Когда жизнь катится к концу - со скоростью лишившейся управления машины, ты не вспоминаешь прошедшую жизнь. Ты можешь только смотреть на несущиеся навстречу деревья... Не ожидая того, что тебе дадут второй шанс.
Я отчаянно не хотел ехать с Ленькой, да только он же, как баран, упрется – и хоть рога ему обламывай. Впрочем, это я загнул – нет у Леньки рогов. Как и жены нет, зато есть куча подруг, которых он меняет так часто, что я уже давно перестал даже стараться запомнить имя его очередной пассии. Но это так, вольное отступление. Суть в том, что не хотел я ехать с ним, и пытался отговориться: то заявил, что дела у меня, то больным сказался. Первая отмазка не сработала – на работе никаких дел у меня нет, по крайней мере, срочных или безотлагательных, и Ленька об этом был прекрасно осведомлен, работаем же вместе. А кроме работы… Не может у меня быть никаких других дел – родители далеко, подруг жизни нет, так что свободен, как ветер. Отмазка насчет здоровья тоже не прохляла – Ленька так грозно пообещал приехать и лично лечить, что я решил забить и поехать с ним…
Вставать в воскресенье в семь утра – это пытка. Настоящее изуверство. Особенно когда будит тебя настойчивая трель телефона. И не сотового, лежащего рядом, а домашнего, находящегося где-то там, в глубине квартиры. Спотыкаясь спросонок о вещи и мебель, количество которой увеличивается в зависимости от времени суток, я добрел до упрямо трезвонящей скотины и рявкнул в трубку:
- Да!
- Солнце встало, мы за ним! – до неприличия бодро поведала мне трубка голосом Леньки.
- Ненавижу тебя!
- Я тоже тебя люблю, - откликнулся друг. - Одевайся давай, я заеду за тобой через полчаса.
Ровно через полчаса я, мрачный, свежевыбритый и ненавидящий человечество вообще и отдельных его представителей в частности, курил под подъездом. Буквально через минуту после моего появления из-за угла дома вырулила серая «Нива» Леньки.
- Садись, филин! – вместо приветствия выдал он мне.
- С чего это я филин? – огрызнулся я.
- Потому что сова – это баба. А ты у нас мужик. Мужик же? – он хохотнул.
Вместо ответа я уставился в окно, отвечать на его подколки не хотелось – не было настроения.
- Точно филин! – и он врубил радио. Из динамиков понеслось:
Ой-йо, да только конь мой вороной.
Ой-йо, да обрез стальной.
Ой-йо, лес густой туман.
Ой-йо, да только батька-атаман.
Я поморщился, и друг заметил мою гримасу.
- Ну, извини. Классику не слушаю.
- При чем тут классика? Ты текст послушай! Ерунда же…
- Ну все, завелся, – он обреченно закатил глаза, но все же решил развивать тему, видимо, не желая дальше ехать в молчании: – Чем тебе текст не угодил?
- Не буду касаться сомнительных достоинств текста в целом, но… «Обрез стальной», – процитировал я. – А что, он может быть свинцовым? И, к слову сказать, если речь идет о гражданской войне, то делали тогда обрезы из Мосинки, а в ней не только сталь. Там еще до хренища дерева.
- Историк – это диагноз, а историк-зануда – клиника! – он снова хохотнул, поглядывая на меня.
- За дорогой лучше следи, – огрызнулся я.
- Да слежу я, слежу!
И в это время машину занесло на шоссе, Ленька выкрутил руль…
Знойное марево над раскаленной, выжженной дотла палящим солнцем степью плыло, искажая и заставляя дрожать горизонт. Я со стоном схватился за гудящую голову. Где я и как сюда попал? Кто я – это я помнил. Сергиенко Павел Степанович 1979 года рождения, отслуживший в армии, окончивший истфак и ныне работавший менеджером в средней руки компании… Но что я делаю здесь, посреди степи? Я же должен… Висок пронзила острая боль, а вместе с ней пришло воспоминание – стремительно несущиеся навстречу машине деревья лесополки…
- Так не бывает… – прошептал я. – Не бывает, – уже громче повторил я. – Не бывает! Почему я! – уже выкрикнул я в исходящее зноем небо.
Истерика накрыла так, что пришел я в себя не скоро, лежащим на земле и колотящим в равнодушную сухую землю кулаками. Рот был полон пыли, кисти рук зудели, исколотые высохшими стеблями травы.
- Так. Соберись и не раскисай. Сначала надо найти людей…
Думать о том, что здесь может и не оказаться людей, не хотелось. Да и вообще думать не хотелось. Как и куда-либо идти.
Я заставил свое тело встать. Именно так – ощущения были такие, что тело не мое.
- Глюки у вас, батенька.
Разговаривать с собой это, конечно, не айс, но с другой стороны, я ж точно с ума сойду в этой звенящей и шелестящей степи…
К вечеру я добрел до какого-то поселения. «Станицы», – услужливо подсказала память. За это время я успел выяснить, что тело действительно не мое. Я наклонился к крошечной «заводи» обнаруженного мной в овраге ручья, и оттуда на меня глянуло чужое лицо… Повторную истерику я устраивать не стал, сил на нее просто не было. Да и… Мужик все же. Не баба… В памяти всплыло сегодняшнее утро… Ленька…
К околице я подошел в сумерках, и первым делом рванул к колодцу. От меня шарахнулась какая-то молодуха, крестясь и что-то бормоча. Но мне было все равно – я хотел пить и умыться, все остальное казалось неважным. Даааааа! Не зря говорят, что вода – это жизнь…
- Макар, ты?
Я резко обернулся – на меня с недоверием смотрел пожилой мужик…
- Ты ж пропал. Ну, мы и решили, что все, помер. Ранило же тебя, – и он опять покосился на мою шею.
Я сидел у Игната в чистой кухоньке, его хлебосольная жена то подсовывала мне кусочек повкуснее, то подливала кваса. Макар Телятов – именно так меня теперь и звали – был помощником батьки-атамана, и все шло хорошо, но тут случилась облава красных. Отряд ушел в степь. А через день вороной Макара вернулся – целый, но в крови. Посудачили дней пять и решили, что Макар погиб. Тем более что при прорыве видели, как его задело пулей.
В голове сами собой всплыли строчки:
Пуля просвистела, в грудь попала мне,
Но умчался я на лихом коне.
Шашкою меня комиссар достал –
Покачнулся я и с коня упал.
- Что, и шашкой? – враз охрипшим голосом спросил я.
- Ну, чего не знаю, того не скажу, – он вновь покосился на мою шею. – Но пуля вроде в грудь попадала.
Так, на груди действительно было что-то вроде шрама, да рубаха продырявлена, а вот на шее шрам был совсем свежий, но неглубокий – видимо, задело только поверхность кожи. А вот крови на рубахе у шеи не было – от слова «совсем».
Я невесело рассмеялся. Что там дальше в песне было-то?
- А жена?
- А что жена-то? Вы же уже лет пять как живете в Вольном… – он отвел взгляд.
Утром, отоспавшийся и сытый, я отправился в Вольный. Игнат как раз ехал в ту сторону, на его телеге я и добирался пассажиром. Как все же разительно отличается путь пешком от того же пути, но на телеге. Или автомобиле…
- Стоп, забудь об автомобилях, – строго сказал я сам себе. – Как и о душе. Сотовом. Телевизоре. Радио…
Настроение, и без того невеселое, упало ниже плинтуса. Игнат тихонько напевал под нос какую-то нехитрую мелодию, солнце пряталось за легкими облачками – казалось бы, живи да радуйся… Ага, щаз! Не удивительно, что к приезду в Вольный я был мрачный и угрюмый.
- Ну, кум, бывай…
Небольшой беленый дом. При взгляде на него что-то колыхнулось в груди, видимо, эти колыхания вызвало нечто, оставшееся от Макара. Собаки во дворе не было. Зато был конь – черный, как смоль, заржавший при виде меня. На звук из дома выскочила женщина, вскрикнула и застыла изваянием, приложив руку ко рту. Я неуверенно улыбнулся, и это вывело ее из ступора.
- Макар! – она кинулась мне на грудь, залилась слезами.
- Ну… не плачь… – я гладил ее по спине, не зная, что еще можно сделать…
Маринка не дождалась меня из армии. Узнал я об этом прямо на вокзале, куда она не пришла меня встречать. Письма от нее приходили исправно, но… Но она нашла себе другого, кого именно, я так и не узнал – за месяц до моего возвращения она уехала из города, и ее нового адреса я так и не выяснил. Да и не хотел. Ленька пытался «вправить мне мозги», говоря, что на одной девчонке свет клином не сошелся, но… Но я жил один и ограничивался случайными знакомствами, упорно не желая никого впускать в свою холостяцкую жизнь.
- Макарушка… Живооой…
Негромкий звук у дверей. Женщина враз замолчала, обернулась – на пороге стоял мужчина в форме Красной армии с алой звездой и с серпом и молотом на рукаве.
- Пошел я, Прасковья.
Он оправил гимнастерку, надел фуражку и пошел к коню.
- Приплыли грабли к водопаду, – растерянно сказал я.
Мужчина резко обернулся.
- Пашка, – прошептал он…
Ленька не справился с управлением, и машина на полной скорости влетела в лесополку. А очнулся он ночью в доме, рядом спала женщина, и Ленька не мог вспомнить, как ее звать. Сравнив рассказы друг друга, мы поняли, что меня – или мою душу, что вероятнее – где-то носило четыре дня. В облаве Ленька не участвовал, точнее, не принимал участия комиссар Иннокентий Растоев – был в это время в штабе дивизии.
- Не знаю я, Пашка, что случилось. Ни про то, как мы тут оказались, ни про… Прасковью. Ты уж извини… Кажется, я люблю ее…
- Лень, это жена того, кто… не моя, в общем. Так что живи как знаешь.
Сама Прасковья давным-давно спала, а мы все сидели за столом, разговаривали. Бутыль самогона, выставленная «женой» на стол, так и осталась непочатой.
- Пора мне… Я ж к утру должен быть в расположении… А ты… тебе лучше уезжать отсюда – слишком громкая слава у твоего, – он хмыкнул, – у твоего тела.
Уже от дверей он обернулся, махнул рукой на прощание.
- Да, еще… Прости, что так с Мариной получилось. Глупый был. – И он вышел.
Я прислушивался к стуку копыт за окном, а до моего сознания медленно доходили его последние слова. Марина… Мари… Мой взгляд упал на висящий на стене обрез.
- Сука!
Рывком снять обрез со стены руки еще не потеряли навыка. Зарядил, выскочил на крыльцо. Его силуэт четко выделялся на фоне темнеющего неба. Выстрел. Конь, лишившийся седока, шарахнулся в сторону, где-то заголосила женщина. Мне уже было все равно. Я умер.
Ой-йо, да только конь мой вороной.
Ой-йо, да обрез стальной.
Ой-йо, лес густой туман.
Ой-йо, да только батька-атаман.
