Собрались как-то герои Поттерианы за одним столом. И возник у Волдеморта вопрос: "Что такое любовь?"
Снейп говорит: "Любовь - это, наверное, болезнь".
Мадам Помфри: "Какая же это болезнь, если никто не хочет лечиться. Скорее всего, это работа."
Артур Уизли: "Ну какая же это работа, если всё делается не ради денег, а ради удовольствия? Скорее это искусство".
Рита Скитер: "Да нет же. Искусству нужен зритель. А это происходит один на один. Скорее это процесс".
Руфус Скримджер: "Какой же это процесс, когда обе стороны удовлетворены.Скорее всего, любовь - это знание".
Волдеморт: "Какое же это к Мордреду знание, когда посредственный студентишка Поттер может, а я, великий маг, знающий столько тайн, нет!"
Нас создали. Вылепили из пластилина гротескные фигурки, вырядили их в шелка и внушили, что они лучшие, что их кровь чище и благородней, нежели у других волшебников. Мы с раннего детства изучали генеалогические древа, знали наизусть имена наших предков. Тех, которым по нелепой случайности удалось выжить, наплодить детей и дать возможность своим отпрыскам спустя столетия кичиться происхождением. В нас взращивали заносчивость, презрение и ненависть ко всем, кто не являлся ровней. Ведь мы волшебники. Аристократы. Выродки.
Моя матушка была образцовой женой. По понедельникам и вторникам она навещала своих многочисленных подруг, и они занимались чрезвычайно важными вещами: пили чай, сплетничали и хвастались друг перед другом очередным ювелирным шедевром ценой в пару сотен галлеонов. По средам и четвергам миссис Гринграсс занималась общественно полезной работой: посещала важные мероприятия, блистала на балах и званых ужинах, поддерживала полезные знакомства с влиятельными волшебниками. В пятницу она всегда жаловалась на мигрень, запиралась в своих комнатах и отдыхала. Как настоящая леди она обязана была заботиться о своем здоровье. Суббота и воскресение были полностью посвящены отцу. Матушка искренне любила его за хорошую репутацию, двадцать лет разницы в возрасте и кругленькую сумму на счете в «Гринготтсе».
Вот только времени на нас с сестрой у нее никогда не было. Она не видела своих дочерей в упор, предпочитая обращать внимание на более важные, с ее точки зрения, вещи. Может быть, будь мы мальчиками, миссис Гринграсс хотя бы немножко нас любила? Наверное, нет. Эта женщина всегда была слишком расчётлива и эгоцентрична, чтобы испытывать к нам хоть что-то, кроме безразличия. Но это я поняла со временем. А тогда, будучи маленькой наивной девочкой, я искренне недоумевала, почему она такая холодная, колючая и бессердечная.
Интерес к нам матушка проявила совсем недавно. Недели две назад, если быть точной. Зашла после обеда в зимний сад, где мы с Асторией любили играть, и сообщила радостную весть. Оказывается, к нам на уикенд приедут в гости хорошие друзья семьи — мистер и миссис Крэбб с их сыном Винсентом. Счастье-то какое!
А я не понимала, почему матушка так радуется, ведь мистер Крэбб был очень неприятным человеком, а его жена — завистливой стервой. С их единственным сыном я училась на одном курсе в школе — ничего выдающегося в нем не было. Толстый увалень без малейшего проблеска интеллекта в глазах меня раздражал. Он очень много ел, был всегда неопрятным и позволял Малфою помыкать собой. Я всегда презирала таких людей за их ограниченность и слабость, которую они порой не замечали.
Сестренка тогда еще сказала, что Крэббы ищут чистокровную невесту своему сыночку. Я спросила: «Зачем?», а Астория рассмеялась и бесхитростно ответила: «Никто ведь в здравом уме не посмотрит на этого громилу дважды, а род не должен прерываться».
***
И вот теперь, сидя напротив Винсента, я брезгливо смотрю на то, как он ест. Кусок сочного мяса сжат толстыми пальцами, Крэбб откусывает от него раз, второй, и кусок полностью исчезает у него во рту. Его губы и подбородок блестят от жира, а глаза довольно прищурены. Он неспешно вытирается салфеткой и, наклонившись вперед, спрашивает:
— Ты это… будешь есть?
— Нет, — поспешно отвечаю я и придвигаю блюдо с рыбой поближе к нему.
У Крэбба-младшего дурно пахнет изо рта. И взгляд у него неприятный: слишком жадный и самоуверенный. Я хочу поскорее закончить весь этот фарс и убежать в свою комнату, укрыться с головой одеялом и забыть этот вечер как страшный сон. Но я знаю, что такое поведение непозволительно для леди. Столь яркое проявление эмоций матушка не одобрит, а я не хочу давать ей повода придраться к чему бы то ни было.
Закончив ужинать, мы перемещаемся в Синюю гостиную. Ее так называют из-за тяжелых синих штор, прихваченных серебристыми шнурами. Посреди комнаты стоит фортепиано, и миссис Крэбб просит меня сыграть. Я хочу отказаться, но, наткнувшись на ледяной взгляд матушки, закрываю рот, не проронив ни звука.
Присев на стул, я откидываю крышку. На мгновение закрываю глаза и легко касаюсь клавиш пальцами. Клавиши как всегда послушны, поэтому я, облегченно вздохнув, начинаю играть. Одна мелодия, вторая, третья. Я вкладываю в игру всю душу, все те эмоции, тревоги и сомнения, что терзали меня в последние дни. И я счастлива, что хоть ненадолго удается избавиться от страха. Что могу сбросить надоевшую маску и стать собой. Я отдаюсь музыке вся, без остатка, и она с благодарностью принимает меня, даря покой и ощущение защищенности, как голос любимого мужчины ласкает слух и придает уверенности в себе. И я улыбаюсь: широко, радостно, искренне. Никто — слышите? — не сумеет отнять у меня этого!
Коснувшись пальцами клавиш в последний раз, я замираю. Мягкая проникновенная мелодия ненадолго повисает в воздухе и обрывается, столкнувшись с реальностью. Закрыв глаза, я делаю несколько глубоких вдохов: воздуха катастрофически не хватает.
— Ах, моя дорогая! Это было чудесно. Чудесно! — восклицает миссис Крэбб, жеманно улыбаясь.
Я перевожу взгляд с ее лица на свои руки: они предательски дрожат, выдавая мое волнение.
— Да, Флоренс! Моя дочь — настоящая аристократка, и воспитание у нее соответствующее, — слышу довольный голос матушки.
Я недовольно морщусь, но молчу. «Этот фарс скоро закончится», - уговариваю себя.
— Ей нужно найти достойного мужа, — продолжает гнуть свое эта женщина.
Я украдкой смотрю на них. Волшебницы понимающе улыбаются друг другу, словно знают какую-то тайну.
Взглянув на Винсента, вздрагиваю: он опять что-то жует. И смотрит на меня. Недобро так, властно, словно имеет на это полное право. Выродок. Ненавижу его!
— Матушка, вы позволите мне удалиться? Я устала, — вежливо прошу я.
— Да, Дафна. Ты можешь идти, — разрешает она, даже не взглянув на меня.
— Благодарю.
Поспешно вскочив со стула, ухожу. Надеюсь, со стороны это не похоже на побег.
***
Вечером ко мне приходит Астория, забирается под одеяло и обнимает крепко-крепко. Руки у нее холодные, как у лягушки.
— Матушка хочет выдать меня замуж за Крэбба? — тихо спрашиваю я.
Сестренка у меня умная. А еще она умеет виртуозно шпионить за старшими.
— Да. Они хотят заключить брачный договор, - отвечает Астория и гладит меня по волосам. Так нежно, ласково. Я всхлипываю и крепче прижимаюсь к ней. Мне сейчас так больно и обидно…
— Почему? — Мой голос звучит приглушенно, жалобно. Я презираю себя за слабость и покорность, но ничего не могу поделать: мне годами внушали, что я должна быть послушной и не огорчать родителей.
— Последнюю сотню лет все в роду у Крэббов заключали браки между кузенами и кузинами. Слишком близкое родство стало пагубным: в семье все чаще рождаются сквибы, — услышав, как я удивленно восклицаю, объясняет: — Я слышала, как миссис Крэбб жаловалась матушке.
— Разве нет других кандидатур? — продолжаю искать хоть малейшую зацепку.
Я не хочу связывать жизнь с этим ничтожеством. Не хочу!
— Есть, но ты лучшая.
Лучшая. Чистокровная. Достойная. Проданная. Ни для кого не является секретом, что жених платит родителям невесты кругленькую сумму, чтобы они дали разрешение на брак. Так сколько заплатили за меня? Сотню галлеонов? Две? Три? А может быть, тысячу? Сколько я сто́ю?!
Я не могу больше плакать. Слезы высохли, веки отяжелели, а глаза неимоверно жжет. Такое ощущение, что в них не осталось ни капли влаги.
— Дафна, род не должен прерываться, — пытается утешить меня Астория.
— Есть другие девушки. Их десятки. Сотни! — восклицаю я, отстраняясь от сестры.
— Они менее родовиты. Или состоят в родстве с Крэббами.
Ее доводы разумны. Так почему же мне не легче? Почему хочется кричать и топать ногами, сетуя на несправедливость?
— Матушка собирается устроить бал, где объявит о вашей помолвке, — осторожно говорит Астория.
Я никак не реагирую на ее слова. Закрыв глаза, стараюсь заснуть. Вдруг все это сон? Дурной затянувшийся сон. И стоит мне проснуться — весь этот кошмар закончится. Все вновь встанет на свои места: безразличие матушки, орхидеи, цветущие круглый год в зимнем саду, и смех Астории. Звонкий, чистый, радостный — он навсегда останется напоминанием о том времени, когда моя жизнь была беззаботной и слово «помолвка» вызывало сладкое томление в груди, а не отвращение и желание повеситься.
***
Встав перед зеркалом, я внимательно рассматриваю себя: волосы собраны в сложную прическу, синее бархатное платье великолепно подчеркивает все изгибы фигуры. Лицо бесстрастное и очень бледное. Кто-то сказал бы, что я выгляжу замечательно, что элегантная одежда мне к лицу, а отсутствие эмоций является достоинством, а не недостатком. Что же, я не буду их переубеждать. Не хочу.
Проще быть ледышкой, нежели открытой и доверчивой дурочкой. Для меня это непозволительная роскошь. Поэтому сейчас я спущусь вниз, где меня ждет множество гостей. Я и половины из них не знаю, но это совершенно не важно! Они достаточно богаты и родовиты, чтобы быть приглашенными на мою помолвку.
Стоит мне оказаться среди гостей, как цепкие пальцы матушки сжимают мой локоть и тянут меня куда-то. Она ни на миг не умолкает, расписывая, как мне повезло и какие замечательные родственники у четы Крэббов.
Я молчу и покорно иду за ней, как овца к жертвеннику. «У меня нет выбора», — уговариваю себя.
Знакомство с новыми родственниками проходит гладко. От меня только и требуется, что помалкивать и вежливо улыбаться. А «компания» собралась колоритная. Запоминающаяся. Брат Крэбба-старшего, толстый и лысый Фредерик, много пьет и хохочет — для меня так и осталось загадкой, что же сумело его рассмешить. Его тощая и угрюмая жена; ее большие, выпученные, как у домовика, глаза смотрят на всех свысока. Кажется, что ей неприятно даже дышать с нами одним воздухом. Еще меня познакомили с тетушкой Винсента. Чудесная женщина! Улыбчивая, тихая и незаметная. А еще душевнобольная и почти сквиб. Так что пренебрежение со стороны родственников и странности в ее поведении меня не смущают. Я воспринимаю их проявление как должное.
Тем временем матушка выходит на середину зала, жестом приказав следовать за ней. Вместе с нами в центре внимания оказывается и Крэбб-младший. Он выглядит немного озадаченным и явно не понимает, почему все эти люди смотрят на него: одни — с интересом, другие — злорадно, третьи — равнодушно. На меня же не обращают внимания. Совсем. Словно мое мнение неважно и совершенно ничего не может изменить.
Я горько улыбаюсь и закрываю глаза, вслушиваясь в плавную речь матушки.
— Сегодня мы собрались здесь…
...чтобы похоронить меня заживо. А как иначе можно объяснить ее желание выдать меня замуж за Крэбба? В июне я заканчиваю Хогвартс, а в сентябре стану миссис Крэбб. Я уже сейчас могу пересказать сценарий нашей семейной жизни.
— Это союз должен укрепить…
...ваше положение в обществе, матушка. Ведь наша семья так и не выбрала сторону, предпочитая сохранять нейтралитет. Поэтому вы всеми способами пытаетесь обезопасить себя.
— Он станет началом…
…конца. Ведь через год после свадьбы я рожу первенца: такого же уродливого ущербного выродка, как и мой будущий муж. И он с большой вероятностью может оказаться сквибом. Какими бы разными не были наши рода, от союза двух чистокровных волшебников все чаще рождаются дети с полным отсутствием магического дара. Но разве это проблема? От неугодного чада можно избавиться, а я молода, здорова — смогу родить еще одного ребенка.
— Следуя традициям, мы…
…стоим на пороге вырождения. Еще шаг — и чистая кровь станет мифом. Поучительной сказкой, которую будут рассказывать на ночь непослушным детям. Лишь по-настоящему свежая кровь может повернуть процесс вспять. Но ведь она чужая. Грязная.
— С согласия глав двух семей…
…вы хотите узаконить сделку на передачу поместья на юге Германии в полное владение семьи Гринграсс. А также двух тысяч галлеонов, которые пополнят ваш счет в банке, матушка. Дорого же вы цените свою дочь!
— Мы скрепляем союз наших детей магической клятвой и…
…всю жизнь мне придется прожить с человеком, которого я презираю. Улыбаться ему по утрам, шептать на ушко разные милые глупости, изображать добропорядочную жену и уважаемую всеми леди. А по ночам раздвигать ноги и разглядывать потолок, пока любимый муж будет исполнять свой супружеский долг. И так изо дня в день, из года в год, пока я со временем не превращусь в точную копию матушки. И умру в глубокой старости, окруженная скорбящими детьми и внуками. О, они будут искренне горевать и оплакивать меня вплоть до того момента, как вскроют конверт с завещанием, а потом забудут, как и многих до меня.
Хочу ли я для себя такой жизни? Нет, нет, нет…
— Нет! — кричу я, с ужасом глядя в ледяные глаза матушки.
— Дафна! — возмущенно вскрикивает она. — Да как ты смеешь перебивать меня?
А я смотрю во все глаза на эту женщину, давшую мне когда-то жизнь, и не понимаю, как могла ее бояться. Столько лет терпеть и быть послушной, подчиняться чужой воле и слепо следовать правилам, написанным не нами и не для нас. И я отчетливо понимаю, что не выйду замуж за Крэбба. Пусть от меня отрекутся, пусть выгонят на улицу, но я не позволю им сломать мою жизнь.
— Я отказываюсь давать клятву, скрепляющую мою помолвку с Винсентом Крэббом, — спокойно говорю я, упрямо вздернув подбородок.
Матушка смотрит на меня, как на сумасшедшую. У моего несостоявшегося жениха лицо бесстрастно. Кажется, ему глубоко плевать на эту помолвку, меня и весь белый свет.
А вот люди вокруг заинтересованы моими словами. Сначала раздаются удивленные восклицания, потом возникают перешептывания, которые постепенно перерастают в гул. Монотонный и ужасно раздражающий. Я поворачиваюсь на каблуках и выхожу из зала. Меня никто не задерживает. Зачем? Я и так никуда не денусь. Мне тяжело далось это решение, да и последствия не заставят себя ждать. Но я обязана все выдержать. Ради себя. Ради своего рода. Ради будущего.
***
Утром следующего дня разверзается ад. Миссис Гринграсс в ярости. Она кричит на меня, обвиняя во всех мыслимых и немыслимых грехах. Даже хватается за волшебную палочку, чтобы проучить «мерзавку», но отец ее вовремя останавливает.
В конце концов она берет себя в руки и вновь перевоплощается в бесстрастную стерву. И предъявляет мне ультиматум: если я не изменю своего решения и немедленно не извинюсь перед Крэббами, то от меня отрекутся. Им не нужны в семье предатели крови. Что же, чего-то такого я и ожидала, поэтому заверяю матушку, что мое решение окончательно, и я готова нести ответственность за свои поступки. А она бьет меня. Больно ударяет ладонью по щеке и, вызвав домового эльфа, требует, чтобы он выпроводил «эту» из дому. На прислугу жалко смотреть. Большие глаза испуганно глядят на разгневанную хозяйку, а длинные уши, поникнув, выдают его волнение. Кажется, что еще чуть-чуть — и эльф начнет биться головой о стенку.
Но внезапно в наш диалог вмешивается отец. Он спокойно, не повышая голоса, сообщает, что я должна буду покинуть дом после окончания седьмого курса. Так же отец перечислит на мой счет в банке энную сумму денег на первое время. И все. Потом я должна буду сама заботиться о себе. «Ты не предавала семью — просто сделала свой выбор», — это его слова. Их я запоминаю на всю жизнь, как и одобрение, сквозящее в его взгляде. Это настолько необычно и приятно, что я даже как-то растеряна. Оказывается, я была ему небезразлична все эти годы…
***
Я впервые в жизни чувствую себя свободной. Астория рядом. Обнимает меня за плечи и болтает о разной чепухе. Я так и не смогла ей рассказать, что через год буду вынуждена покинуть родительский дом навсегда. Пусть радуется, что на этот раз миссис Гринграсс осталась с носом.
Там, во внешнем мире, идет война. Гарри Поттер как всегда спасает мир, а Пожиратели во имя идеи убивают людей. А здесь, в стенах моей комнаты, тихо и спокойно. Уютно. Сестренка смеется легко и беззаботно и ластится ко мне, как котенок. А я наслаждаюсь затишьем перед бурей и ее любовью — искренней и бескорыстной. Я сделала свой выбор и ни о чем не жалею.
