Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
– Жандаррррм. Рррегуляция. Перррртуррррбация, – говорит Гермиона.
– Рррррон. Аррррртурррр. Геррррмиона, – говорит Молли.
– Импррррровизация. Перрррррпендикулярррр, – говорит Гермиона.
– Рррречка, – говорит Молли, хмурится. – Гермиона, ты выбираешь слишком сложные слова. Он же еще маленький.
Круглая голова похожа на бледно-розовую картофелину с пучком рыжих волос. Чарли-младший не может выговорить даже свое имя. Он не умеет выговаривать букву «Р». Зато он умеет моргать, пыхтеть и разглядывать собственные пухлые пальчики.
Молли сидит на корточках, поддерживая сидящего на полу малыша за спину, чтобы он не упал. Впрочем, это лишнее: Чарли-младший уже отлично ходит. Но ему больше нравится ползать. Так он находит больше всяких интересных вещей, которые можно сунуть в рот.
– Чаррррррли, – говорит Молли в оттопыренное розовое ухо. Гермиона переминается у кухонного стола, с тоской глядя через окно в сад, где мистер Уизли с Джорджем курят, спрятавшись за белыми парусами выстиранного белья, развешенного на веревке. – Ррррррон.
– «Рон» уже был, – замечает Гермиона, собирая пальцем крошки рассыпанной по столу заварки. – Ирррациональность. Аврррррорррский рррррейд.
– Ох, Гермиона, – качает головой Молли. Она так и не простила Гермионе крушение материнских надежд. Гермиона пожимает плечами. Ее собственная мать до сих пор не помнит, что у нее когда-то была дочка. Заботиться о недовольстве мамы Рона – по меньшей мере глупо. Все это – глупо. Сплошные глупости.
Молли чмокает малыша в макушку. За окном на ветру хлопают, натягиваются белоснежные простыни, сигаретный дым уходит в небо.
– Курррррят, – говорит Чарли-младший, показывая пальцем.
***
Икры болят, постоянно. Может, потому что Гермиона целыми днями на ногах. Она носится по улицам, носится по кабинетам, а поздним вечером падает в кресло, провонявшее потом, – ровно на пару минут, потому что дверь кабинета нараспашку, и Гермиона слышит шаги напарника прежде, чем он сунет лопоухую башку в проем, с будничным: «Вызов».
Аврррроррррский ррррейд.
Аппарация из сидячего положения – Гермиона уже и на такое грубое нарушение способна. А икры все равно болят.
Так что она скрещивает их под столом, морщась в бокал сока. Оранжевая поверхность покрыта корочкой льда, «Ледяной Бриз» – мерзкая пародия на тот тыквенный сок, которым поили в Хогвартсе. Но Гермионе нравится протыкать ледяной тонкий наст соломинкой.
Хотя это все, понятно, глупости.
– А как там Гарри? – спрашивает Луна своим загробным голосом. Она теперь носит очки как у Трелони. Возможно, специально подражает сумасшедшей старухе. А может, просто развлекается. С Луной никогда, в общем-то, не поймешь.
– Тебе для газеты? – интересуется Гермиона хмуро, снимая под столом тесные туфли.
– Ты что! – обижается Луна, потом понимающе поднимает брови, собирая лоб складками – похоже на молоко с пенками, белое и неровное. – А, ты про него. Я никак его не приручу, делает что хочет. – Луна пытается остановить пушистое перо, остервенело что-то пишущее на последней чистой салфетке.
– А разве самопишущие перья не запретили? – говорит Гермиона специальным аврорским тоном. Даже на дружеской встрече она не может иначе. Аврорскую мантию сняла в туалете, наскоро переодевшись в мятую блузку, а вот невидимую, но не менее тяжелую мантию гражданской ответственности стянуть с себя так и не удалось. И наверное, никогда уже не удастся.
– Откуда ты его взяла?
Контрабанда, возможно. Во Франции их производят в огромном количестве. Мерзкие штуковины, если честно.
– Это? – удивляется Луна. – Это перо из хвоста наргла.
– У нарглов нет перьев, – железный тон, прямой взгляд. Иногда можно впустить профессию в душу. В конце концов, исправляет же Джинни письма красными чернилами?
– Это новый вид, – шепотом говорит Луна, смущенно улыбаясь и отводя глаза. Бесцветные ресницы затеняют светло-голубую радужку. Лед в бокале тает. Гермиона тычет в него соломинкой. – Так как там Гарри, кстати?
***
Поздно ночью можно включить музыку, опрокинуть бутылку и притвориться пьяной. В квартире никого нет, кроме нее, но ведь притворяться для самой себя еще сложнее, чем для постороннего зрителя. Гермиона кружится, запрокинув голову к потолку.
– Может, покрасить волосы? – говорит она, голос звучит сдавленно – из-за того, что голова запрокинута, и кожа на шее натянулась. Глотать так вообще невозможно.
Все болит. Икры болят. Завтра с утра – на работу.
– В розовый. Или зеленый. Или синий.
Синий, да. Было бы неплохо.
Да нет же, нет! Глупости это все. Глупости. Глупости.
– Хватит уже разговаривать вслух, – говорит Гермиона и нарочно покачивается, как будто у нее перед глазами все плывет. – Ты совсем одичаешь здесь в одиночестве. – За дверью шумит лифт, к кому-то пришли гости. Воскресенье. – Ты умрешь, и Живоглот съест половину твоего лица.
«Может, завести эльфа?» – кощунственная мысль быстро пропадает, и Гермиона падает на кровать, раскинув руки в стороны, словно обнимая кого-то невидимого. В икры будто тычут сотни раскаленных иголочек.
– Может, у меня икорная лихорадка? Может, я смерррррртельно больна? – думает вслух Гермиона, прикладывая руку ко лбу и закатывая глаза. – Ах! – пробует она, в духе викторианских барышень из романов, которые спрятаны под особо мощным заклинанием в верхнем ящике тумбочки. – Ааах! Неужели мне никто не поможет? Никто-никто не спасет бедную, несчастную Гермиону от стрррррашной, мучительной хвори?
Живоглот приходит с кухни совершенно бесшумно, на усах у него капельки соуса, такого же, как в коробочках с едой из китайского ресторана, забытых на столе. Он садится на пол рядом с кроватью, выставив хвост в сторону, и смотрит на Гермиону как на полную идиотку.
Но у него всегда такой взгляд, так что это ничего особенного не значит.
– Ах! – с вызовом повторяет Гермиона, раздвинув ноги. – И никто не ворвется сюда и не возьмет меня силой, не сожмет горошины моих нежных сосков, не проскользнет языком между моих сладких губ!
В окно стучат – это сова принесла наконец документы по делу о наследуемых артефактах, а значит, появилось занятие на вечер. Гермиона встает и идет на кухню варить кофе. И по дороге ее совсем-совсем не шатает.
***
– Корррраблик. Крррролик. Кррррот, – говорит Молли, раскачивая на качелях малыша. Гермиона разглядывает альбом с рисунками, сидя на сырой скамейке рядом.
Семилетний Тедди доверчиво жмется к Гермионе, вздыхает под ухом, внимательно следит за тем, как она смотрит его рисунки. Гермиона обхватила его одной рукой за плечи, и по руке ее то скользят стремительно удлиняющиеся волосы, то щекочут кудряшки.
– Слишком сложно, Гермиона! – недовольно напоминает Молли, качели скрипят, Чарли-младший запрокинул голову и смотрит на облака.
– Хорррркррррукс, – усмехается Гермиона, и Молли громко ахает.
– Юморрррр, – говорит Гермиона виновато, и Молли мстительно откликается:
– Дурррррацкий.
– Авррррорррский.
Гермиона переворачивает страницу и застывает. Тедди отводит глаза, но потом смелеет и вкладывает свою влажную узкую ладошку в холодную руку Гермионы. Когда она поворачивается к ребенку, волосы его – ярко-синие.
– Что это? – бесцветно спрашивает Гермиона. Тедди беспомощно улыбается, такой типично люпиновской улыбкой. Гермиона выдергивают руку из цепкой хватки тоненьких пальчиков, аккуратно кладет альбом на скамейку и медленно идет прочь. Она слышит, как шуршат подошвы смешных разноцветных кроссовок Теда, и знает, что он идет вслед за ней. Но Гермиона не оборачивается, потому что боится. После войны у всех нервы ни к черту. Стресс и постоянная опасность на работе истончают ее хваленую выдержку. Есть темы, которые слишком болезненны.
Тедди идет за ней, как нашкодивший щенок. Или волчонок.
Гермиона не поворачивается, потому что боится, что ударит его. Что крикнет злое и несправедливое «Предатель!». Это будет уж совсем по-детски. Глупости. Глупости это все.
Альбом остался мокнуть на скамейке. На желтоватой странице нарисована семья. В сгорбленной фигуре можно кое-как узнать Андромеду. Сам Тедди прорисован хорошо, у него пылающие желтые волосы. А справа от него кудрявая девушка в аврорской мантии, с серьезным и усталым выражением лица, таким гермионовским. Над головой у нее написано: «Мама».
Тедди идет, а Гермиона не оборачивается.
***
– Гермиона… ну Гермиооона… – ноет Рон. У него отлично получается ныть: раньше это был легкий способ вынудить Гермиону отобрать пергамент со словами: «Ну ладно, ЛАДНО, я проверю твою работу». Проверка плавно перерастала в переписывание. Написать за Рона домашку было проще, чем исправлять нагромождение его ошибок.
Но жизнь не пергамент, и вряд ли Гермиона тут сможет помочь. Даже если Рон будет ныть у нее под ухом:
– Ну Гееееерми… ну что мне дееееелать?..
Рон тяжело вздыхает, с застывшей на лице улыбкой, какой-то абсолютно бессмысленной. Он ковыряет дырку в полосатом носке, пытаясь просунуть в нее большой палец ноги. Гермиона вытягивается на диване, закинув гудящие от усталости ноги на спинку и зарывшись затылком меж диванных подушек. Кудри лезут в лицо и липнут к губам. Гермиона лениво перебирает пальцами вихор на макушке друга, сидящего рядом на полу, рассеянно слушает его жалобы.
– Какой-то чертов любовный треугольник!.. – возмущается Рон, щурясь на солнце. Он, кажется, на самом деле расстроен, потому что больно небрежный у него тон. Гермиона качает головой.
Глупости это все.
На кухне гремит посудой Гарри. Невилл скрипит половицами в коридоре, подслушивает. У Гермионы отличный слух, и реакция, и мозги, и все у нее отличное, но слишком лениво и неохота разоблачать неумелого шпиона. Когда-то она опробовала на нем свой первый Ступефай, еще на первом курсе кажется. Бедный, бедный Невилл: находясь между Гарри и Роном, многого стоит не сойти с ума. Гермиона вот сошла: она разговаривает с пустотой, притворяется пьяной и учит двухлеток создавать хоркруксы.
– И главное, я ж не со зла, – признается Рон. – Снейп на самом деле прекрасный человек!
Снейп – прекрасный человек. Рон повторяет это так часто, что можно заподозрить промывку мозгов, гипноз или внушение. Гермиона бы проверила Рона, на всякий пожарный, ведь Снейп – прекрасный человек, но с него станется…
Да, Гермиона бы проверила, но ей слишком лениво. Так что она перебирает пальцами мягкие волосы, слушает скрип половиц и предлагает:
– Попробуйте стать шведской семьей. А что? Это может быть весело.
***
Гермиона спешит, вечно спешит, потому что всегда на документах, которые она получает, пометка «СРОЧНО!». С вызова на вызов, с места на место – аппарировать так же естественно, как дышать. Поэтому она едва сдерживается, чтобы не аппарировать на следующий перекресток, избежав долгого ожидания нужного сигнала светофора. Но кругом магглы, это маггловский район, и ей приходится напоминать себе, что она когда-то была такой же, как они, – спокойно ждущей на первой полоске пешеходного перехода.
Два раза в месяц бессмысленные визиты. Родители стареют, у них появляются новые морщины, новые свитера, новые шутки и новые события, а Гермиона притворяется рекламным агентом, чтобы ее пригласили в дом, усадили на диван и улыбнулись. Когда все замолкают и мама вопросительно смотрит на нее, прищурив добрые карие глаза, Гермиона спохватывается и начинает рассказывать какую-то чепуховую рекламную ерунду, заученную из глянцевого каталога: в прошлом месяце это была косметика, в этот раз – кухонные плиты. Папа не любит рекламных агентов, но Гермиона – такая славная, хрупкая девчушка, – если бы у них была дочь, ей бы, может, было столько же лет сейчас, – и папа делает вид, что ему интересно, а мама разглядывает Гермиону со спокойным любопытством, подмечая и туфли, и сережки, и белые манжеты блузки. Гермиона очень старается одеваться как следует для родителей, по крайней мере обещает себе, что будет стараться, но в итоге все равно в каком-нибудь туалете наскоро стягивает аврорскую мантию и накидывает очередную мятую блузу.
Потом Гермиона возвращается пешком до ближайшего места, где можно аппарировать, – и долгое ожидание на светофоре вызывает панику, словно за ней кто-то гонится, и достаточно обернуться, чтобы…
Гермиона вздрагивает. Ровно секунду она смотрит застывшим взглядом широко распахнутых глаз на высокую девушку в толпе: ветер треплет короткие ярко-синие пряди.
Такие насыщенно, неправильно синие, совсем как…
Мерлин. Когда-нибудь она перестанет так реагировать на каждого человека с нестандартным цветом волос. У магглов сейчас такая мода, и если всякий раз сердце будет так сжиматься, то убьет Гермиону вовсе не икорная лихорадка и даже не шальное заклятье во время аврорского рейда.
Девушка идет Гермионе навстречу, скользя взглядом по прохожим, две змейки-шнура наушников спускаются к карману широкой куртки мужского покроя. Одета нелепо, совсем как…
Но это не она. Просто какая-то чужая девушка с синими волосами.
А зеленый свет давно загорелся, так что Гермиона снова шагает – до ближайшего места, где можно аппарировать. Ей пора проведать Тедди, ведь он ждет ее, а потом снова натянуть мантию и рвануть на работу, ведь она же теперь аврор, совсем как…
