Когда боль от метаморфозы ушла, он, наконец, смог спокойно вздохнуть. Теперь три дня он будет жить здесь, в лесу. Он уже привык к тому, что его жизнь постоянно прерывается на эти три дня. Три дня. Для него это было, как три долгих года, когда он не мог видеть свою жену и сына, когда не мог прижать их к себе и ощутить их тепло и услышать их смех. Здесь, в лесу, ничего этого не было, только холод, тишина и одиночество. Но, он сам так решил. Он не мог подвергать их такому риску. Даже то, что, принимая зелье, он сохраняет разум, не могло заставить его остаться дома, даже просто запереться в какой ни будь из многочисленных комнат их дома, было для него немыслимо. Одна мысль, что он может сорваться и тогда все будет потеряно, гнала его из дома. Он слишком долго ждал этого счастья. Он слишком много вытерпел в своей жизни, прежде чем смог честно сказать, «Я счастлив». Теперь ничто и никто, даже он сам, не сможет это у него отобрать.
Поэтому он в лесу, прислушиваясь к его жизни, почти замершей в преддверии зимы, и ждал, ждал, когда это закончится, и он сможет вернуться. А еще он пытался представить себе, чем занимается сейчас его жена, маленький сын. Это было его любимое занятие, когда он был далеко от них. Он представлял, как она просыпается, как ее рука тянется к тому месту, где должен быть он, но его там нет. На ее лице отражается огорчение, она всегда расстраивается, когда его нет рядом. Если бы он мог сейчас улыбаться, он улыбнулся бы этой мысли. Она так его любила, что любая его отлучка, портила ей настроение. Но улыбаться он не мог, поэтому продолжил свое занятие. Сейчас она наверно уже встала. Подошла к кроватке их сына, смотрит на него и улыбается. Может он, уже тоже проснулся и улыбается ей в ответ. Хотя нет, снова сделал попытку улыбнуться он - если их сын проснулся, то скорей всего, весь дом уже оглашается его криками. Что говорить, голос у их сына хороший. Особенно, когда он чего-то хочет, весь в деда. Вот уж об этом ему думать не хотелось. Не то что бы он плохо к нему относился, в последнее время он сильно подружился с отцом своей жены, но все-таки думать сейчас о нем, было не к месту - и так холодно. Фыркнув, он снова вернулся к мыслям о жене. Теперь она пошла в ванную. Он так часто наблюдал за ней в такие моменты, что мог сказать абсолютно точно, что и когда она делает, как двигается и что при этом напевает. Да, она это очень любит, напевать, а вернее мурлыкать, во время умывания. Сколько раз эта нехитрая процедура прерывалась оттого, что он не выдерживал и подкрадывался к ней с явным намереньем вернуть в спальню. Иногда это срабатывало, иногда нет (его тогда обливали водой, и он спешно ретировался). Вот и теперь, он не мог удержаться от стона, вспоминая их последнюю ночь перед его уходом. Ничего, три дня, когда-нибудь, закончатся, и он вернется и все будет по-прежнему. До следующего полнолуния. И так до самой смерти. Его настроение резко испортилось от этих мыслей. Да, до смерти. Ведь не кто и не когда не избавит его от этого проклятья, не кто и не когда не сделает его нормальным, обычным человеком. И он до самой смерти останется оборотнем.
Но, даже погрузившись в свои мрачные мысли, он услышал, что по лесу кто-то идет. Он навострил уши, благо сейчас его слух был намного острее человеческого. Да, точно, кто-то идет. Тихо, очень тихо, но он его все равно слышит. Идет в его сторону. Он затаился. Нет, охотится, он не собирался, и нападать тоже, кем бы он ни был, он все равно оставался человеком, пусть даже с помощью зелья. Он лишь хотел, что бы ни увидели его. То, что это идет не человек, он понял сразу, люди, даже самые осторожные так не ходят, а нарываться на зверя, любого, он не хотел. По этому он еще дальше забрался под ветви раскидистой ели, в тени которой проводил «эти три дня», тут есть шанс, что его не заметят. Во всяком случае, раньше так и было. Звук, приближался. Он не мог понять кто это, ветер был с его стороны, оставался только слух и глаза. Глаза пока не давали ничего, незнакомец был невидим ему. На слух же определить он не мог, хотя за последние пять месяцев, что он провел в этом лесу, вернее за те пятнадцать дней, что он был вынужден здесь провести, он много узнал об его обитателях. Оставалось ждать. Что он и делал.
Постепенно звук, приближаясь, становился все отчетливей. Можно уже было определить, что это не олень (хотя это он знал с самого начала, те ходят «громко») и не маленький зверек. В лесу водились лисы, может это один из этих рыжих хитрюг, но тогда почему он не замечает его. «У него что, насморк?» Подумал он с усмешкой. Но и на лиса это было не очень похоже. Тогда кто. Одно он знал точно, волков, любых, в этом лесу не водилось. Именно по этому он и привез сюда семью. Одного, им вполне хватит. И тут же, стоило ему это подумать, ветер, словно в насмешку, бросил ему в морду целый вихрь запахов. Теперь, когда ветер дул в его сторону, он знал все о незнакомце или более верно незнакомке. Это была волчица. Молодая, сильная, чужая. Откуда она здесь взялась? Но это был уже не важный вопрос. Важней было то, что она собирается делать. Она шла к нему, не таясь и не спеша. Или она была очень опытной, или не опытной совсем. Хотя второе верней. Он чувствовал запах ее страха. Тщательно скрываемого, но все-таки страха. Она боялась, но все равно шла. Его разобрало любопытство. Что же дальше? Что будет, когда она найдет его? То, что это случится, он не сомневался. А вот в том, какими будут ее действия, при их встрече, он уверен не был. Оставалось только одно, снова ждать.
Прошло около минуты, прежде чем он ее увидел. Она была действительно молодой и будь он настоящим волком, он сказал бы, что очень красивой. Даже на его человеческий вкус, представший перед его глазами зверь, поражал совершенством форм и грацией движений. Она была почти белой. Только вдоль спины тянулась серебристая полоса шерсти, да уши были такого же цвета, как шерсть на спине. И у нее были зеленые глаза. Это он увидел, когда она подошла почти вплотную к его укрытию и остановилась принюхиваясь. Потом тихонько тявкнула, как будто зовя его. Но он сам уже спешил ей на встречу. Когда он вылез на свет, волчица отскочила, еще больше испугавшись его, но не надолго. Страх ее прошел так же быстро, как росло его удивление. У волков не бывает зеленых глаз. А еще они не смотрят с таким восторгом и надеждой на своих собратьев, пусть даже и не настоящих.
Она снова приблизилась к нему, потихоньку и осторожно, коснулась носом его морды. Он зарычал, она снова отскочила и удивленно уставилась на него. А он готов был сделать, что ни будь очень плохое с этой белой волчицей. Очень плохое! На пример выпороть ее, да вот только рук не было. Он зарычал снова. Но, похоже, она уже справилась со своим страхом и удивлением от его приема, и снова приблизилась к нему. Он зарычал громче, она даже ухом не повела. Только прижалась к нему. Он был уже готов укусить ее (ну так не сильно, только что бы прогнать), когда она лизнула его в ухо. По шкуре пробежала дрожь удовольствия. Он повернул голову и встретился с зелеными глазами белой волчицы, озорными, любящими глазами своей жены.
