Тот, кого знают под коротким прозвищем из одной латинской буквы, L — имя, как насмешка над лингвистическими особенностями страны, где он находится, — кофе пьет с большим количеством сахара. Огромным количеством сахара. Галлоны кофе с фунтами сахара ежедневно. Он мало спит, много думает и верит, что кофеин и глюкоза помогают ему делать это. Правда, он допускает, что целительные силы этого напитка со сладостями обязаны еще и эффекту плацебо, на него он отводит приблизительно 35% эффекта.
За пристрастием к черному, как ночь, и сладкому, как грех, кофе, за любовью к пирожным и конфетам, за нарочитой небрежностью во внешнем виде, за странными позой, походкой и жестикуляцией легко скрыть настоящую ненормальность, разрушительную, асоциальную, пугающую и её носителя, и окружающих его людей; будто прятать дерево в лесу. Взрослые серьезные полицейские спрашивают тощего лохматого юношу, почему он всегда сидит на корточках, и удовлетворенно кивают, когда он бесстрастно замечает, что такая поза повышает Ай-Кью на 40%, в то время как он сам беззвучно давится от смеха – надо же, верят, готовы принять за правду любую чушь, которую он им преподнесет. Это на руку L, потому что успешная манипуляция основана на доверчивости. Чужими руками он может делать всё, что только пожелает.
Кстати, о сладости греха: именно из-за того, что он не сам выполняет желаемое, ему не удается ощутить её сполна – всего лишь какие-то 45-50% от неё, недостаточная доза, только распаляющая желание и не удовлетворяющая аппетит, жалкий заменитель настоящего наслаждения. L мог бы делать всё сам, но опасается: его не радует перспектива окончить карьеру подобно Теду Банди, а такой исход очень вероятен, возьмись он воплощать свои грехи самостоятельно; как человек здравомыслящий он оценивает её на 87%. К тому же, то, что недостает из-за дистанции, с лихвой компенсирует черный юмор: юношу забавляет парадоксальность ситуации – служители закона и порядка разрушают их же.
По приказу L служители закона арестовывают смазливую модель Мису Аману и связывают её, почти как киношного маньяка-каннибала. Они воспринимают эти меры всерьез – как всё, что говорит L. На минуту у них – у каждого по отдельности, каждый видит эту странность – возникает сомнение в необходимости столь жестокого обращения с хрупкой девушкой, но страх за собственные жизни не дает превратиться ему в уверенность в неправильности действий. Ремни на тонкой фигурке напоминают сбрую из магазинов для взрослых, но никто из полицейских не видит такой ассоциации. L её видит. Он внимательно смотрит на пленницу и невольно облизывает пальцы. Он не боится, что кто-то интерпретирует этот жест двусмысленно – скорее всего, на него даже не обращают внимания: юноша всегда именно так, рассеянно, снимает языком с рук осыпавшиеся шоколадные крошки и крупинки сахарной пудры. Перманентно расширенные от кофеина зрачки не выдают возбуждения. А если бы и не скрывали, всё равно никто не понял бы его иначе, чем взволнованность охотника, который вот-вот настигнет давно желанную жертву. L хотел бы видеть пленницу не на экранах, а приблизиться к ней, почуять смесь страха и туалетной воды, прикоснуться к влажным от холодного пота волосам, но здравый смысл и осторожность отрезвляют его. Он только наблюдает издалека. Пока.
Когда Райто Ягами – L уверен на 79%, что именно этот юноша и есть нагоняющий ужас на преступников и полицейских Кира, он слишком идеален, чтобы не скрывать тяги к асоциальности – идет в камеру вслед за своей глупенькой подругой, детектив ликует, молча, конечно, не показывая ничем своего торжества. Игра становится всё более интересной. Юноша прислушивается к своим ощущениям: может быть, молодые люди привлекают его не меньше девушек? Да, делает он бесстрастный вывод, привлекают. Его не смущает это обстоятельство – там, где есть интеллект, нет места предрассудкам. L откладывает свой любопытный вывод на потом, но позже возвращается к нему, раздумывая, как повернуть ситуацию, чтобы держать пленника поближе к себе и посмаковать свою власть над ним подобно гурману, поедающему дорогое и редкое блюдо – медленно, по маленькому кусочку, подолгу держа каждую крошку, каждую каплю на языке, вдыхая аромат. Впрочем, вскоре к нему приходит и эта возможность. Наручники на длинной прочной цепи, сковывающей подозреваемого и детектива, смотрятся более чем странно, но и им никто не удивляется: всем, занятым в поисках Киры, за последние довелось увидеть столько мистики и несуразностей, что они уже ничему не изумляются, как маленькая Алиса не считает неестественной гусеницу, курящую кальян; они уже тоже считают себя участниками сюрреалистичного остросюжетного сна, кошмарного, но из тех, что хочется досмотреть до конца, чтобы наутро не мучиться от упущенной развязки. Райто воспринимает скованность так спокойно, что уверенность L в причастности его к убийствам возрастает еще на 13%. Тем не менее, детектив не спешит выкладывать свои подозрения – зачем обрывать игру на самом интересном месте?
Но развязка близится и без его вмешательства – скоро, очень скоро подставной «менеджер» Мисы назовет имя Киры в прямом эфире, другого убийцы, но непременно его поимка приведет и к аресту ручного киллера детектива. Интервью прерывается на рекламу, в которой снова мелькает лицо желанной девушки – она демонстрирует не то помаду, не то тушь для ресниц, L пристально на нее смотрит, но не замечает, что именно, потому что перед его глазами Миса выглядит совсем иначе: с закрывающей глаза повязкой, с ремнями, стягивающими руки, талию, грудь и сходящимися острым углом в паху. Детектив облизывает пересохшие губы, но тут же поспешно запихивает в рот банан, потому что ловит на себе изучающий, подозрительный и удивленный одновременно, взгляд Райто. «Ты видишь меня потому, что мы похожи больше, чем кажется на первый взгляд. Мы с тобой одной крови, - думает L. – Не выдавай этого.» И натягивает цепь-поводок, беря в руки чашку с горячим кофе, чёрным, как ночь, и сладким, как грех.
