. – Как Христос прежде вознестись на небеса во всем сияньи славы претерпел муку, так и тебе, государь, дано знамение великое…
Иоанн порывисто голову поднял, глянул снизу вверх, словно бы сейчас только осознавши, что все это время был не один. Бессильно уронил руки на колени свои, воззрился на Федора взором, в коем поблескивали уже первые искры надвигающегося безумия.
- Богохульствуешь, Федя, - прокаркал он, высматривая в лице, в глазах Басманова намек на жалость, а может даже на презрение – да не нашел ничего, кроме любви – великой любви, всепоглощающей любви...
- Нет, царю мой, нет, - горячо зашептал Федор, опускаясь на колени рядом, обнимая Иоанна за плечи, прижимаясь щекою своей до щеки царя.
И вправду, не считал он слова свои богохульством, ибо ночью сей был для него Иоанн не царем земным, не мужем смертным – был он для Федора богом, был выше бога.
Не видел Федор ни плеч царя, жалко согбенных, ни жирных, редких волос, ни опасных искорок в запавших глазах, ни заострившегося, истощенного лица – видел он лишь сияние грядущей славы, что непременно снизойдет на Иоанна, непременно…
В ночь сию любил Федор царя своего, как никогда до, как никогда – после.
В ночь сию готов он был свершись любой подвиг, любое, даже самое страшное, злоденяние – лишь намекнуть было Иоанну.
В ночь сию способен был Федор самую душу свою заложить – для него, для Иоанна, для первого своего полюбовника.
В ночь сию гордился он царем своим, бесконечно гордился – как, должно быть, гордился Бог-отец, глядя с небес на мученья сына своего.
В ночь сию должно было Федору оправдать и доверие великое, что возложил на него батюшка кровный, Алексей – колебался царь, страшился нанесть быстрый, сильный, безжалостный удар по изменникам, по врагам своим, по зарвавшимся боярам, из-за козней которых, из-за предательств бесстыдных, заливался сейчас Иоанн слезами горьким в объятьях младого любовника.
В ночь сию верил Федор и в грядущее торжество Иоанна, в неминуемую победу его над всеми врагами, в то, что измена будет выметена с земли Русской раз и навсегда.
Верил в любовь свою, верил неистово, как и положено верить в юности пылкой да неопытной.
Верил в любовь Иоаннову – просто верил.
Не знал, не знал тогда, что впереди ждут его и злоба, и зависть, и собственные деяния, кои не назовешь иначе, чем погубленьем души бессмертной; не поверил бы, даже если б спустился с небес ангел карающий с вестью о разочаровании, отчаяньи, крушении надежд и страхе, о бесславной, мучительной гибели во цвете лет.
Не знал – да и откуда было ему – о том, что даже столетья спустя станут спорить потомки об страшных обстоятельствах таинственной его смерти…
Не знал – и слава богу, слава ему, что не ведает человек будущности своей, живя таким образом надеждами, сбыться которым может быть, суждено, а может, и нет.
Не знал Федор… Да и захотел бы?
В ночь сию просто любил он царя своего.
Как никогда - до, как никогда – после…
