Бабочка забилась о стекло лампы, и стрекот крыльев заполнил комнату. Бьякуя, до того тепло привалившийся к боку Ренджи, приподнялся на локте и посмотрел на огонь. Протянул руку и загасил фитиль, погружая комнату в мягкую полутьму.
Да так и остался сидеть, слишком прямо, глядя на пляшущие по нарисованным на шелке журавлям тени. Ренджи чуть слышно вздохнул, чувствуя, как неприятно холодит пустота около груди, и тоже сел. Такое бывало — Бьякуя с трудом забывал о дневных заботах, иногда надо было положить руку на напряженную шею, провести вниз по линии позвоночника, широко огладить плечо. А после поймать губами тихий вздох и жадно целовать до звона в висках.
Ренджи, тяжело дыша, разорвал поцелуй, глядя на припухшие, влажные губы, бережно приложил палец, чувствуя, как Бьякуя приоткрывает рот, прикусывая подушечку, все сильнее сжимая зубы.
— Если тебе так хочется, можешь отгрызть мне палец, — Ренджи тихо засмеялся, обнимая Бьякую за талию и притягивая к себе. Поцелуи — лучшее средство от ясной отстраненности в синих глазах. Бьякуя расслабился, прислонившись к нему, и улыбнулся, выпуская палец изо рта. Ренджи слышал, как часто стучит его сердце.
— Ты слишком много мне позволяешь, Ренджи.
Теплая ладонь нырнула под тонкую ткань домашней юкаты, прижалась к животу, и Ренджи вздрогнул, упираясь лбом Бьякуе в плечо.
— Мне бы хотелось больше.
— Еще больше? — Бьякуя поднял тонкие брови, и Ренджи охнул — его пальцы, скользнув по стволу, сомкнулись на полувставшем члене. — У тебя есть время передумать.
— Время передумать есть всегда, — голос Ренджи сорвался, когда Бьякуя осторожным касанием прошелся вдоль уздечки.
Он выдохнул, хватая Бьякую за плечи. Под ладонями двигались мышцы, и Ренджи начал массировать их в такт движениям руки на своем члене.
Бьякуя ласкал его размеренно и сосредоточенно — словно прислушивался, как откликается тело Ренджи.
— Но я... — Он задержал палец на головке, легко, почти невесомо к ней прикасаясь, и Ренджи задохнулся от острого голодного желания. — Не передумаю. Не дождешься.
Бьякуя, будто согласившись, кивнул, и Ренджи забыл, о чем они спорили, — от удовольствия в голове плясали те же тени, что на дорогих ширмах.
— Сильнее, — он вытолкнул из горла просьбу вместе с задушенным всхлипом.
— Так? — Рука Бьякуи сжала член и начала размеренно двигаться — вверх-вниз.
— Еще сильнее.
— Да? — Бьякуя взглянул ему в лицо, и Ренджи застыл, провалившись в чернильную синеву глаз. Пальцы массировали основание члена, играли с мошонкой. — Или?..
— Да! Да, мать твою!
Бьякуя начал дрочить быстро и жестко, при каждом толчке сжимая головку. Ренджи трясло, и он цеплялся за руки Бьякуи, как одержимый — то прижимая его к себе, то отталкивая.
Он сам не заметил, как впился ногтями в белую, слишком нежную кожу, а потом только судорожно вздохнул, провожая взглядом алую каплю. Бьякуя даже не вздрогнул, ни на миг не сбился с ритма, только чуть слышно застонал, когда Ренджи, будто в тумане, потянулся вперед и слизнул сладкую кровь с соленой кожи.
По телу Бьякуи прошла дрожь, Ренджи тяжело задышал, вбиваясь в кулак. Дернув за пояс, он распахнул кимоно на Бьякуе; обхватил твердый, налитый кровью член и стиснул головку. От еще одного стона Ренджи скрутило жаркой волной, и оргазм захлестнул с такой силой, что, содрогаясь, он навалился на обмякшего Бьякую, падая вместе с ним на пол.
В полной тишине гулко стучали два сердца. Между пальцев Ренджи стекала еще теплая сперма, и он небрежно провел рукой по боку Бьякуи, чувствуя, как поднимаются и опускаются ребра. Потом торопливо привстал, обхватил лицо Бьякуи ладонями и принялся беспорядочно целовать — в губы, в висок, в лоб, в полуприкрытые веки и едва заметную морщинку на переносице.
Бьякуя лежал почти неподвижно, только ресницы дрожали и раздувались крылья тонкого носа.
Ренджи блаженно щурился, прижимаясь к расслабленному, теплому телу, впитывая кожей ощущения — живот у Бьякуи твердый и гладкий, тазовые косточки выступают, на них больно — и сладко — лежать, так и не снятое до конца кимоно смялось и давит складками на грудь, а внизу живота щекотно от паховых волосков и мягкого члена Бьякуи.
Ренджи помнил, о чем был их разговор. И он не договорил.
— Ты слишком мало себе позволяешь, Бьякуя.
— Не больше, чем ты способен вынести.
— Что?..
— Бабочки летят на свет. Как завороженные, они бьются о стекло, не в силах оторваться. До тех пор, пока их прекрасные крылья не обгорают. — Бьякуя сонно прикрыл глаза, и Ренджи тут же поцеловал его в веки. — Но пламя можно погасить, — вдруг продолжил он. — Или уменьшить. И тогда…
Ренджи захохотал, хватая Бьякую в охапку и прижимая к себе.
— И тогда фонарь и бабочка будут жить долго и счастливо, я понял, — Ренджи ухмыльнулся, разжимая хватку. — Я здоровенная руконгайская бабочка, — он улегся так, чтобы их члены соприкасались. — Хрена с два я обгорю.
Брови изумленно взлетели, а Бьякуя усмехнулся:
— Неужели ты верно истолковал смысл этой истории?
— Разумеется, — довольно сказал Ренджи и закрыл глаза. — Спать хочу…
В саду тихо стрекотали цикады, Бьякуя дремал, а Ренджи думал. Он думал, что из очередной басенки в духе Кучики он вычленил главное — Бьякуя хотел, чтобы они оставались вместе как можно дольше.
Ради этого можно рискнуть не только крыльями. Куда там бабочке.