новый Гарри Поттер меня сильно удивил:
небритые гарри и рон в свитерах, гермиона в клетчатой рубашке, палатка и все грязные и судя по виду не очень хорошо пахнет вывод(!!!) - они идут на грушинский фестиваль!
с баша
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Написано (не совсем) по заявке слэш-феста: «Мисаки/Акихико. Мисаки дарит медведя, Акихико хочет отблагодарить по-своему. R!» (Мисаки по-прежнему снизу)
В этом нет ничего такого. Ну, правда. Тогда почему я взволнован? Не, нормально все. И я вовсе не смущен, с чего бы мне вдруг смущаться?.. Но, блииин, стоит опустить глаза на этого просто неприлично огромного плюшевого медведя, как лицо и уши будто ошпаривает кипятком. Может, отнести его обратно в магазин, пока еще не поздно? Извиниться перед продавщицей... да, я что-нибудь придумаю. Так, сейчас я развернусь и пойду в магазин. Сейчас. Черт! Не могу! Этот медведь... Он же смеется надо мной — вон какая гадкая ухмылка застыла на его морде. И это игрушка для детей?! Игрушка, с которой ребятишки засыпают в обнимку? Да это ведь настоящий монстр и предназначен он для того, чтобы с ним спал такой же монстр, кому я, собственно, и собираюсь его подарить. Не, не подарить. Просто отдать, с беспристрастным выражением лица небрежно сунуть в руки и забыть...
Терзаемый сомнениями, я не замечаю, как добираюсь до дома. Так, спокойно. Поднимаемся по ступенькам, подходим к лифту, дышим ровно, медведя не стискиваем, не пытаемся его задушить или оторвать голову, чтобы был повод выбросить.
Лифт приехал.
Почему так быстро? Я еще не готов. Не готов ко встрече с Усаги-саном. Фууух. Прекращаем нервничать. В конце концов, это всего лишь медведь, не букет цветов и не коробка конфет (еще чего?!), а обычный, ничем не примечательный мишка, скромный такой... только мерзко ухмыляющийся.
Сердце мое, чего же ты так бешено колотишься? Успокойся, так ведь и до инфаркта не далеко... Я лежал бы в белой палате, при смерти, еле ворочал бы языком и мертвенно бледными губами, а у моей кровати сутками напролет дежурил бы Усаги-сан. Он бережно сжимал бы мою бескровную ладонь, тревожно вглядывался в осунувшееся бледное лицо, такое бледное, что губы на его фоне казались бы сочно-алыми. Он бы вслушивался в мое слабое рваное дыхание, боясь, что каждый вдох может стать последним, и плакал... Вряд ли бы, конечно, Усаги-сан плакал, но и без его слёз картина выглядит очень даже привлекательно.
— Я дома! — кричу я бодрым голосом, распахивая дверь.
И замираю на пороге: гостиная пуста. Отлично! Как же я рад, что Усаги-сана здесь нет. Быстренько скидываю ботинки и бегом пересекаю комнату, наткнувшись на журнальный столик и смахнув с него пару книг — подниму потом. Сейчас гораздо важнее забросить куда-нибудь этого коварного медведя, чтобы он перестал выглядеть как подарок. В такие панические моменты, желая не быть застигнутым врасплох, я обычно теряюсь, и нынешняя ситуация не исключение — я бестолково верчу головой в поисках подходящего места, куда можно отправить игрушку, ставшую за последние пятнадцать минут ненавистной. Во мне сражаются не на жизнь, а на смерть противоречивые чувства: с одной стороны очень хочется сделать Усаги-сану приятное, а с другой — я жалею, что купил этого медведя — зная Усаги-сана, не приходится сомневаться, что даже такое простое проявление внимания он поймет превратно. Почему с ним все так сложно?
— Мисаки, привет. Не слышал, как ты пришел: задремал... Мисаки? Что это?
Аааа! Я стою спиной к нему, и это невероятно здорово: так он не видит моих предательски вспыхнувших щек, раскрытого в немом ужасе рта и затравленного взгляда. Но чертовски плохо то, что он видит: оцепеневшего меня, сжимающего в руке мохнатую лапу катастрофически большого плюшевого медведя. А медведь этот, стоит отменить, настоящее палево: он не рыжий, как в коллекции Усаги-сана, а пепельно-серый. Это жутко милый и очаровательный мишка Тедди! И весь его вид истошно кричит о том, что его нельзя перепутать с коллекционными медведями Усаги-сана. И чем я думал, когда покупал именно его? Нет бы приобрести такого же рыжего, того-то можно было бы запихнуть к собратьям... Хотя Усаги-сана сложно одурачить: он в курсе, сколько у него медведей, и сразу бы заметил пополнение в мягких косолапых рядах. Да и зачем тогда покупать что-то, если намереваешься потом это спрятать? Я такой глупый и нелогичный! А все почему? Причиной моих нелепых поступков является Усаги-сан, потому что он... он — Усаги-сан. Это конец. Такахаси Мисаки, ты деградируешь.
— Мисаки? — прямо в ухо, тихо-тихо, одуряюще, как умеет только он, и я уже готов кончить. — Что это у тебя?
— А-а-а... это... эмм... — я по-кретински смеюсь и, обернувшись, натыкаюсь на Усаги-сана. Поднимать на него глаза я не решаюсь и слепо разглядываю узор на его свитере.
— Это медведь, — бормочу я, а потом начинаю тараторить: — Вот купил медведя. Вообще-то, не планировал, ты не подумай, будто я хотел... Нет, просто после работы зашел в магазин, а там... Медведи, да. Такие симпатичные... и я подумал, что было бы неплохо... ну, ты же мне постоянно покупаешь разные вещи, и...
— Я покупаю тебе презенты, потому что люблю тебя, Мисаки.
Вот к чему он сейчас это сказал? Зачем все время повторять, напоминать?
— Так значит подарок для меня? — немного удивленно спрашивает Усаги-сан, воздушно пробежав пальцами по моим волосам. От этих легких прикосновений, почти невинных, рвет крышу, и я моментально забываю, о чем мы только что говорили, да что уж там — я смутно соображаю, где вообще нахожусь.
— Мисаки?
— А? — Я отскакиваю от него, как несчастная и обреченная на гибель газель от гепарда, еще отчаянно надеясь спастись. — Забери уже, наконец, этого медведя и... я устал и все такое. Хочу есть. Сейчас что-нибудь приготовлю.
Усаги-сан недоуменно смотрит на меня, а я все крепче сжимаю во вспотевшей ладони медвежью лапу, и мне почему-то до ужаса жалко себя, и от этого противно.
— Короче, на. — Я швыряю в него проклятого медведя, иду к кухонному столу и боковым зрением вижу, как Усаги-сан ловко подхватывает его на лету и прижимает к груди. Не так, не так я хотел. Все получилось как-то скомкано и по-дурацки... как всегда.
— Спасибо, Мисаки. Честно говоря, я не ожидал от тебя подарка, ты ведь никогда...
— Замолчи! С чего ты взял, что это подарок? Просто...
— Вещи, подаренные просто так, вдвойне ценней, чем по какому-либо случаю, — наставительно произносит Усаги-сан. — И я отблагодарю тебя соответствующим образом. Мисаки.
— Еще раз: это не подарок, — медленно говорю я, борясь с искушением запустить в его дурную голову разделочную доску. — И не надо меня благодарить! Потому что не за что.
Я открываю кран и начинаю тщательно мыть руки, исподлобья наблюдая, как Усаги-сан, не выпуская из рук медведя, поднимает с пола одну из книг, что я нечаянно уронил. Проводит по обложке ладонью, словно смахивая несуществующую пыль, и направляется к лестнице, ведущей на второй этаж.
Не могу поверить, что последнее слово осталось за мной: такое если и случается, то крайне редко. Обычно споры заканчивает Усаги-сан, выдвигая неоспоримый аргумент, который одновременно и бесит меня и обезоруживает: «Мисаки, я люблю тебя». А тут...
— Эй, — окликаю я его, выключив воду. — Что приготовить на ужин?
Усаги-сан пожимает плечами.
— Что сам захочешь.
— А ты... — черт, и чего мне неймется? — Чем будешь заниматься? Работать?
Усаги-сан останавливается, поворачивается и, облокотившись на перила, отвечает:
— Пока у меня нет работы. — Он легонько хлопает корешком книги по голове медведя. — Я недавно закончил свой последний роман.
Роман? Как? Я опять ничего не знал. Более того — я еще этот его новый роман смахнул на пол и не потрудился поднять. Наверное, он обиделся. Черт!
— Это... Усаги-сан, ну, в общем... — Я мну в ладонях полотенце и не знаю, что сказать, но и промолчать нельзя. Я ужасный человек.
— Не переживай, Мисаки, — ласково произносит он. — Видишь, вот и повод нашелся оправдать твою незапланированную покупку. Если тебя это успокоит, считай, что подарил мне медведя в честь публикации новой книги.
— Да не дарил я его тебе! — выпаливаю я и прикусываю язык: я сделал хуже то, что, казалось, уже ничем невозможно испортить.
***
Готов поспорить, Усаги-сан еще в течение целого месяца будет благодарить меня за медведя. Посадит его на самое видное место, и станет хвастаться каждому, кто придет к нам в гости, какой прекрасный подарок ему сделал «заботливый и внимательный Мисаки-кун».
— Мисаки? — Усаги-сан так бесшумно подкрался, что я вздрагиваю от неожиданности и едва не роняю чашку с горячим чаем. — Допивай и я буду благодарить тебя за подаренного медведя.
Чего-о?!
Я отодвигаюсь на край дивана и смотрю на него взглядом: «Не смей ко мне приближаться!».
— Я думал, что ты уже отблагодарил меня… прошлой ночью. — От воспоминаний безудержно хочется скончаться. Незамедлительно.
— Хм. — Усаги-сан задумчиво проводит пятерней по волосам. — А мне показалось, что прошлой ночью это ты искупал свою вину: ты так громко и неподдельно стонал.
Сволочь! Уверен, даже в аду так не пытают за грехи.
— К тому же у меня есть еще одна причина поблагодарить тебя: вчерашний ужин был изумителен. И я могу находить поводы для благодарностей хоть каждый день.
— Не сомневаюсь, — угрюмо бормочу я. — Так в чем будет заключаться твоя благодарность? — интересуюсь я уже беззаботно, напрасно надеясь, что он все-таки сжалится надо мной и даст хоть короткую передышку. — Сводишь меня в кино? Или, может, покатаемся на аттракционах?
Усаги-сан отрицательно мотает головой и таинственно улыбается.
Братик! Никогда бы не подумал, что обычный плюшевый медведь может стать источником неприятностей.
***
— Собирайся, Мисаки, я забронировал номер в отеле «Рекуфусо».
Не. Может. Быть.*
— Но… как?
— Мисаки, ты же знаешь, что невежливо спрашивать о цене подарка, — с легким упреком отвечает Усаги-сан, — точно так же невежливо выпытывать, каким способом был добыт подарок.
Невероятно! Просто фантастика.
Как же приятно, что Усаги-сан решил именно этим отблагодарить меня! И стыдно — разве обычный плюшевый медведь стоит такой волшебной благодарности?
Эйфорию, охватившую меня при новости о том, что мы отправляемся в Иватэ, стремительно сменяет уныние. Я опускаюсь на кровать и прячу лицо в ладонях. Усаги-сан заботится обо мне чрезмерно. Ему известно, какую страсть я питаю к необычным и загадочным явлениям, и он каким-то чудом заполучает номер в отеле с приведениями. А я? Что делаю я для Усаги-сана? Да ни одно приготовленное мной блюдо, даже самое шикарное, не сравнится с таким щедрым даром, как ночь в «Рекуфусо».
Холодные руки Усаги-сана убирают от моего лица ладони, он обеспокоенно и участливо заглядывает мне в глаза, а потом наклоняется и целует — просто мягко и нежно прижимается к моим губам. И я благодарен ему за этот практически целомудренный поцелуй. Я благодарен, он благодарен… Слишком много благодарностей за последние два дня. Уже начинает тошнить от самого слова «благодарность» — кажется, я им пресытился.
— Мисаки, в чем дело?
Нет, если я скажу напрямую, между нами вновь вспыхнет спор. Усаги-сан примется уверять, что в ответ за свою доброту ничего не ждет, что ему достаточно моего присутствия: в его квартире, в его постели, в его жизни. А я же — противный — не смогу молча выслушивать весь этот бред. Разумеется, буду доказывать, что он делает для меня чересчур много, что мне неудобно и совестно только брать и не возвращать… А закончится наша перепалка предсказуемо и совершенно невыгодно для меня — сексом.
Поэтому я заставляю себя улыбнуться, и от этой фальшивой улыбки тянет левое ухо и сводит скулы.
— Просто ты меня обескуражил, — говорю я, отводя глаза.
— Ну, на одной только поездке в Иватэ сюрпризы не заканчиваются, — как бы между прочим сообщает Усаги-сан, однако от моего слуха не укрываются лукаво-пошловатые интонации в его голосе.
Что он задумал? Заняться со мной любовью на ресепшене?
***
Усаги-сан не обманул, сказав, что его благодарность не ограничивается проживанием в отеле. Первый сюрприз, обрушившийся на мою бедную голову, оказался весьма специфическим и не особо порадовал: категорический запрет покидать номер без его сопровождения. Второй «подарочек» тоже не заставил томиться в ожидании: как только за нами закрылась дверь номера, Усаги-сан потащил меня в спальню, и в течение почти двух часов я не видел ничего, кроме нашей постели, потолка и самого Усаги-сана.
Номер он снял одноместный, впрочем, этому я не удивлен. И, конечно, мы поселились в обычной комнате, а не в «волшебной»: хоть Усаги-сан, очевидно, и имеет тут какие-то связи, все-таки выбить внеочередной счастливый билет на встречу с «дзасики-вараси»** у него не получилось.
Проживание в отеле Усаги-сан оплатил на все выходные, и я не собираюсь впадать в тоску из-за каких-то потерянных пары часов. Впереди еще столько времени, так что успею насладиться всеми захватывающими прелестями этого сказочного места. А сейчас, пожалуй, можно и поспать.
Осторожно, чтобы не разбудить Усаги-сана, я выныриваю из его объятий и переворачиваюсь на другой бок. Конечно, я вполне мог бы уснуть, прижавшись к Усаги-сану, ощущая его размеренное и теплое дыхание на своей щеке, чувствуя его близость и надежность, защищенность и уют, в которых нуждается каждый нормальный человек. Но вместо этого я отправляюсь в мир грез в одиночку, обнимая одеяло и думая о завтрашнем дне с прогулками по городу, купании в горячем источнике и, разумеется, неизбежными приставаниями Усаги-сана.
***
Открываю дверь и едва сдерживаю испуганный возглас: на пороге стоит Усаги-сан, вальяжно прислонившись к косяку и скрестив руки на груди. Судя по его дружелюбному виду, сегодня он изменил традицию просыпаться в скверном расположении духа — так и светится счастьем. Неужели один и добрых призраков отеля удостоил его визитом?
— Мисаки, ты невероятно красив после ванной, — интимно шепчет Усаги-сан, склонившись к уху, трется носом о мои влажные волосы и шумно вдыхает аромат шампуня.
Так, кажется, он настроен на утренний секс, но я абсолютно не разделяю его желания, я еще от ночных-то приключений не оправился. Делаю шаг в сторону, и он вместе со мной, преграждая путь.
Что за детские игры?
— Дай пройти, — раздраженно прошу я, пытаясь протиснуться между ним и дверным косяком.
— Не дам, — нагло заявляет Усаги-сан и легонько толкает меня. — Я ждал, когда освободится ванная, мне нужно принять душ.
— А я причем? — я пячусь назад, а он наступает, и через несколько коротких шагов мои ноги упираются в бортик ванной, отчего я, потеряв равновесие, пошатываюсь, но Усаги-сан обхватывает меня вокруг талии и притягивает к себе.
— Пусти! — Отстранившись от Усаги-сана, я упираюсь ладонями в его обнаженную грудь, встречаюсь с помутневшим взглядом похотливых глаз, и внутри все сворачивается в клубок от дурного предчувствия: похоже, я конкретно попал и на этот раз мне не удастся легко отделаться.
— Мне нравятся наши долгие прелюдии: они возбуждают еще сильней, — низким и осипшим от вожделения голосом говорит Усаги-сан и, опустив руку на ягодицы, прижимает мои бедра к себе. — Думаю, здесь нам будет не очень удобно, может, вернемся в спальню?
— Помнится, кто-то рвался в душ.
— Хочешь присоединиться? — спрашивает Усаги-сан, взметнув вверх брови.
— Усаги-сан, прекрати! Серьезно, я истощен, больше не могу... пожалуйста, — я умоляюще смотрю на него, но, по-моему, это также бесполезно, как и молить о пощаде кровожадного убийцу.
Начинаю подозревать, что эта поездка и пребывание в отеле — хитро спланированная афера: Усаги-сан пользуется тем, что совесть не позволит мне отказать после его широкого жеста и того, как я облажался. Конечно, дома-то вряд ли бы ему светило запереть меня на все выходные и пользовать, как заблагорассудится.
— Мисаки? — Усаги-сан наклоняется, целует мою шею, а потом нежно прихватывает губами мочку уха. Сволочь! Ему прекрасно известно, что я распаляюсь даже от таких простых прикосновений.
Я непроизвольно закрываю глаза и прерывисто вздыхаю, а он, лаская языком за ухом, просовывает одну руку под полотенце и медленно проводит пальцем между ягодицами. Вцепившись в плечи Усаги-сана, я льну к нему… и разочарованно выдыхаю, когда он резко прекращает ласки и, отпустив меня, отходит к раковине. Но я же почти уступил! Это несправедливо… жестоко, так нельзя. Я хочу!
Нужно взять себя в руки. Мисаки, соберись! Перестань дышать так часто и закрой рот, и не смотри на этого паразита, который... который, вот же сволочь, скользит развратным взглядом вниз по моему телу и, остановившись в области паха, прищелкивает языком.
— Ты слишком быстро завелся, Мисаки. Польщен.
Убью!
Сгорая от ярости, стыда и жажды немедленно уничтожить Усаги-сана, я вылетаю из ванной комнаты. Но не делаю и пары шагов, как застываю на месте, пораженный картиной, представшей перед моим взором: в гостиной сумрачно из-за наглухо задернутых штор, а от порога ванной к двери в спальню ведет цепочка из разноцветных бумажных фонариков с маленькими свечками внутри. В памяти моментально всплывает похожий эпизод, когда Усаги-сан выложил дорожку из своих яойных романов, и мне становится муторно. Сюрприз, который обещал Усаги-сан? Страшно представить, что меня ожидает в спальне. Но это так красиво! И романтично... Стоп! Я не должен покупаться на его уловки: под привлекательной оболочкой, скорее всего, таится коварный замысел.
Строя догадки и прокручивая в уме варианты возможных путей к отступлению, я осторожно иду по указанному маршруту, стараясь не наступить на прелестные фонарики. В спальню я захожу готовый практически к любой подлости и ловушке, но все мои предположения ломает нежно-лиловое шелковое кимоно, лежащее на постели поверх покрывала. Женское кимоно! Подхожу ближе и замечаю свернутый в миниатюрный свиток лист бумаги, перевязанный атласной алой ленточкой. Записка? Для меня? Да что задумал Усаги-сан? И зачем здесь кимоно? Кажется, мой мозг сейчас взорвется от обилия вопросов. Возможно, в этом тайном послании я найду на них ответы. Присев на корточки, я беру свиток и разворачиваю его: «Надень».
Чего?
Надень? Кто? Что? Зачем? О нет, я только еще больше запутался, и количество вопросов увеличилось вдвое. Не значит же это, что мне нужно надеть кимоно? Оно ведь женское!
Так, спокойно...
Чееерт! Мой взгляд натыкается на оби***, аккуратно сложенный вдвое. Ши-ро-кий!!! Очень широкий, как оби гейш.
— Усаги-сааан! — гневно кричу я, запрокинув голову назад, и остервенело комкаю пальцами издевательскую записку.
А потом падаю вперед, утыкаюсь лицом в кимоно и пару раз ударяю кулаками по футону. С первых прочтенных строк романа Усаги-сана я понял, насколько извращенная фантазия у этого человека, но он превзошел самого себя, предложив мне надеть женское кимоно. Я задушу его, обмотаю вокруг шеи оби, крепко-крепко затяну и завяжу барабанный бант. Хм, эти мысли немного успокаивают. Я поворачиваю голову влево и, устремив удрученный взгляд на дверь, принимаюсь считать квадраты на ней...
Усаги-сан точно знает, что я не выполню его просьбу. Зайдет в спальню, а я валяюсь тут — злобный и предсказуемый. Неинтересный.
«Серая заурядная личность».
И почему я не могу избавиться от чувства, что постоянно в долгу перед ним? А началось все с медведя...
Решительно поднявшись на ноги, я срываю с бедер полотенце, хватаю кимоно и надеваю его, пока не передумал. Легкий шелк приятно холодит кожу. Едва касаясь ткани, я скольжу ладонью от воротника вниз, подбираю подол и, поднеся к лицу, прижимаю его к разгоряченной щеке. И в этот момент двери разъезжаются в стороны, и в спальню заходит Усаги-сан, в банном халате, с взлохмаченными мокрыми волосами и, конечно, с сигаретой в зубах. Увидев меня в столь непристойном виде, он изумленно приоткрывает рот, и дымящийся окурок падает на пол. Я быстро запахиваю кимоно и отворачиваюсь, проклиная себя за возмутительную неосторожность, зажмуриваюсь и втягиваю голову в плечи, словно провинившийся ребенок, ожидающий подзатыльника.
Хочуумеретьхочуумеретьхочуумереть!
— Мисаки, ты такой сексуально невинный. — От восхищенного шепота над ухом по спине пробегают мурашки, а ласковые пальцы, бережно поглаживающие между лопаток, вынуждают меня зажмуриться еще сильней и прекратить дышать. — Мисаки, расскажи мне о своих эротических фантазиях.
Чего?!
Вот что значит — убить словами.
— Эээ... Усаги-сан, мне нужно одеться. — Крепко стиснув в пальцах тонкую ткань кимоно, я обхожу Усаги-сана, избегая смотреть на него, и бросаюсь вон из комнаты.
Где вообще моя нормальная одежда?.. О, черт, она же со вчерашнего вечера осталась в спальне! Что делать?
— Об одной твоей эротической фантазии я узнал в первый же день. — В дверях возникает невозмутимый Усаги-сан, явно не подозревающий о том, что not to be continued. — Тебе нравится бегать от меня. Быть жертвой. Но, Мисаки, если каждый раз играть в одну и ту же игру, она довольно быстро приедается. Разве тебе не хочется как-то разнообразить нашу сексуальную жизнь? — он рассуждает о таких глубоко интимных вещах ровным, почти равнодушным тоном, словно читает скучную лекцию в университете.
Его странное спокойствие наводит на мысль, что это — затишье перед бурей. Я должен быть начеку: расслабляться категорически нельзя, вступать в дискуссию — можно, но не желательно. Молчи, Мисаки, молчи, прошу тебя. Не поддавайся на провокации. Молчи и быстро думай, как заполучить одежду, не столкнувшись с беспощадным чудовищем.
— Мисаки, тебе очень идет кимоно.
Я поднимаю на него глаза и, растянув губы в гадкой ухмылке, наигранно любезным голосом интересуюсь:
— Может, мне еще оби спереди завязать?**** Я угадал твою эротическую фантазию?
Усаги-сан брезгливо морщится.
— Мисаки, это неудачная штука. И пошлая.
«Пошлая, значит? Ты, яойщик хренов!» — Это все, на что хватает моего гнева, и вслух я ничего не говорю.
Усаги-сан прав: я всегда строю из себя жертву и, наверное, со стороны выгляжу как законченный придурок, как девственница-недотрога, а ведь давно уже не девственница... Так, об этом лучше не думать...
Люблю его. Я его люблю! Но, черт, как же это приторно и по-девчоночьи. А я — мужчина. Мужчина! И сплю с мужчиной. И люблю тоже мужчину. Люблю Усаги-сана. Он — единственный мужчина, которого я люблю. И... хочу его. Прямо сейчас. Всегда... Я жалкий! И глупый.
— Хочу, чтобы ты взял меня в... просто взял... Нет! — Я опускаю голову и обхватываю себя руками за плечи. Как же стыдно об этом говорить. Стыдно... и возбуждающе.
— Мисаки... — у него такой голос, будто он стал свидетелем свершения чуда. — Ни одна эротическая фантазия не сравнится с этой.
С какой? Я же пока не озвучил свою фантазию. Кажется.
Он подходит ко мне, берет на руки и несет в спальню, а я по привычке дрыгаю ногами. Но разве после того, что я сказал, имеют значение мои ничтожные сопротивления? Я добровольно кинулся в капкан.
***
Его руки, губы и язык дарят мне фантастические ощущения, от которых сводит пальцы на ногах и перехватывает дыхание.
Я беспомощно вцепляюсь в свои волосы, закусываю угол подушки, а из-под опущенных век бегут горячие слезы, когда Усаги-сан, покрывая мою спину жаркими поцелуями, медленно входит в меня. Его движения, плавные и ритмичные, остро и сладко пронзающие мое тело, заставляют захлебываться в протяжных громких стонах, и в первобытном страхе не выдержать эту пытку, метаться на постели и беспорядочно шарить руками по простыням. Усаги-сан проводит ладонью по моей пояснице, обжигая кожу даже через ткань оби, повязанного прямо на голое тело и сдавливающего грудь и живот, словно корсет. Рука скользит вниз, чуткие пальцы смыкаются на моем возбужденном и жаждущем прикосновений члене, и я, выгнувшись, подаюсь вперед, выкрикивая имя Усаги-сана. И он, словно получив долгожданный сигнал, начинает двигаться быстрее: внутри, снаружи — везде... И я схожу с ума, потерявшись в ярких вспышках боли и наслаждения.
Еще несколько резких толчков, несколько рывков вверх-вниз, и меня бросает мощным взрывом в искрящуюся и звенящую невесомость...
Усаги-сан нежно целует мое плечо и по-хозяйски поглаживает бедро, а я — опустошенный, вывернутый наизнанку, но счастливый — прижимаюсь к нему плотнее и закрываю глаза. И на внутренней стороне век широко и мерзко ухмыляется мишка Тедди — виновник моих трехдневных страданий и почти высказанных эротических фантазий, в которых я никогда не признаюсь Усаги-сану. На автобусной остановке, в телефонной будке, в кинотеатре на первом ряду, в примерочной супермаркета. Лед, взбитые сливки и перчатки...
* Очередь на бронирование номеров в отеле «Рекуфусо» занимали заранее за пару лет. Причиной столь огромного рвения попасть туда являлось поверье о том, что в одном из номеров обитал «дзасики-вараси». Помимо этого в отеле водились и другие добрые приведения.
** Дзасики-вараси (Zashiki-warashi) — добрые японские домовые, приносящие счастье тем, кому довелось их увидеть. Являются в образе маленькой девочки (или мальчика) с собранными в пучок волосами и в кимоно.
*** Оби — японский пояс, повязывающийся поверх кимоно.
**** Спереди завязывают бант только японские проститутки.
