Гэндальф против Дамблдора? При всей моей любви (без иронии) к серии книжек о ГП, вынужден признать, что победит Гэндальф, он же Олорин, который был одним из самых могущественных Майар. Дамблдор был "всего лишь" обыкновенным волшебником, пусть и самым могущественным в XX веке.
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Памятуя о совете Майкрофта Холмса засесть за писательство всерьёз, я стал более подробно записывать факты тех дел, в расследовании которых мне довелось участвовать в качестве помощника и летописца Шерлока.
Год 1883-й, должен сказать, у нас удался ― у Холмса прибавилось работы, что поддерживало его в хорошем, ровном расположении духа. Возможно, и я вносил какую-то скромную лепту. Мы всё больше привыкали жить вместе и всё больше напоминали супругов ― не тех, что уже устали от общества друг друга, а всё ещё полных надежд, когда компромиссы и притирание характеров закончились, и наступила гармония.
У меня тоже прибавилось пациентов, и миссис Хадсон даже выделила комнату внизу, чтобы я мог вести там приём. В ноябре приходилось много работать: частые дожди для врача всегда означают как большие хлопоты, так и приятное распухание бумажника. А вот Холмс скучал, и я, признаюсь, беспокоился о нём. Поднимаясь после визита к больным в нашу гостиную, я всё время опасался застать тревожные симптомы, но Холмс держался. Он ворчал на меня, конечно, но только для вида, а сам проводил какие-то химические опыты, чтобы заполнить досуг, и записывал их результаты в толстую тетрадь.
Как-то утром у меня случилась передышка ― наверное, я всё же неплохой врач, потому что мои пациенты вдруг разом оправились от хворобы, а у меня выдался приятный выходной. После завтрака мы сидели с Холмсом у горящего камина и строили планы, чем занять вечер, когда в дверь постучали ― миссис Хадсон не отступала от похвальной привычки.
― Мистер Холмс, к вам пришла какая-то женщина, ― сообщила наша хозяйка. ― Из простых, сэр. Впустить?
― Разумеется.
Холмс никогда не отказывал беднякам в помощи ― и не только из человеколюбия, но и потому, что их необычные истории зачастую бывали намного интереснее каких-нибудь банальных краж фамильных драгоценностей или сбежавших с танцовщицами мужей.
Посетительница прошмыгнула в комнату и нерешительно замерла у двери, теребя в пальцах бахрому клетчатого пледа, накинутого на сутулые плечи. Её суконное платье, хотя и чистое, что называется, видало виды. Шляпка, пусть и поновее платья, явно была куплена уже подержанной и предназначалась исключительно для выходов в приличные районы города. Но свою одежду посетительница, возможно, перед приходом к нам тщательно привела в порядок, чего нельзя было сказать о ботинках. Я не сомневался, что чулки женщины насквозь промокли, пока она шла по ноябрьскому Лондону.
Выглядела наша неожиданная гостья лет на шестьдесят, не меньше, но, наверняка, была моложе. Из-под шляпки виднелись гладко зачёсанные и собранные в узел волосы неопределённого цвета с обильной сединой. Покатый лоб, длинный нос и скошенный подбородок придавали лицу что-то крысиное.
— Входите, миссис, не стесняйтесь, — Холмс ободряюще улыбнулся. — Как ваше имя?
— Шейла Доэрти, сэр. Миссис Доэрти, — пробормотала женщина, никак не решаясь подойти к камину. Потом вспомнила, что не поздоровалась и смущённо пролепетала: ― Здравствуйте, господа хорошие.
— Уотсон, давайте посадим нашу гостью поближе к огню — она совсем продрогла. Вы же не откажетесь от стаканчика бренди, миссис Доэрти? — Холмс подошёл к женщине и взял её под локоть.
Он подвёл её к креслу и усадил, как какую-нибудь леди. Мне оставалось только позаботиться о бренди. Выпив немного, женщина избавилась от доли робости, и выражение побитой собаки в её глазах — пожалуй, слишком молодых для тех шестидесяти, что я ей приписал, — сменилось любопытством.
— Как идут дела, миссис Доэрти? — спросил меж тем Холмс. — Удаётся прокормиться шитьём?
— А вы почём знаете, мистер Холмс, что я зарабатываю шитьём? — удивилась та.
— Исколотые пальцы. Сутулость выдаёт в вас женщину, которая много работает сидя. Вы очень бережёте свою швейную машинку, ухаживаете — на левом манжете у вас остался след от капнувшего масла.
Женщина смутилась и прикрыла пятно краем пледа.
— Не смущайтесь, миссис Доэрти, — промолвил Холмс, раскуривая трубку, — честный труд достоин уважения. Так что вас привело ко мне? При моём друге, докторе Уотсоне, вы можете говорить совершенно спокойно.
Я уступил Холмсу своё кресло, а сам сел на диван и на всякий случай достал блокнот, чтобы записывать.
— Мне говорили, что вы — добрый и справедливый человек, мистер Холмс, и можете помочь, — начала свой рассказ женщина, покосившись в мою сторону. — Вы не думайте, сэр, я заплачу вам за труды!
— Полно, оставим этот вопрос, — нетерпеливо перебил Холмс. — Расскажите о вашем деле.
— Мой младший сынок, Тимми, попал в тюрьму за кражу. Но он не виноват, сэр, не виноват! Клянусь! Что старший, что младший — оба воспитывались в строгости, в вере, и никогда чужого не возьмут. Тимми так плакал, когда меня пустили к нему, клялся, что не виноват. Уж я-то сына знаю, сэр! Да и к тому же — больной он, кашляет.
— Сколько лет мальчику?
— Тринадцать, сэр. Тим работает помощником трубочиста — мистера Каллагана. Тот всегда Тима хвалил. — Женщина расплакалась.
— Успокойтесь, миссис Доэрти, — мягко промолвил Холмс. — Сделайте ещё глоток бренди и расскажите всё по порядку.
— В тот день он с хозяином чистил трубы в гостинице «Зелёная свинья». Вы не судите по названию, сэр, — женщина услышала моё хмыканье. — Хорошая гостиница, публика приличная. Её хозяин, мистер Киллоран, купил дом недавно. Номеров у него мало и сдаёт он их всё больше своим. То есть вы понимаете…
— Разумеется, — улыбнулся Холмс. — Маленькая Ирландия посреди большого Лондона. Скорее пансион, чем отель.
— Мой старший сын Санни служит там лакеем. Хозяин всегда готов дать работу своим, дай бог ему здоровья. Так работали они, значит, с мистером Каллаганом — Тим, то есть — и стали чистить каминную трубу в номере, где жили супруги из Дублина — богатые люди, но бестолковые.
— Почему же бестолковые?
— Санни говорил — в номере вечно беспорядок, вещи раскиданы. Леди накупит всяких шляпок и прочего — так картонки в гостиной и стоят. Горничная ему жаловалась, что даже всякие ценные безделушки леди бросает где ни попадя. Вот и булавка та вроде на камине лежала. А Тим как раз был в номере и подавал сигналы мистеру Каллагану на крыше. Они закончили работу, и Тим из номера ушёл, а потом туда вернулась леди — она была в общей гостиной, сажа ей, видишь, мешала. Муж-то её в номере сидел, газету читал и приглядывал за Тимом. А когда леди вернулась, то хватилась золотой булавки. Стали сначала обыскивать прислугу, а потом и до наших добрались — они не все трубы почистили и никуда из гостиницы не уходили. И тогда у Тима в кармане нашли эту чёртову булавку. Он клялся, что не брал её, но кто поверит нищему ребёнку, тем более ирландцу? И мой мальчик теперь в Ньюгейте, а у него слабая грудь. И он такой тихий — мальчишки с улицы его всегда обижали, он просто не выживет в тюрьме. ― Миссис Доэрти с трудом подавляла рыдания, и мне пришлось напомнить ей о бренди.
— Конечно, хозяйка булавки могла и не вызывать полицию, после того как пропажа обнаружилась, — не удержался я. — Могли бы и среди своих решить как-то.
— О, это не леди, доктор! Это её муж. Леди как раз умоляла его не вызывать полиции, пожалеть Тима. Но мистер МакШейн ничего и слушать не хотел, сэр.
— Заодно, миссис Доэрти, назовите имена супругов, и, возможно, вы знаете и других участников истории. — Холмс подал мне знак, чтобы я записывал.
— Леди зовут Нора. Нора МакШейн, а мужа её — Ормонд. Санни говорил, что они приехали в Лондон в свой медовый месяц. — И тут вдруг миссис Доэрти пришла в ярость и стукнула кулаком по подлокотнику. — Это всё он виноват! Он! Гореть ему в аду!
Холмс не удержался и слегка улыбнулся.
— Кто? Мистер МакШейн? — переспросил он.
— Нет! Френсис О’Коннор — чтобы его черти задрали! — продолжала кипеть швея, прыская слюной. — Это жилец — из самого дешёвого номера. Приехал искать работу. Какая работа — у него на роже написано, что он вор! Рожа лошадиная, две бородавки, тут и тут, — она показала на правую щеку и подбородок, — на лбу отметина. Глаза наглые! Как есть вор! Санни с ним связался, отвёл к хозяину. Прощелыга этот из себя плотника корчит — табуретку он, вишь, починил, а у самого ручонки-то белые. Жулик он. И вот ровно через три дня, после того как он в отель перебрался, та булавка и пропала.
— Ну, что же, миссис Доэрти, сообщите нам свой адрес и адрес отеля, и мы с доктором займёмся вашим делом.
Я не буду приводить тут все благословения, которые пришлось выслушать Холмсу. Мне тоже досталось немного католических святых. Я понимал, что мой друг жалеет ребёнка, — даже за мелкие кражи арестованных ждёт скорый и суровый суд. И часто приговор зависит от милости или прихоти судьи. Тима могут приговорить к высылке — это было бы счастьем для мальчишки, могут отправить на исправительные работы, где он наверняка погибнет, если его мать права насчёт болезни лёгких. Радовало хотя бы то, что одно наказание ему точно не грозит — виселица, а ведь всего какими-то десятью годами ранее мальчика могли бы и вздёрнуть за булавку. Со времени кражи прошло около недели, Тим ждал в тюрьме суда, и если мы в кратчайшие сроки обнаружим настоящего вора, то есть шанс спасти мальчишку.
Думая о деле швеи, пока мы ехали с Холмсом в Кенсингтон, я невольно вспоминал его «Нерегулярные части». Думаю, что многие эти мальчишки поминают Холмса добрым словом за то, что он уберёг их от каторги, а то и похуже.
Конечно, был шанс, что булавку взял Тим, но и тогда следовало помочь ему, учитывая его болезнь и то, что он наверняка пошёл на такой поступок от отчаяния.
У гостиницы с таким неживописным названием наш кэб остановился в половине первого. Хозяин, краснолицый толстяк с пышными бакенбардами, довольно подвижный для своей комплекции, выскочил в холл, приняв нас за выгодных постояльцев. Когда Холмс изложил ему цель нашего визита, ирландец воспринял это без враждебности, хотя и с некоторым разочарованием. Он предложил нам присесть в уютном уголке, традиционно озеленённом развесистой пальмой и ещё какими-то цветами в больших горшках.
Мистер Киллоран хорошо помнил прискорбный случай. У него-то в отеле такого сроду не водилось, чтобы прислуга воровала у постояльцев, тем более у своих. Нет, не все его служащие ирландцы, есть и горничные из местных, но девушки приличные — все как одна. Мальца жалко, очень, оступился парнишка, с кем не бывает. Понизив голос, хозяин выразил своё неодобрение такой жестокой принципиальности со стороны мистера МакШейна. Да вот и молодая его умоляла — мог хотя бы ради жены не настаивать на полиции. И трубочист, опять же, готов был поручиться за своего подмастерья.
― Вещица была дорогая? ― спросил Холмс.
― Булавка-то? Да обычная шляпная бирюлька, не слишком ценная — разве что из золота, да и то я не уверен — точно ли из цельного, а не просто позолочена.
— А что, мистер Киллоран, — спросил Холмс, — точно ли все ваши служащие — люди проверенные? Я слышал, у вас появился новенький.
Пока хозяин вёл свой рассказ, а Холмс его расспрашивал, я разглядывал холл. Видно было, что гостиницу ирландец купил недавно, и не пожалел денег на ремонт — в таких чистеньких и уютных отелях любят останавливаться приличные пожилые господа, матери с дочерьми, семьи из провинции, боящиеся больших и дорогих гостиниц. Но вообще-то, судя по убранству холла, большинство номеров явно было рассчитано на достаток выше среднего. А за стойкой я заметил не так много ключей, остававшихся на крючках.
— Новенький? — переспросил хозяин. — Это вы об О’Конноре, сэр? Да какой же он новенький — он у меня снимает самый дешёвый номер. Я не собирался брать его к себе, но плотник он хороший, платить у него за жильё пока что есть чем, и я обещал ему помочь с поиском постоянной работы. Я всегда помогаю соплеменникам, сэр, уж у меня так водится.
— В тот день, когда произошла кража, где он находился?
— Не знаю, сэр, но в отеле его точно не было — вернулся только к вечеру. Работу искал, наверное.
На всякий случай мой друг спросил, где в момент кражи находились молодожёны, и Киллоран только подтвердил то, что мы уже слышали от швеи. Трубочист же, по его словам, ещё не закончил всю работу, но сделал маленький перерыв и вышел на задний двор. Кухарка вынесла ему и мальчику по кружке чая, а хлеб с сыром у трубочиста был с собой.
— То есть мальчик не нервничал, не пытался удрать?
— Нет, сэр. Может, и наглость, конечно, но штучка-то мелкая, а в номере были вещи и подороже. Да и ревел он так с перепугу, что я даже засомневался, а точно ли он вор? Скажу по совести, сэр, — тут хозяин слегка понизил голос, — у меня никогда ещё не было таких безалаберных постояльцев, как эти господа из Дублина.
Холмс не уставал упрекать меня в излишней драматичности, когда читал мои скромные литературные упражнения, но как тут удержаться от драматизма, скажите на милость? Новая участница драмы, стоило упомянуть её тут же явилась на сцене ― мальчишка-коридорный кинулся к двери, и в холле возникло нежное, воздушное создание, казалось, сотканное из кружев, мехов и светлых локонов. Мы догадались, что это и была, собственно, миссис МакШейн. Леди являла собой ожившую картинку из модного журнала и была вполне хороша собой.
За хозяйкой семенила горничная, неся очередную коробку из дамского магазина.
Хозяин вскочил и кинулся к постоялице.
— Добрый день, мэм, как вы сегодня рано вернулись. — Мне показалось, что глаза толстяка лукаво блеснули.
— Нет настроения, ездить за покупками, — неожиданно звучным голосом ответила та. — Мистер МакШейн в номере?
— Да, мэм.
Холмс встал, и я следом за ним.
— Мистер Киллоран, представьте нас леди, — сказал мой друг.
Хозяин назвал наши имена, сопроводив такой характеристикой:
— Эти джентльмены, мэм, согласились помочь бедной миссис Доэрти. Бедняжка уже всякую надежду потеряла, но нашлись добрые люди и среди… — я просто уверен, что с языка хозяина чуть не сорвалось «и среди саксов».
Мы поздоровались с леди.
— О! Джентльмены, вам есть дело до нищего ирландского мальчика? — улыбнулась миссис МакШейн.
— В данном случае, мадам, кровь не важна, — заметил мой друг. — Важно, что ребёнок в беде.
— Прошу вас, джентльмены, подняться со мной в номер. Думаю, моему мужу, — тут её глаза сверкнули, — полезно будет услышать ваши слова, мистер Холмс.
И она поплыла по ковровой дорожке, а потом вверх по лестнице.
Видимо, это был самый дорогой номер в отеле. Тут имелся даже небольшой кабинет, дверь в который оставалась открытой. Возможно, история с булавкой чему-то леди научила — демонстративного беспорядка в гостиной я не наблюдал, хотя не исключено, что мне так показалось по контрасту с нашей собственной гостиной на Бейкер-стрит. Вот только несколько коробок — явно дамских — я почему-то заметил в кабинете супруга — они стояли на полу в стороне и были перевязаны.
— Энни, отнесите шляпку в спальню, — велела леди горничной.
Джентльмен, сидевший в кресле и читавший газету, встал при появлении супруги, но тут же с удивлением посмотрел на нас с Холмсом. Обычный рыжий ирландец, каких множество, мистер МакШейн являл собой разительный контраст с красавицей-женой. Ну, что же ― такое нередко случается, а тот азарт, с каким леди совершала покупки, свидетельствовал, что она вполне наслаждалась замужеством.
Миссис МакШейн назвала наши имена и род занятий. Её супруг усмехнулся.
— А я уже подумал, что вы адвокаты, которых моя жёнушка решила нанять для мальчишки за мой счёт. Не понимаю, господа, что вам за дело до этого мелкого воришки? Но наглости ему не занимать. Ведь я всё время находился тут же, вот в этом самом кресле! — он каким-то уже слишком энергичным жестом указал на предмет мебели. — А выйди я хоть на минуту — он бы украл что-то более ценное!
Леди нахмурила лоб.
― Мистер МакШейн, ребёнок болен, он пошёл на такой шаг от отчаяния! Неужели нельзя было решить всё миром?
— Душа моя, — промолвил супруг негромко, но у меня создалось впечатление, что если бы не наше присутствие, молодожёны уже бы кричали друг на друга. — Мне не жалко булавки, но из таких мелких воров потом вырастают бандиты. И уж если раз оступился — пусть сидит в тюрьме!
Пока молодые препирались, Холмс прошёлся по гостиной, посмотрел на каминную полку, где и сейчас лежала масса предметов: перчатки, веер, какие-то коробочки, шкатулка для писем, мужское пенсне — это помимо фарфоровых фигурок, принадлежащих отелю. Камин был довольно высок — старого образца.
— Простите, мистер МакШейн, — прервал Холмс перепалку супругов, с трудом сохранявших видимость приличий. — После того, как мальчик-трубочист ушёл, в номер заходила горничная отеля?
— Да, она убирала пол перед камином. Но булавку-то нашли у мальчишки.
— Вы не обратили внимания, какого мальчик был роста?
— Нет, совершенно не обратил внимания, — джентльмен пожал плечами с презрительным видом. — Да и потом он почти всё время стоял у камина на коленях.
— Спасибо, мистер МакШейн. Мы с доктором не будем вам мешать, — улыбнулся Холмс. — Мадам, — он слегка поклонился леди.
Когда мы вышли в коридор, я тут же пристал к Холмсу с расспросами.
— Вы спросили о росте мальчика не случайно? Думаете, он не мог видеть булавку на каминной полке?
— Спросил больше на удачу. Давайте зададим ещё пару вопросов хозяину.
Стоило нам выйти, как супруги возобновили спор с истинно ирландским темпераментом.
― Как думаете, мистер МакШейн недавно разбогател? ― спросил я.
― Наверняка. Думаю, наследство.
Мы спустились в холл, и тут же к нам услужливо подскочил мистер Киллоран.
— Скажите, любезный, — обратился к нему Холмс. — Вы знали, что старший брат Тима служит у вас лакеем? И где в момент кражи находился старший?
— Узнал уже после, сэр. Санни переживал, что я его выгоню, раз младший брат попался на краже, но парень он честный, расторопный, дамам нравится. Да и ни при чём он совсем. Когда трубочисты занимались камином в номере-люкс, Санни как раз помогал вселяться жильцу в пятый номер. Когда начался переполох, парень со мной разговаривал ― упрашивал за своего приятеля.
Засим мы отправились домой. Холмс всю обратную дорогу молчал, а чуть мы приехали, скрылся у себя в спальне ― я даже и слова сказать не успел. Я плеснул себе бренди в бокал и сел записывать по горячим следам, о чём мы узнали в отеле. Через полчаса я услышал, как хлопнула дверь комнаты Холмса, выходящая на лестницу, и сдавленный вскрик миссис Хадсон.
― Что случилось? ― спросил я, когда хозяйка вошла в гостиную.
― Никак не привыкну к его перевоплощениям, ― пожаловалась та. ― Особенно, когда он вот так неожиданно выскакивает.
― Опять какой-нибудь нищий бродяга? ― усмехнулся я.
Честно говоря, я немного обиделся на Холмса. Он мог и сообщить о своих планах.
― Скорее безработный ремесленник. Как думаете, мистер Холмс вернётся до ужина? ― спросила миссис Хадсон.
Я только развёл руками.
Холодный ужин ждал Холмса на столе, а я уже дремал в кресле, поглядывая на часы и думая, не пойти ли в постель, когда на лестнице послышались быстрые шаги и в гостиную вошёл разнорабочий с лохматой бородой, достигающей середины щёк, ― здоровый детина, похожий на гориллу. Немудрено, что миссис Хадсон напугалась.
― Ужин? Это кстати, ― сказал громила голосом Холмса. ― Вот только приведу себя в порядок.
Он пошёл в спальню, а я за ним, любопытствуя, с помощью каких ухищрений он прибавил себе комплекции?
― Интересуетесь, откуда у меня взялась лишняя масса? ― усмехнулся мой друг. — Держите. ― Он передал мне пиджак мастерового, снабжённого изнутри толстой подкладкой и вставками, имитирующими мускулы.
― Если меня не хлопать по плечам, то со стороны кажется, будто я сам такой огромный, ― рассмеялся мой друг.
― Следили за кем-то из ирландцев? ― поинтересовался я.
Холмс устроился перед зеркалом, отцепил бороду и стал снимать грим.
― Да, проследил за дружками ― за Санни и его приятелем с бородавками. Внешность и впрямь примечательная. Правда, на лице у него не бородавки, как сказала наша клиентка, а большие родинки. Одна даже поросла щетиной. Я слонялся вокруг отеля, когда старший сын швеи выскочил с чёрного хода и припустил по улице. Шустрый парнишка этот Санни. Лицо немного нахальное, но дамам он наверняка нравится ― хозяин прав. Парень сначала прибежал к довольно известной похоронной конторе, чем поверг меня в недоумение, но оказалось, что он поджидал своего приятеля О’Коннора. Я прислонился к стене дома, где околачивались такие же бедолаги, скрутил папироску и закурил. Старший Доэрти стал что-то торопливо рассказывать приятелю. Тот крякнул и выбранил парня. Так что, оправдываясь, Санни заговорил громче. ― Холмс закончил снимать грим, вымыл лицо и руки и переоделся. ― Я продолжу рассказ за ужином, мой дорогой, ― улыбнулся он, ― взываю к вашему врачебному милосердию. Не дайте помереть с голоду, папаша, ― вдруг пробасил он, подражая простонародному выговору.
Я не мог удержаться от смеха, думая, не означает ли такой приподнятый настрой, что Холмсу удалось разузнать обнадёживающие факты?
Утолив немного голод, он продолжил свой рассказ.
― Так вот, когда Санни заговорил громче, я успел разобрать: «Это всё матушка, клянусь тебе, Фрэнки! Я ни слова…» Мистер О’Коннор отряхнул со штанов древесную пыль, оглянулся через плечо и ответил парню: «Ладно, не спеши. И в штаны ты рано наложил. Обожди, я сейчас закончу, и пойдём в паб, потолкуем. Ты ведь жалование получил?» Санни не выказал особого энтузиазма, но подтвердил. Когда они вместе отправились спускать часть получки, я поплёлся позади них, благо на улице было многолюдно. Санни заказал ему и себе ещё по кружке пива, ветчины и, после вялого спора с Фрэнком, бутылку джина. Пока приносили, Фрэнк похлопал Санни по плечу. «Я что подумал. Зря ты запаниковал. Мало ли что натворил этот паршивец? Ты ни при чем! Вот только из-за этого дурака наша поездка в Америку накрывается!» «Совсем?» ― преданно глянул в глаза Санни. «Ну, может и не совсем. Таких растяп, нам, конечно, судьба больше долго не подбросит. Но ты не спеши. Посмотрим». Санни вздохнул и Фрэнк на него цыкнул: «Восемнадцать лет терпел – вытерпишь и ещё. И запомни ― только дёрнешься ― пришибу, и тебя, и мамочку твою дурную, и гадёныша безмозглого. Понял?» Младшему осталось только согласиться. «Я не намерен рвать в Америку, чтобы там по улицам слоняться, ― заявил Фрэнк. ― Высмотрю хороший куш ― вот тогда сорвём его. Но тогда уж не зевай». ― «А если брат будет в Ньюгейте?» ― «Да пойми, дурак! ― вздохнул Фрэнк. ― У него чахотка. Он все ночи кашляет. Поверь мне, даже господа от этой болезни умирают, так что Тим твой ― всё равно что покойник. Тут он помрет, в дороге или там ― какая тебе разница?» Похоже, Санни или боялся Фрэнка, или смотрел ему в рот, или знал, что брат не жилец, но возражать не стал. Фрэнк разлил джин по стаканам и сообщил, что съезжает из отеля, потому что хозяин мастерской положил ему неплохое жалование и разрешил ночевать на работе.
Я слушал Холмса, невольно думая, что из него тоже вышел бы неплохой писатель ― он так чётко изложил суть диалога, не пропустив особенности речи двух ирландцев, при этом рассказ его был краток и без лишних подробностей. Хоть записывай и вставляй в рассказ в готовом виде.
― Должен признаться, Уотсон, что Фрэнк ― тёртый калач, и в разговоре промелькнуло слово «ищейка». Санни даже предлагал меня отправить к праотцам.
― Боже мой! ― воскликнул я.
― Разумеется, дружище Фрэнки категорически запретил даже думать об этом, ― рассмеялся Холмс.
― Получается, они заметили слежку?
― Да я особо и не прятался, честно говоря. Если бы мне нужно было сохранить полную тайну, я бы послал следить за ними кого-то из мальчишек. И что же вы думаете обо всём этом, Уотсон?
― Кажется, супруги из Дублина попали в переплёт? ― предположил я. ― Если бы Тим не оступился, эти двое бы обчистили молодых?
Холмс бросил салфетку на стол, достал сигареты и закурил.
― На первый взгляд, так всё и выглядит, ― сказал он, откидываясь на спинку стула и выпуская в потолок струйку дыма.
― Одно только удручает: выходит, что мальчик всё-таки виноват?
― Завтра я собираюсь навести кое-какие справки по поводу юного Тима. Где он содержится, в каких условиях. И к тюрьме уже не пойду ― пошлю Уиггинса. Пусть последит за родственниками мальчишки.
― А его навещают? ― спросил я.
― Уотсон, вы должны были бы помнить, что миссис Доэрти красочно расписывала нам рыдания своего сынишки. Когда ещё она говорила с ним, как не во время свидания?
― А я и забыл об этом. Упустил.
Я перебрался к секретеру, достал записную книжку и сделал пометку.
― Немудрено забыть о клиентке, когда перед глазами прелести миссис МакШейн, ― усмехнулся Холмс.
Повернувшись на стуле, я даже потерял на мгновение дар речи ― не послышалось ли мне?
― Ну, не хмурьтесь, ― миролюбиво промолвил мой друг.
Хмуриться я, может, и перестал, однако подумал, что раньше за ним не водилась манера так нелепо шутить.
― У меня к вам будет поручение на завтра, ― продолжал он как ни в чём не бывало. ― Поезжайте в отель в подходящее для визитов время и поговорите с леди. Изобразите доброго самаритянина, Уотсон, и посоветуйтесь, что бы такого полезного можно сделать для мальчика, а сами понаблюдайте за здешними обитателями.
― Понял, ― кивнул я. ― А этот О’Коннор, выходит, плотник? С такими выдающимися приметами быть жуликом как-то не с руки ― его же каждый констебль опознает.
― Плотник? ― мой друг задумался. ― Навык какого-то ремесла ещё не означает, что человек станет им заниматься. А вот руки у Фрэнка примечательные. Очень примечательные.
― Чем же? По ним можно определить, чем он занимается на самом деле? ― спросил я.
Холмс посмотрел на свои руки ― пятна от кислот выдают химика, сбитые костяшки пальцев ― боксёра-любителя, при том это была настоящая рука артиста.
― То-то и оно, Уотсон, ― задумчиво промолвил он, ― что по рукам Френсиса О’Коннора можно сказать только…
Он замолчал, взгляд его стал отсутствующим. Я понял, что не смогу от него ничего добиться. Пожелав ему спокойной ночи и услышав только невнятное мычание в ответ, я удалился к себе в спальню, надеясь, что завтрашний день принесёт хоть какую-то ясность. Видимо, размышления Холмса принесли какие-то плоды, потому что в спальню он всё же пришёл и нечаянно разбудил меня, забираясь на свою половину. Придвинувшись поближе, он в темноте осторожно ткнулся губами мне в висок, но больше тревожить не стал.
―2―
Холмс ушёл из дома рано утром, умудрившись так тихо встать с постели, что я не проснулся. Пришлось завтракать в одиночестве, опять теряясь в догадках. Но у меня имелось поручение, и, закончив пить кофе, я отправился в отель. Не уверен, что время для визита выбрал подходящее, но и супруги МакШейн, особенно муж, не произвели на меня впечатления особо сведущих в этикете людей. Вообще жестокость МакШейна неприятно поражала ― ещё и в силу того, что он отправил в тюрьму не просто какого-то мальчишку, а своего соплеменника, к тому же больного.
Как выяснилось, не только я так думал. Хозяин отеля в свойственной ему грубоватой манере, но по секрету, сообщил мне, что супруги постоянно ссорятся, и уже обвиняют друг друга во всех грехах, присущих обоим полам.
Пожалуй, я бы тоже приписал им один грех ― полное отсутствие хороших манер. Когда леди выбежала в коридор, её крики стали слышны даже внизу в холле. Забавно, что супруг, огласивший отель ответными воплями, упрекал её в том, что она вышла за него замуж только из-за денег, но когда леди сошла вниз, в сопровождении горничной, создавалось впечатление, что она вновь, как и намедни, собралась за покупками.
― Мадам, ― я слегка поклонился.
― О! Доктор… ― она изящно взмахнула ручкой, вспоминая мою фамилию, ― Уотсон, верно?
― К вашим услугам, мадам, ― улыбнулся я.
― А знаете, доктор, я воспользуюсь вашей любезностью, ― неожиданно сказала леди. ― Мой муж категорически отказывается снять обвинения, но он не запретил мне что-то сделать для мальчика. Он юрист и по знакомству достал разрешение на свидание с беднягой. Я отдам его вам, доктор, а вы осмотрите бедняжку Тима?
Она была настроена весьма решительно ― глаза блестели, выдавая страстную натуру, скрытую за внешностью модной куклы.
― Это очень милосердно с вашей стороны, мадам, но у меня при себе нет докторского саквояжа, ― посетовал я.
― Тогда мы можем назначить время у Ньюгейтской тюрьмы. Вы подъедете туда, и я отдам вам разрешение, ― предложила миссис МакШейн.
― Почту за честь быть вам полезным, ― заверил я.
Мы договорились о часе, я вышел из отеля, завернул за угол, и тут же увидел Уиггинса, который таскался с газетами по улице, наблюдая за зданием. Таскался, кстати, он не с лучшей для бизнеса стороны здания. Увидев меня, он тут же стал выкрикивать заголовки. Я подошёл к нему и достал монету.
― Доктор, вы что? ― шепнул командир нерегулярных частей. ― Уберите деньги. Мне и так уже заплатили ― и за газеты, и за работу.
Он сунул мне в руку газету и наградил выразительным взглядом. Поняв, что мешаю парню вести наблюдение, я поспешно отошёл на приличное расстояние, поймал кэб и отправился домой за саквояжем.
В нужное время я был уже у печально известной на весь Лондон тюрьмы, помнящей не только знаменитых преступников, но и множество достойных сынов отечества ― только нельзя сказать, что они прославили её застенки. Экипаж леди стоял на другой стороне улицы ― в ряду других, где ожидали своей очереди родственники заключённых. Не только бедняки попадают в эти мрачные стены. А кто-то, возможно, ждал, когда на воротах вывесят печальное объявление с фамилией повешенного.
После реформы, инициированной Элизабет Фрай, женщин в тюрьме стали отделять от мужчин, но мальчишек всё ещё сажали вместе со взрослыми. Когда Тима привели в комнату для свиданий, я увидел, что лицо его украшает синяк. Надзиратель встал поодаль и почти слился со стеной.
― Кто это тебя так, дружок? ― спросил я. ― Подрался?
― А чего это вы, мистер? Я вас не знаю, ― Тим шмыгнул носом.
― Меня попросила прийти к тебе миссис МакШейн. Она о тебе беспокоится. Я врач, и леди хочет, чтобы я тебя осмотрел. Ты ведь не против?
Тим не был коротышкой, но, как и полагается хорошему помощнику трубочиста, отличался худобой. Хотя официально детей уже не посылали лазить по дымоходам, трубочисты всегда предпочитали помощников нужных габаритов.
― А чего? ― он замялся. ― Смотрите, коли охота.
― Раздевайся до пояса.
С врачами паренёк дело имел, поэтому без всяких возражений стал разматывать свои лохмотья. Я внимательно выслушал лёгкие Тима. Не скажу, что сейчас положение его было катастрофическим, но содержание в тюрьме, а потом и возможная каторга, несомненно, свели бы его со временем в могилу. А ничего, кроме здорового климата и усиленного питания, я как врач предложить не мог.
― Твоим родным разрешили носить тебе еду? ― спросил я.
― Ага. Санни иной раз с кухни чего принесёт. Кухарка в отеле его любит. Вчера даже мясо приносил. Бифиштекс вроде называется.
― Главное, чтобы тебе доставалось, а не сокамерникам.
― Да я прямо сразу ем, ну и парням чего с собой прихватываю. ― Тим опять облачился в свои обноски, шмыгнул носом и утёрся рукавом.
― Куришь? ―спросил я. ― Табаком от тебя пахнет, дружок.
― Не-е, не курю. Это Дик смолит почём зря. Я его попросил не дымить, а он мне в глаз дал, ― пожаловался Тим.
― Дик ― взрослый мужчина?
― Неа. У нас самый старший в камере Боб, ему двадцать, а Дику ― семнадцать.
― Матушка твоя обратилась за помощью к моему другу. Он сыщик и обещал найти настоящего вора. Тогда тебя отпустят.
Мальчишка уставился на меня и заморгал. Я подумал, что он, вероятно, просто не верит.
― Врёте, мистер, ― наконец сказал он. По всему видно было, что он о чём-то лихорадочно раздумывал. ― У моей мамаши сроду денег нет, кого-то нанять.
― Мой друг не возьмёт с неё денег.
― Он ирландец, что ли?
― Нет.
― Тогда он псих ненормальный, ― заявил Тим и кинулся к надзирателю. ― Заберите меня отсюда, а то ходят тут всякие!
Я бы, конечно, подумал, что юный Доэрти принял меня за недостойного человека, готового воспользоваться его бедственным положением, если бы поначалу он выказал хоть малую толику подозрительности. И поведение мальчишки поставило меня, признаться, в тупик. Я помнил, как швея описывала его рыдания и уверения в невиновности. Даже если это был спектакль для матери, что мешает повторить его для господина, пришедшего по рекомендации миссис МакШейн?
Выйдя за ворота тюрьмы, я подошёл к экипажу леди и расписал ей в самых мрачных красках положение мальчика. Леди выслушала, сверкая глазами, а я подумал, что у мистера МакШейна оставшийся день не заладится.
Только экипаж леди отъехал, как мне пришлось прятаться за ближайший кэб, потому что из-за угла показалась наша клиентка в сопровождении старшего сына. Они вяло доругивались между собой, продолжая разговор.
― Я? ― возмущалась миссис Доэрти. ― Да это твой дружок доведёт тебя до виселицы! Вот, не успел он появиться, как Тим попал в беду, ты вчера напился, как лорд!
― Фрэнк вчера получил работу! Мы чуток отметили, ― огрызался Санни. Судя по покрасневшим глазам, этот «чуток» сегодня аукался у него головной болью. ― И вообще, сама-то!
Шейла фыркнула.
― Если бы не надо было отдавать жалование, я остался бы в отеле! – продолжал кипеть Санни. Из-за пазухи у него торчала дешёвая булка, а в руке он нёс узелок.
Мать и сын вскоре скрылись из вида, смешавшись с толпой. Я успел заметить их только возле ворот тюрьмы, где они предъявляли бумагу с разрешением. Вернее внутрь направился один Санни, а мать осталась ждать на улице.
По дороге домой я раздумывал, не было ли с моей стороны глупостью рассказать Тиму о том, что его мать наняла частного сыщика? Но Санни об этом прекрасно знал. Тим же, виновен он или нет, ничего не терял от участия в деле Холмса. Даже если он проговорится брату, это не повредит.
Хотя я и утешал себя таким образом, но ожидал Холмса не без волнения. Однако вернулся он не один, а в сопровождении нашего давнего знакомого ― инспектора Лестрейда. Признаться, это обстоятельство меня удивило.
― Вы решили загадку, Холмс? ― спросил я, подумав, что присутствие официального лица ― лучшее тому подтверждение.
― Можно сказать и так, ― уклончиво ответил мой друг.
Несколько расплывчато ответив на мой вопрос, Холмс налил нам троим бренди. Я заметил, что Лестрейд прямо сияет, как новенький соверен, и поразился ― что могло так воодушевить инспектора? Не мелкая же кража в отеле?
― Уотсон, вы, вероятно, помните прошлогоднее убийство в Феникс-парке? ― спросил Холмс, раскуривая трубку.
Кто же не помнил об этом? Ужасное, кровавое дело. Племянника премьер-министра Гладстона лорда Кавендиша и его сопровождающего ― Томаса Генри Бёрка, главу Ирландской Гражданской службы, убийцы подкараулили в парке и зарезали самым жестоким образом. Особенно упорно террористы охотились на Бёрка ― он был ирландцем и католиком, а потому особо достоин смерти как предатель родины. Газеты тщательно освещали расследование, и когда в январе этого года в Дублине арестовали двадцать семь членов братства фениев, а потом пятерых наиболее опасных повесили, многие вздохнули с облегчением, а иные ещё больше возжаждали мести. Но фении на время забыли о властях Дублина и ненавистных англичанах ― найти и убить одного человека стало их целью. Джеймс Кэри, предавший своих товарищей, бежал в Южную Африку, но смерть настигла его на корабле. Трудно сказать, состоял ли Патрик О’Доннэл в братстве. При аресте он отрицал это, и вообще утверждал, что ссору спровоцировал сам Кэри, а он только защищался в драке и потому был вынужден применить нож.
― И где О’Доннэл ожидает суда? ― задал Холмс наводящий вопрос, когда я кратко отчитался в знании предмета.
― Чёрт возьми! ― воскликнул я. ― В Ньюгейте!
― Верно! И что мы наблюдаем? Необычное оживление среди ирландской диаспоры. Петиции, демонстрации в поддержку осуждённого ― в Дублине, разумеется.
― Ещё бы они вокруг Ньюгейтской тюрьмы маршировали, ― усмехнулся Лестрейд.
― Нет, инспектор, ― усмехнулся Холмс. ― Они не вокруг тюрьмы маршируют, а проследовали внутрь её.
― Что?! Мистер Холмс, не шутите так! Вы сказали мне, что у вас есть сведения о фениях в Лондоне, а сейчас вы говорите, что они уже проникли в Ньюгейт? ― прохрипел в волнении Лестрейд и поспешил промочить горло бренди.
― Успокойтесь, инспектор. Ничего страшного ещё не произошло. Пока у братства есть надежда вытащить О’Доннэла до начала процесса, они будут действовать тихо, а вот если у них не получится, тогда они попытаются освободить мстителя прямо в зале суда. Небольшой взрыв, суматоха…
― Холмс! ― тут уж и я не выдержал, прекрасно понимая, что может сделать небольшой взрыв в зале, битком набитом людьми.
― Успокойтесь, джентльмены, ― лениво улыбнулся Холмс. ― До суда достаточно времени, а устроить побег из тюрьмы нашим заговорщикам не удастся. Лестрейд, не смотрите так ― я всегда отвечаю за свои слова.
― Но вы только что сказали, что фении уже проникли в тюрьму. Кстати, в качестве кого? Нужно известить коменданта ― пусть проверит всех надзирателей.
― Инспектор, в качестве кого легче всего попасть в тюрьму? А вы как думаете, Уотсон?
Признаться, манера Холмса ходить вокруг да около меня иногда раздражала, а сейчас он просто наслаждался, глядя на наши физиономии.
― Но вы же не намекаете, что в качестве арестанта? ― это выглядело логичным, но кто решится? Но потом я подумал и вынужден был согласиться: ― Да… эти молодцы как раз и не на такое пойдут.
― Вижу, вы поняли, дружище.
― Вот паршивец! ― промолвил я. ― Родного брата не пожалел.
― Вы о Санни? ― Холмс усмехнулся. ― Полагаете, он подложил в карман брата булавку? А теперь навещает его и попутно изучает расположение камер и вообще выясняет обстановку? Нет, доктор, тут всё сложнее. Вы же не думаете, что Санни Доэрти ― главный заговорщик?
― Так есть ещё Френсис О’Коннор. Санни определённо действует по его указке.
Холмс кивнул, попыхивая трубкой.
― Френсис О’Коннор ― исключительная личность, в какой-то мере. Помните, я задумался, когда вы напомнили мне о его приметах? Точнее, я задумался о его руках. Уже Шейла Доэрти в своём рассказе обратила внимание, что руки-то у него не рабочего человека. Я имел возможность хорошо их рассмотреть, когда следил за нашей парочкой в пабе. Очень интеллигентные руки для плотника, а средний палец правой руки имеет характерное искривление вправо, как у всякого человека, постоянно держащего в пальцах перо. Такие искривления вы можете наблюдать у клерков со стажем, у школьных учителей, у профессоров.
― И кто же этот ирландец? ― спросил Лестрейд, терпеливо выслушивающий объяснения Холмса, которые тот по привычке адресовал скорее мне.
― Френсиса О’Коннора не существует, ― сказал мой друг. ― Его настоящее имя ― Френсис Келли, он доктор филологии. Да-да, Уотсон, с такой внешностью. Что же, бывает. Мистер Келли проходил по делу об убийстве в Феникс-парке, но успел бежать до ареста, и власти его безуспешно разыскивают.
Я был поражён не столько самим фактом, сколько той быстротой, с которой Холмсу удалось достать нужные сведения. И откуда? Полиция-то явно пребывала в неведении. Вопрос инспектора только подтвердил мои мысли.
― Мистер Холмс, откуда вы это узнали? ― поинтересовался он.
― У меня есть свои источники информации, инспектор, ― уклончиво ответил мой друг. ― Но проверенные источники ― вы можете им доверять совершенно спокойно.
И тут я понял, где сегодня завтракал Холмс ― конечно же, в клубе «Диоген». Как ещё он мог столь быстро выяснить личность приятеля Санни, если не воспользовавшись связями брата?
Позднее я узнал, что Холмс послал Майкрофту ещё накануне депешу, где подробно описал мнимого плотника, получил рано утром с посыльным ответ и немедленно явился в клуб «Диоген». Там он рассказал брату всю историю и получил нужные сведения.
― Значит, этот Келли приехал в Дублин, нашёл исполнителя… ― начал инспектор. ― Как-то дилетантски это выглядит.
― Конечно, потому что их не двое. Они все ― просто исполнители.
― Хозяин гостиницы? ― предположил я.
― Киллоран, несомненно, знает о многом, но его участие ограничивается укрывательством и молчаливым содействием. Он патриот…
Инспектор издал возмущённое восклицание.
― Полно, Лестрейд, не будем вдаваться в политические дискуссии. ― Холмс махнул рукой. ― Сформулируем иначе, раз уж вы настаиваете. Для многих ирландцев смерть Кэри была желанной, а О’Доннэл ― настоящий герой. И узнав о попытке вытащить его из тюрьмы, хозяин гостиницы будет молчать, а если понадобится и лгать, чтобы помочь делу.
― Укрывательство преступников ― тоже преступление, ― заметил Лестрейд.
― Фрэнк, как вы знаете, из отеля съехал, так что формально Киллоран его не укрывает. А в остальном он не сказал нам с доктором ничего такого, что бы хоть как-то выдало его осведомлённость в планах четы из Дублина.
― Что? ― перебил я Холмса. ― Ормонд МакШейн ― фений?
Я рассмеялся. Трудно было представить более нелепую фигуру на роль террориста. Этот рыжий ирландский адвокатишка, трясущийся над своими деньгами, но при этом явный подкаблучник ― и мрачная фигура фения с ножом за пазухой.
― Он юрист, ― напомнил Холмс. ― Настояв, чтобы Тима арестовали с булавкой и отправили в Ньюгейт, он тут же помог его семье с разрешением на посещение мальчика. Да и для своей жены он достал такое же. Всё, что мы с вами наблюдали, когда ввязались в это дело, Уотсон, было прекрасно поставленным спектаклем ― и разговор, который я подслушал в пабе, и красочные ссоры супругов. Шумные, нарочитые. Ведь если бы не руки доктора филологии, я бы вынужден был признать, что Тим сидит за дело. Конечно, используя свои связи, ― тут Холмс загадочно улыбнулся, ― я бы постарался что-то сделать для мальчика. Но скорее всего у МакШейнов и на этот счёт был заготовлен выход из положения.
― Оба супруга? ― уточнил инспектор.
― Разумеется, ― улыбнулся Холмс. ― На каждого великого мужа, как говорится, найдётся великая женщина. И если уж говорить о руководителе всей операции, то это как раз леди. Должен признать, Уотсон, что Нора МакШейн ― исключительная дама. Её бы ум на благие цели. Но она считает свои цели, как вы понимаете, самыми что ни на есть благими.
― У меня в голове не укладывается, ― пробормотал я.
― Участие Ормонда ограничивалось юридическими делами и финансовыми вложениями. Леди разъезжала якобы по магазинам, привозила в отель что-то, что не всегда оказывалось дамскими тряпками, раз уж часть коробок стояла у мужа в кабинете. Леди приняла решение пустить нас с вами в номер, чтобы всё выглядело естественно. Она ездила в Ньюгейт, а точнее её интересовала тюрьма снаружи. Заодно она присматривала за Санни и получала от него сведения. Кстати, мой источник смог достать сведения о муже, но не о жене. Ормонд МакШейн ещё два месяца назад был счастливым холостяком и не помышлял о браке, ― во всяком случае, помолвлен он ни с кем не был. Так что вполне возможно, брак фиктивный. Я бы предположил, что леди явилась в Дублин из Америки, хотя в её речи нет и намёка на акцент.
― Что ж, мистер Холмс, дело ясное, ― промолвил инспектор. ― Ближе к вечеру мы всех их возьмём. Спасибо вам за содействие.
И Лестрейд, получив все необходимые сведения на блюдечке, спокойно встал и только у двери спросил, как бы между прочим:
― Вы не хотите присоединиться? Возьмём этого вашего филолога тёпленьким прямо в похоронной конторе.
― Нет, спасибо, инспектор, ― иронично улыбнулся Холмс. ― Честь поимки преступников должна принадлежать полиции.
― Как угодно, ― Лестрейд пожал плечами. ― Счастливо оставаться, джентльмены. Я приду завтра и расскажу, как всё прошло.
Когда за инспектором закрылась дверь, Холмс встал и задумчиво подошёл к окну.
― Почему вы отказались? ― спросил я.
― Не вижу смысла. Возможно, Френсис Келли и вооружён, но что он сделает против целой облавы? Надеюсь, у него хватит ума не пристрелить кого-нибудь.
― А что ему грозило в Дублине?
― Только тюремное заключение.
― Но супруги-то? Что инспектор намерен делать? ― уточнил я.
― Обыск в отеле и по результатам ― арест, ― ответил Холмс.
― Что будет с Тимом? ― задал я наконец-то вопрос, который не давал мне покоя.
― Возможно, для обоих братьев ещё не всё потеряно, но пока я ничего не могу сказать ― всё зависит от результатов, которых добьётся Лестрейд.
Итак, мы остались дома и прождали вестей до самого вечера. Я уже засел за составление предварительного плана будущего рассказа, описал моё посещение тюрьмы, потом мы успели поужинать, когда, наконец, пришла телеграмма от Лестрейда. Кажется, инспектор долго собирался с духом, прежде чем послать её нам: «Келли арестован, супруги бежали, объявлены розыск, номере найдены улики». Признаюсь, я почувствовал некоторое облегчение, когда узнал о побеге миссис МакШейн.
― А что за улики? ― спросил я, пересаживаясь к секретеру и делая свежие пометки в тетради.
― Кто же знает? ― усмехнулся Холмс. ― Возможно, какая-то запрещённая литература, которую напечатали в Лондоне по заказу братства. Кто только не печатался у нас ― вспомните хотя бы русских нигилистов. Но я склоняюсь к мысли, что в номере могли найти и взрывчатку.
Моё перо замерло над бумагой.
― Как же быстро они бежали, ― заметил я. ― Словно их предупредили.
― Кто знает, Уотсон? ― уклончиво ответил Холмс.
Впрочем, дело о булавке не закончилось телеграммой Лестрейда, но остальное касалось только нас двоих и никогда не будет предано бумаге.
―3―
Шерлок Холмс
Случай с золотой булавкой оставил больше вопросов, чем ответов. Дело тут даже не в том, как в очередной раз бездарно действовала наша полиция. Мне казалось, что ещё один участник драмы остался в тени ― как бы ни была умна миссис МакШейн, всё же с трудом верилось, что именно ей принадлежит план действий. Если бы у неё хватило интеллекта разработать стратегию, она никогда бы не привлекла к работе Френсиса Келли ― человека, которого разыскивает полиция. Тем не менее, я не возражал, что мой доктор засел за написание рукописи. Я бы даже не возражал против её публикации ― по прошествии некоторого времени.
На другой день после того, как нам принесли телеграмму от инспектора, мы как раз закончили завтрак, Уотсон пил кофе, читая мне первые страницы будущего рассказа.
И тут явилась миссис Хадсон, неся коробку или ящик в обёрточной бумаге.
― Вам посылка, доктор.
За край упаковки была засунута карточка.
― Спасибо, миссис Хадсон. Странно, от кого это?
Уотсон передал карточку мне ― там значилось только его имя. Почерк мужской, очень чёткий, не лишённый изысканности в написании букв.
― Наверное, это от кого-то из моего армейского прошлого, и письмо внутри, ― продолжал рассуждать доктор, разрезая ножом шпагат и разворачивая бумагу. ― Мой адрес известен, так что…
Я не знаю, что меня насторожило в этой посылке. Но не успел Уотсон выдвинуть крышку, как я был уже на ногах.
― Тут что-то тикает, ― промолвил он.
Мой крик, наверное, испугал его до смерти. Не успел он опомниться, как я кинулся к нему, сдёрнул со стула и повалил на пол, прикрыв собой. Боюсь, что он больно приложился затылком об пол. Но секунды шли, а ничего не происходило. Я почувствовал себя идиотом.
― Бога ради, Холмс, ― шёпотом произнёс Уотсон, ― вы решили, что там бомба? Но я уже успел открыть крышку.
Я, старательно отводя взгляд, молча поднялся на ноги и протянул руку, чтобы помочь ему встать. Подойдя к столу, доктор заглянул внутрь коробки и ослабевшей рукой стал нашаривать стул.
― Что там? ― вновь встревожился я.
В коробке лежали карманные часы, довольно дорогие, но рядом с ними ― динамитная шашка со вставленным внутрь фитилём. И ещё одна карточка. Я достал её и прочитал вслух: «За сострадание к ирландскому мальчику. Но помните о нас». На этот раз почерк был женским. Или супруги действовали вместе, или… ― моя мысль тут же заработала, я принялся просчитывать варианты, когда почувствовал, что Джон взял меня за руку. Его взгляд был красноречивей слов.
― Боже мой, ― пробормотал он.
Я вымученно улыбнулся и мягко высвободил руку.
― Полно, дружище. Видимо, вы были добры к бедняге Тиму ― женщины такое не забывают.
Чувствуя себя вдвойне идиотом, я на всякий случай проверил часы, открыв заднюю крышку ― господи, что там-то могло быть? От пережитого страха за жизнь Уотсона способность соображать меня покинула окончательно.
― Оставьте их себе, ― сказал я, передавая часы доктору.
Тот только провёл рукой по лицу.
Ему бы отдохнуть после такого потрясения, но после завтрака пациенты любят вспомнить о враче. Сначала один явился, за ним ― другой.
Я проторчал в гостиной с полчаса, старательно не глядя на ящик письменного стола. Меня охватило уже порядком подзабытое желание сделать себе укол. Но поступить так сейчас означало смертельно обидеть Джона.
Я спустился вниз и заглянул в приёмную, пользуясь промежутком между пациентами.
― Дорогой мой, я поеду к брату. Мне необходимо с ним поговорить.
― Понимаю, ― отозвался Уотсон.
С чувством глубокого стыда я отправился в «Диоген». Моё неожиданное появление встревожило Майкрофта ― он даже встретил меня стоя посреди кабинета, а не в кресле за столом, как обычно.
― Шерлок?
Я бы придал лицу спокойное выражение, если б мог.
― Что случилось?
― Здравствуй… ― еле выдавил я. ― Ты очень занят, я не отвлекаю тебя?
― Не важно, ― проворчал Майкрофт. ― Извини, я просто не ожидал тебя увидеть. Проходи. Ты здоров?
Справедливое замечание, учитывая мой невнятный лепет.
― Я… здоров. Да. Я просто… мне не по себе ― наверное, лучше с тобой побыть…
С трудом я подавил желание сбежать и от брата, поехать домой ― к спасительному ящику, где лежал шприц и стояли склянки с кокаином. Хотя кокаин мне сейчас не поможет ― лучше морфий. Майкрофт подошёл ко мне и взял под руку.
― Пойдём, садись к камину. Расскажи, мой мальчик, что тебя тревожит. Сюда никто не войдёт.
Путаясь и запинаясь, как школьник перед строгим учителем, я рассказал о сегодняшней посылке, о часах и динамитной шашке.
― Майкрофт, я напуган, ― выпалил я, чувствуя себя как никогда жалким. ― Там могла быть настоящая бомба. Её прислали не мне, а Джону!
Кажется, я едва не выкрикнул это.
Майкрофт сел напротив.
― Я бы сказал, её прислали тебе ― на имя Джона. Тебя хотели напугать ― и напугали. Нет-нет, всё правильно. Кто бы не испугался... я бы не меньше.
― Я подумал, это всё перестаёт быть занимательными приключениями. Джон не участвует во всех моих расследованиях, я не беру его с собой в портовые районы и трущобы, я как могу… оберегаю его. Но чтобы дома!
Брат покачал головой.
― Шерлок, это не имеет значения, пойми. Эта посылка тебе. И не важно, был доктор с тобой где-то в опасном районе или нет, дорогой. Сейчас тревожнее, что тот, кто послал тебе коробку, возможно, в курсе, как много этот человек для тебя значит.
― Майкрофт, я всё прекрасно понимаю. Только что мне теперь делать?
― А что я делаю все эти годы, после того, как ты выбрал себе такую опасную профессию? Ты ведь не думаешь, что я волнуюсь за тебя меньше, чем ты за него? Но что ещё остается? Это ваша жизнь, мой мальчик. Твоя ― и его тоже.
― Ты живёшь один, ― промолвил я тихо.
― Да, считай, тут у тебя есть преимущество, тебе не придётся порой ждать известий о его здоровье неделями. Другой разницы я не вижу, Шерлок. Не в этом вопросе.
В словах Майкрофта читался явный упрёк, я повесил голову, не зная, что ответить. Брат встал и прошёлся по кабинету, явно нервничая.
― Мальчик мой, ты можешь впредь отказываться от подобных дел. Но у любого сыщика всегда найдутся враги. Не бомба, так яд или что-то ещё, да мало ли... Подумай о другом. Кто и почему целится в тебя вот так ― через него? Кто понимает, что это будет наиболее болезненно для тебя?
― У тебя есть что-нибудь выпить? ― спросил я немного резковато. ― Что я говорю… есть, конечно…
Я обернулся и увидел, что Майкрофт уже позаботился о бренди. Бутылку он прихватил с собой и поставил на столик.
― Держи, ― протянул он мне бокал. ― Шерлок, у меня есть ощущение, что ты меня не до конца слышишь. Сосредоточься на моем вопросе, пожалуйста. У тебя не возникало подозрения, что кто-то понимает о ваших отношениях с доктором больше, чем нам хотелось бы?
― Исключено. ― Я покачал головой и сделал хороший глоток. ― Джона могут считать моим близким другом, но и только. Но, кажется, и дружбы вполне достаточно. Нет? А что касается наших фениев, у меня мелькнула мысль, что план-то у них хорош, а вот исполнение не очень. Как будто им предложили сценарий спектакля, но актёры не дотянули до нужного уровня.
― Что ж, возможно, достаточно и дружбы... тем лучше, если так... ― Брат помолчал. ― Увы, мой дорогой. И у меня есть ощущение, что ими кто-то руководит... кто-то, кого я пока не знаю.
― Не думаю, что помощник у них был идейный ― иначе бы проконтролировал исполнение с самого начала. А это больше похоже на автора, продавшего рукопись.
― Возможно, «помощник» активно включился в дело уже после того, как оно попало к тебе?
― Не думаю. Скорее ему доложили о неудаче и о причине ― тогда он заинтересовался мной и прислал подарок. Вернее, подсказал, а часы ― это уже миссис МакШейн. Её идея.
― Что ж, не исключено. Ещё бренди?
Я посмотрел на опустевший бокал.
― Да. Я, собственно, пришёл к тебе, потому что у меня было желание… немного расслабиться. Джон бы это не одобрил.
Майкрофт нахмурился, став поразительно похожим на нашего отца.
― Что ж, я буду рад, ― сказал он, вновь наливая мне бренди, ― если при желании расслабиться, ты будешь приходить сюда, а не... Шерлок, насколько ты оправился? Могу я спросить кое-что, не рискуя тебя обидеть?
― Спрашивай.
― В связи с тем, с чего ты начал... твоя работа, твоя профессия сыщика ― и то, что связано с этим, угроза для твоих близких и твоя невозможность изменить это. Ведь именно это тебя пугает? И в то же время ― его профессия... твой друг врач. И в силу своей профессии, своих знаний и понимания ситуации ― его невозможность что-то изменить. Я хочу сказать, он вынужден смотреть, как его самый близкий человек как минимум уничтожает собственное здоровье. Подумай, дорогой мой, в какое положение ты его ставишь. Я никогда не поднимал с тобой этот вопрос, мой мальчик. Надеюсь, то, что я заговорил об этом, не заставит тебя отгородиться от меня...
Потрясённый его последним замечанием, я нерешительно тронул Майкрофта за руку.
― Что ты говоришь?
Нежности у нас в ходу не были, и я не знал, стоит ли мне убрать руку.
― Я понимаю, что чувствует Джон. Но, не будь у него в памяти печального примера, он, возможно, иначе бы смотрел на некоторые вещи. Работы стало больше ― и причин прибегать к стимуляторам меньше.
Майкрофт неожиданно накрыл мою ладонь своей.
― Не так важно, мальчик мой, что могло бы быть. Важно то, что есть, и что он чувствует. Каждый раз, когда он видит... он ощущает то же отчаяние и то же бессилие, что ты сегодня. Ты ведь любишь его, Шерлок. Если ты найдешь в себе силы не ставить его в такое положение, поверь, это самое лучшее, что ты можешь сделать для него... и для меня тоже, да. Ещё бренди?
― Нет, не нужно…
Вторая моя ладонь как-то сама собой легла поверх ладони брата.
― Помнишь, как у Диккенса? ― спросил я, усмехнувшись. ― «Хорошо сложили. И пока рассказ не закончим, рук не разнимем».
Господи, мне не стоило пить так много ― я прослезился. Майкрофт высвободил руку, и я невольно закрыл глаза, опять чувствуя давешний стыд. Но брат вдруг встал и сделал что-то такое, чего он не делал уже очень давно: он обнял меня и прижал ― я бы хотел сказать к широкой груди, но на самом деле ― к своему обширному животу. Впрочем, я длинный, как жердь, и моих рук хватило, чтобы обнять его в ответ.
― Всё будет хорошо, Шерлок, ― сказал Майкрофт, погладив меня, как ребёнка, по голове. ― На самом деле это замечательно, когда есть за кого волноваться. И когда волнуются за тебя.
После такого взрыва чувств нам с братом понадобилось немного прийти в себя, и я поехал домой. В приёмной Уотсона я не нашёл и подумал, было, что он отправился к кому-то из пациентов, но, поднявшись в гостиную, обнаружил его спящим на диване под пледом. Мой доктор уже переоделся в халат, и даже снял галстук и расстегнул воротничок. Он лежал на боку, подогнув ноги и подложив ладони под щёку, ― я невольно улыбнулся.
Осторожно заперев дверь, бесшумно подошёл к нему, сел на пол и тихонько прислонился к его боку. Уотсон не проснулся, я сидел так какое-то время, глядя на его лицо. Он никогда не чувствует взглядов, обращённых на него во сне.
Обычно я беззастенчиво пользовался этой его особенностью, но на этот раз сам закрыл глаза. Откровенно говоря, я никогда не думал, что тепло любимого человека и его запах будут иметь для меня когда-нибудь такое значение. Может быть, если бы я не удивлялся самому себе в подобные моменты, это принесло бы нам обоим только пользу. Кто знает?
― Шерлок?
Уотсон очень редко называет меня по имени.
Он провёл ладонью по моей голове и обнял за плечи.
― Всё хорошо? ― спросил он.
― Да, теперь да. Я испугался сегодня за вас.
― Знаю. Я испугался за вас не меньше.
Я открыл глаза и посмотрел на него ― возможно, слишком испытующе… или как-то ещё, но Уотсон озабоченно нахмурился. Крылья его носа чуть дрогнули ― он почувствовал запах бренди.
― О деле мы тоже говорили, ― поспешил уверить я.
И со стоном сожаления уткнулся ему в грудь.
Уотсон тихо хмыкнул, притянул меня ближе…
― Мне нужно кое-что сказать вам, ― пробормотал я. ― Попросить.
― Да?
Доктор умеет ждать ― я молчал, наверное, минуты три, прежде чем ответить.
― К брату я поехал, потому что… мне хотелось…
― Сделать укол, ― закончил Уотсон. ― И вы правильно сделали, что поехали к брату.
― Я стараюсь не прибегать к стимуляторам в последнее время. Могу надеяться, что мне удастся совсем отказаться от них. Я постараюсь, Джон, но я не могу обещать, что не будет срывов.
― Понимаю.
― Пожалуйста, не упрекайте меня в них, если они будут. Я знаю, что вы волнуетесь за меня, но вряд ли я способен рассуждать под кокаином здраво.
― Да, такие вещи нелегко даются, ― промолвил Уотсон.
― Пожалуйста, не забывайте, что привычка появилась у меня ещё до знакомства с вами, и если вдруг я прибегаю к кокаину…
― Шерлок, я это понимаю.
Я вздохнул.
― Хорошо, я даю слово, что не стану больше говорить о вашей привычке, помня, что вы обещали позаботиться о своём здоровье и постараться обойтись без стимулятора, ― сказал Уотсон.
― Вот это самое лучшее, ― согласился я и, приподнявшись, поцеловал его. ― Вы помните, на чём нас прервала миссис Доэрти?
― Точно не на этом, ― глаза Джона озорно блеснули.
― Нет, хотя я не против. Но мы обсуждали с вами планы на вечер. Вы в состоянии выдержать Бетховена в первом отделении, если во втором ― Мендельсон?
Послесловие. Из записок Джона Уотсона
Патрика O’Доннэла повесили в Ньюгейте 17 декабря 1883 года, и событие это ирландцы воспели в многочисленных городских балладах. Супругов так и не нашли, доктора филологии благополучно конвоировали в Дублин ― там он предстал перед судом и был отправлен на каторгу, где и сгинул. Что касается братьев Доэрти, то Санни взял вину на себя, признавшись, что струсил и подложил булавку в карман Тиму, надеясь, что к ребёнку проявят сострадание. Хозяин гостиницы подтвердил, что старший брат крутился где-то поблизости и вполне мог это сделать, а Холмс хранил по этому поводу гробовое молчание. Заходил ли Санни в номер или нет, и когда именно он украл вещицу, уже никого не интересовало ― над парнем висело обвинение и посерьёзнее мелкой кражи, но он всячески отрицал, что знал об истинном лице Френка, а тот якобы подбивал его ограбить пару из Дублина. Пока у полицейских пухла от братьев голова, а заявителя о краже и след простыл, дело как-то незаметно спустили на тормозах. Я думаю, что тут не обошлось без помощи Майрофта. Через некоторое время семейство Доэрти отплыло в Австралию. Остаётся надеяться, что там они хорошо устроились, Тим поправился, а у Санни из головы выветрились бунтарские настроения. Что касается часов, подаренных леди, то я оставил их себе ― на память о деле с золотой булавкой и о некоторых событиях, имевших для меня особое значение.