Сидят за одним столом Дамблдор, Гарри, Седрик и ещё девять человек. Подходит Сивилла, садится и вздрагивает. Пересчитав всех, загробным голосом заявляет:
-- Ужас! Беда! Нас тринадцать за одним столом! Кто первый встанет -- тот умрёт!
Дамблдор гладит бороду, улыбается и говорит:
-- Ну что ты так, Сивиллушка. Может, всё обойдётся?
-- Нет, не обойдётся. Я уже настроилась! -- кровожадно отвечает Сивилла и достаёт палочку из рукава.
…Сидящая за ним девочка с надеждой глядела на него, хотя он, похоже, вовсе ее не замечал.
Дж.К.Р., ОФ
Девочка за рабочим столом, подперев рукой подбородок, смотрит прямо перед собой. Взгляд то туманится, то проясняется. Профессор, проходя мимо рядов, одобрительно кивает, не предполагая по своей профессорской наивности, что перед внутренним взором ученика во время экзамена может маячить что-нибудь, кроме страниц учебника.
Фигушки!
Перед внутренним взором данной конкретной ученицы маячит исключительно черноволосый затылок.
А когда взгляд фокусируется, она видит все то же самое наяву. В двух столах прямо перед собой поверх других голов, склоненных над экзаменационными работами.
Девочка выжидает минуту-другую; затем, удостоверившись в том, что вокруг нее все заняты делом, а профессор удалился в противоположный конец зала, сдвигает законченный чистовик чуть в сторону. Под верхним листом приоткрывается черновик. Используемый не по назначению…
Легкие штрихи на бумаге складываются в набросок портрета. В полупрофиль. В котором она и сама пока что не столько различает, сколько угадывает то, что ей действительно хотелось бы запечатлеть на пергаменте. То, что она видит, и то, что ей, скорее всего, мерещится….
Большинство не поймет, наверное, зачем ей это надо, если есть колдографии и зачарованные перья, которые в два счета изобразят все, что тебе нужно – и куда точнее, профессиональнее, эффектнее. И уж во всяком случае – без глупых ошибок, вроде нарушения пропорций или перспективы.
Но это будет – чужое.
А тут – пускай неправильное – зато свое.
И « в два счета» ей тоже не нужно.
Никакая колдография не создаст такого эффекта присутствия его– в ее жизни.
Никакое зачарованное перо не подарит волшебного ощущения близости… почти физической… между художником и натурщиком, даже если они оба и не подозревают об этом. Только примитивный магловский карандаш – и только без резинки! Резинка расхолаживает, взращивает уверенность в том, что любую ошибку можно исправить… одним движением… а это – неправда. Резинка поощряет приблизительность, тяп-ляпистость… По отношению к избранной натуре такой стиль работы кажется чуть ли не кощунством.
А вот по отношению к экзамену – ничуть.
Хм! Приоритеты, однако… Попробовал бы кто-нибудь сравнить ее торопливые рабочие записи с теми, что в личном дневнике.
Короткие заметки. Наблюдения. Зарисовки.
Фактически – компромат. Потому что – о нем.
Каллиграфическим почерком. Потому что – о нем.
Практически без исправлений. Потому что… ну да, она знает Круциатус только по имени, но уверена, что ощущения от Непростительного заклятия и хотя бы одного зачеркнутого слова о нем… вполне сопоставимы.
Иногда он посматривает на друзей – убедиться, что у них тоже все в порядке. В эти редкие минуты художница жадно впивается взглядом в оригинал. «Остановись, мгновенье!..» Ага, остановишь его… Поэтому большей частью она рисует по воображению и по памяти, то и дело проваливаясь в мечтательную задумчивость. Вспоминая.
Обыкновенно созерцать объект приходится издали.
Но несколько раз… на самом деле – довольно много раз она оказывается поблизости… случайно, разумеется. Предлоги она изобретает виртуозно.
Она способна находиться рядом с людьми, не привлекая к себе внимания. Сливаясь с обстановкой. Так, словно на ней надета мантия-невидимка, в которой щеголяет его приятель. Серенькая мышка. Если подумать, то плюсов у этой роли больше, чем минусов. Собственно, минус только один, но от него хочется выть на луну… как другому его приятелю. Он никогда ее не заметит.
Впрочем, предлоги по большей части и не нужны. В школе они видятся постоянно: в столовой; в библиотеке, где так естественно притаиться между стеллажами, разыскивая нужную книгу и рискуя привлечь внимание разве что библиотекарши; на уроках – не на всех, конечно, но в теплицах – на травологии – или на опушке Запретного Леса. На занятиях по Уходу за Волшебными Существами можно с чистой совестью изучать внешность и повадки сокурсника, ибо он и есть самое настоящее Волшебное Существо; а глядеть на него гораздо приятнее, чем даже на гиппогрифов и нюхлеров – не говоря уже о лукотрусах, соплохвостах и прочих флоббер-червях.
Ох, как он смотрится верхом на гиппогрифе!..
А его руки, когда он возится в теплице… с рукавами, закатанными выше локтя…
А как он дирижирует волшебной палочкой на Чарах!
С небрежным изяществом… неосознанным, неотразимым и совершенно непередаваемым!
Вот и сейчас он с досадой крутит в пальцах перо… колеблется… Что-то не вырисовывается?
Угу, и у нее – тоже…
Его практически невозможно застать одного – он все время с друзьями, хотя бы с одним из них. Но она не раз ловила странное отчужденное выражение его глаз, и полуприкрытые веки, которыми он – на время – словно отгораживается от приятелей, и реплики невпопад, над которыми он потом смеется вместе со всеми.
За лицом он обыкновенно следит. И отворачивается, пряча все, что повредило бы облику обаятельного беспроблемного гриффиндорца.
Страус! Девочка не может сдержать улыбку и низко опускает голову.
Но спина его выдает.
Он сам не знает, как его спина красноречива и выразительна. Чаще ее можно увидеть надменно выпрямленной. И тогда его спина – что-то вроде ограды. Каменной, с битыми стеклами наверху.
Но когда он думает, что остался один… что на него никто не смотрит… тогда видно, что его оборонительные сооружения выдержали уже не одну стычку с действительностью и нуждаются в ремонте. Местами – в капитальном.
Для того чтобы на уроке без помех лицезреть упомянутую спину, приходится переместиться к самому краю стола. Правый локоть теряет опору, зато с откорректированной позиции открывается вид не только на вожделенную спину, но и на профиль, когда натурщик оборачивается к приятелям.
Рисовать правый профиль, во-первых, не с руки. Но что поделаешь, если двое его друзей, как назло, сидят именно справа.
Во-вторых, все время приходится закрываться от соседки слева. Плечом и локтем, сидя вполоборота, как будто бы отворачиваясь от солнца, бьющего в глаза. И при этом делать вид, что ты вовсе ничего не прячешь, а просто проверяешь написанное… еще раз.
А солнечный луч дрожит над черновиком, согревая и оживляя набросок, высвечивая недочеты…
Наверное, не худо бы и в самом деле просмотреть работу…
Ага – как будто ей больше делать нечего!
Но эта соседка… Эт-та соседка слева!..
Вот опять – шепот из-за левого плеча в самое ухо:
- Ты как ответила на вопросы про оборотней?
Дались ей эти оборотни!
Девочка вздрагивает, сгребает в кучу листы и яростно шипит:
- Мойра-Мелисса Мун! Не смей за мной подглядывать! Думай собственной головой – она у тебя не только для штукатурки и завивки!
…Увидела? Не увидела?
Девочка обливается холодным потом при мысли о том, что ее мечта может стать предметом сплетен и пересудов в девичьей спальне.
А если дойдет до него?..
В преувеличенном и искаженном виде, разумеется. Как будто она на что-то претендует. Этого только не хватало!
Ей ничего от него не нужно. Разве только самую малость: быть рядом с ним и смотреть на него.
Чисто эстетическое удовольствие.
И ничего больше.
Впрочем, больше она ничего и не умеет. Флиртовать, соблазнять… как это вообще делается? У нее никогда не было возможности в этом попрактиковаться. Ее хватило бы разве что на прямое признание.
«Я к Вам пишу…» – и сгореть, не закончив. Как Фоукс. Только без надежды на возрождение.
А вот смотреть… и видеть – это у нее от Мерлина. Глаз художницы, помноженный на взгляд влюбленной пятикурсницы. Пятнадцать лет – всего-то на год старше Джульетты.
…Да нет, о чем речь? Она посмеялась бы, если бы ей сказали, что она влюблена.
…Отсутствие резинки и впрямь – она давно это заметила – дисциплинирует, приучает руку к движениям выверенным и точным. И не только руку.
Она не механически переносит линии на бумагу, она – вглядывается, вдумывается, вчувствуется, проникается своим героем…
Губы закушены, язык чуть высунут – от чрезмерной ли старательности, или от погруженности в образ – как у маленькой!
…И набросок превращается в портрет.
Карандаш – это магловская волшебная палочка: деревянная оболочка и субстанция внутри. Маглы говорят: обычный грифель… Много они понимают! Нет, ну какой же он обычный, если с его помощью можно творить настоящие чудеса?!
Легкие касания… нажим… Штрихи то быстрые, летящие, едва намечающие контур, то осторожные, почти ювелирные… Линии ложатся рядышком, тесно жмутся друг к другу, перекрываются… сглаживаются растушевкой…
О, растушевка!.. Бумага под пальцами – точно кожа. Подушечка пальца скользит вдоль линии нарисованных скул – точно касается настоящих.
…Мерлин! Какая она… испорченная…
Она облизывает сухие губы и… Кому – рисунку или натурщику – шепчет еле слышно и едва не умоляюще: «Оглянись!»?
Наверное, не стоило так остро реагировать? Это для нее самой каждый штрих красноречивее произнесенного вслух имени, а Мелисса, скорей всего, и не узнала бы изображение.
Она еще успевает пожалеть о своей вспышке, но тут натура снова поворачивается назад и улыбается. Не ей, естественно.
Девочка еле слышно охает, поймав выражение, и, отпихнув чистовик, еще ниже наклоняется над рисунком.
Ну, и пускай оригинал улыбается приятелю – зато улыбка на рисунке… вот… сейчас… предназначена лично ей! И только ей!
Похоже, что он тоже закончил работу. О, он-то и не думает проверять – он так уверен в себе.
Он откидывается на стуле, покачиваясь на двух ножках.
Голова – гордо поднятая… или запрокинутая в смехе – как он умеет смеяться! Звонко, жизнерадостно, самозабвенно… так заливаются лаем играющие щенки.
Но он умеет и иначе: зло, с вызовом, раняще… даже убийственно. Как над тем слизеринцем…
Не приведи Мерлин, чтобы он – узнал!
Девочка смотрит на мальчика с надеждой – той самой, что всегда держится до последнего; но в глубине души знает, что не дождется от него внимания.
Даже тени внимания.
Разве только из вежливости – пропади она пропадом, кому она нужна?!!
Профессор командует: «Акцио!»
Свиток с работой срывается со стола. Девочка едва успевает прихлопнуть ладонью дернувшийся вслед за ним черновик, сворачивает его изображением внутрь и торопливо заталкивает в сумку.
…Мерлин!
Где-то, наверное, есть такой мир, где это было бы возможно?
