и ты ошибаешься — это ты притворяешься
будто дышишь, живёшь, умираешь
это послание тому, кто услышит глупца
ты не сможешь, не сможешь вернуть меня
«An ode to no one», Smashing Pumpkins
Среди ночи Сириус просыпается.
Глаза он открывает не сразу — держит их закрытыми; темнота давит на веки. Рот его слегка приоткрыт, и дыхание холодит губы. Простыни, которых он касается голой спиной, тоже холодны, и такие белоснежные, что Сириус ощущает себя грязным. Он неподвижно лежит на своей постели — на постели, которая слишком просторна для него; величественная четырёхспальная кровать из самого лучшего чёрного дерева, огромный мягкий матрас, белые простыни и тёмно-зелёные одеяла и подушки, обтянутые шёлком. Совсем не похоже на его постель в Хогвартсе.
В комнате так тихо, что звук собственного дыхания кажется Сириусу ужасно громким, и его охватывает ощущение, будто он не должен дышать, будто он делает что-то запретное. Словно вообще нельзя издавать звуки. Как будто находиться здесь запрещено, и он должен таиться. Прятаться в каком-нибудь тёмном углу, чтобы никто не смог упрекнуть его в том, что он дышит, движется, существует.
Никогда раньше Сириус не чувствовал себя настолько обособленным. На какое-то мгновение он не знает, кто он такой, не знает, что думать, у него нет ни одной мысли. Ему кажется, будто мозг лопнет, и так много всего, что ему нужно, чего он хочет, о чём он думает, но Сириус просто не может думать — мозг разрывает пустота, он лениво размышляет, потихоньку поворачивая голову вправо, касаясь подбородком плеча. Даже собственное плечо — холодное и словно чужое, и Сириусу вдруг кажется, будто его тело больше не тело, а только оболочка, разбитая, а потом снова собранная воедино чьими-то неловкими дрожащими руками, и какие-то кусочки сложены неправильно. И когда эти частицы соприкасаются — сталкиваются — раздаётся ужасный вопль, кости трещат, а мышцы ноют. Сириус чувствует, что понемногу умирает — с каждым тихим, спокойным вдохом.
Когда он медленно открывает глаза — ничего не меняется. Непроглядная тьма черна по-прежнему. Только теперь Сириус ощущает на лице лёгкое дуновение летнего ветра, неуверенное, осторожное: мягкие пальцы гладят его правую щёку, лоб, подбородок и ухо, словно нерешительно проверяя — жив ли он ещё?
Сириус беззвучно шевелит губами, внимательно глядя на узкую щель между тяжёлыми тёмно-зелёными портьерами; на миг он опускает дрожащие веки, а потом яркий свет обжигает глаза сильной, резкой болью. Это просто уличные фонари, их тусклый проблеск едва попадает в комнату, но вокруг царит такая тьма, что Сириусу кажется — он смотрит не на эти огни, а широко открыв глаза, ясным летним днём вглядывается в неистово пылающее солнце.
Он больше не обращает внимания на боль в груди — целых шесть секунд, не моргая, смотрит на свет.
Потом закрывает глаза — ресницы касаются щёк — и делает вдох. Сириус чувствует, как поднимается его грудь. Тело вновь вернулось к нему — его кости, мышцы, кожа, стремительно бегущая по венам кровь. Он ощущает свои длинные пальцы, раскинутые руки, широкие плечи, талию, которой касается простыня, и холодный пот на висках и шее.
И вот он уже в движении, вскакивает с постели со смутным чувством, что потерялся. Комната вращается, темнота вращается, и Сириус хватается левой рукой за столбик кровати и крепко держится, пока головокружение не проходит. Сириус не знает, что делает, не думает об этом, у него нет никакого плана, и он лжёт сам себе. Он не хочет думать о том, что делает, а простодействует, от тревоги и страха перехватывает горло, он ощущает их хватку, и когда сглатывает, ему вдруг становится больно, но боль не может удержать его.
Сириусу кажется, что это правильно и в то же время нет — то, что его тело движется так спокойно, что Люмос освещает комнату, пока он открывает шкаф и дрожащими руками достаёт свои любимые джемперы, любимые брюки. Секундой позже его огромный чёрный деревянный сундук открыт, и Сириус опускается перед ним на колени, укладывая вещи. Аккуратно сворачивая красный шерстяной джемпер, Сириус несколько мгновений разглядывает его и понимает, что собирает вещи как маггл, и ему плевать на это. Он чувствует, что прав, поступая так, и это ещё одна причина сделать то, что он намеревается сделать. Он портит всё, за что бы ни взялся. И если бы они его сейчас увидели, то только согласились бы. Когда они увидят, что он ушёл, будут только счастливы. Если, конечно, вообще заметят.
Болезненный приступ тошноты скручивает пустой желудок, и он вспоминает, что с утра во рту не было ни крошки. Следующая мысль — о миссис Поттер, её светлой жёлтой кухне и о паре, поднимающемся над какао в его любимой старой треснувшей коричневой кружке, об улыбке миссис Поттер, и он решает, что уйдёт голодным.
Он встаёт с дрожащих колен; резкое движение и ещё один, последний, взмах палочки — все школьные книги, и мантии, и перья, и чернила, и свитки пергамента оказываются в чемодане. Касание — чемодан закрывается со щелчком, и Сириус стоит посреди своей комнаты в одних трусах.
Он натягивает джинсы; шорох ткани кажется ему слишком громким, слишком резким, и в приступе паранойи Сириусу кажется, что звук застёгивающейся молнии разбудит всех. Но вот он уже в джинсах и чёрной футболке, тихонько левитирует свой чемодан; закрывая за собой дверь, Сириус не оглядывается.
* * *
Двумя часами позже он стоит перед дверью дома Поттеров, на безлюдной сельской улице. Позвонив, Сириус снова засовывает руки в карманы, чемодан стоит позади него, и Сириус разглядывает тёмную деревянную дверь, ни о чём особенно не думая. Вокруг тёплая, восхитительная ночь, но Сириус не может избавиться от покалывания в шее, и только из гордости не оборачивается посмотреть, не стоит ли кто-нибудь у него за спиной. Дверь старая и немного обшарпанная, но перед ней лежит коврик, красный коврик с ярким рисунком — Сириус раньше его не видел. Немного подождав, он усаживается на ступеньках, вытаскивает коврик из-за спины и смотрит на него. Это самый обыкновенный коврик, Сириусу кажется, что даже, наверное, маггловский. Он зачарован, чтобы показывать имена посетителей. Имя Сириуса появляется на нём: светло-зелёное, написанное с завитушками, и Сириус узнаёт почерк миссис Поттер. Он едва заметно улыбается, снова рассеянно взмахивает палочкой, и колокольчик звенит вновь — жизнерадостный звук, звонкий и громкий в ночной тишине.
Спустя секунду Сириус слышит позади себя, за дверью, приглушённые шаги, но не поднимает головы, а просто глядит на коврик, и не двигается, когда дверь со скрипом открывается. Он не оборачивается посмотреть, кто там, но поднимается и невозмутимо отряхивает грязь с джинсов. Обернувшись, Сириус одаривает миссис Поттер сияющей улыбкой, чувствуя при этом, будто лицо свело гримасой.
— Здрасьте, миссис Поттер, — говорит он. — Прошу прощения, что нарушил ваш покой.
Миссис Поттер смотрит на него, приветливое лицо выражает неодобрение, от чего ее черты становятся резче. Она кутается в красный халат, разрисованный жутко аляповатыми цветами. Светлые поседевшие волосы торчат странными кудряшками, а голубые глаза прячутся за толстыми стёклами очков.
— Сириус? — только и спрашивает она. В левой руке миссис Поттер крепче сжимает свою палочку, а другой опирается на дверной косяк.
— Да, это я. Но вам, наверное, всё равно нужно было спросить, или мне следовало ответить на ваш вопрос, чтобы вы убедились, что это на самом деле я, а не какой-нибудь Упиванец.
— Входи же, — говорит миссис Поттер, и Сириус слышит, как её голос слегка запинается, и понимает — ей хочется поверить и обнять его; она только сейчас заметила чемодан.
— Поскольку на дворе полночь — наверное, больше никто не осмелился бы позвонить дважды, и, на самом деле, у кого еще хватит совести первым делом заявиться сюда. Но, видите ли, у меня не дом, а тюрьма какая-то, и мать решила, что, может быть, Круцио сделает меня чуточку лучше, а Регулус считает, что это нормально. Мать не стала бы на самом деле круциатить, вы не подумайте, но была очень близка к тому. Я это вижу, потому что, когда она в бешенстве, — заливается Сириус, и понимает, что не может остановиться, — у неё всегда начинает дёргаться левая бровь и она вскидывает подбородок, и это страшно, ведь я тоже так делаю, и я сказал ей, что ненавижу её и всю эту долбаную семью, потому что я не хочу быть как они, но мне — мне кажется, что я такой же, — Сириус нервно смеётся, — то есть — вы только посмотрите на меня, у нас у всех эти грёбаные серые глаза и чёрные волосы и…
— Сириус, — прерывает его миссис Поттер, и шагает к нему. Он не смотрит на неё, потому что не хочет встретить взгляд, полный жалости. — Сириус, ты…
— … да, чёрные волосы, и эти, мать их, серые глаза, и если бы не ваш сын, миссис Поттер, я, наверное, вообще не узнал бы, что можно обнять кого-нибудь и при этом не чувствовать себя уродом, и… и если бы…
— Сириус, — повторяет миссис Поттер и кладёт руку ему на плечо, Сириус отшатывается, тряхнув головой, смотрит в её голубые глаза и не может больше вымолвить ни слова. Рука на его плече такая тёплая, и миссис Поттер всё ближе, ближе, а потом она утыкается лицом ему в шею, и краем сознания Сириус думает: это, должно быть, выглядит по-идиотски — он на две головы выше, но она такая тёплая, и это единственное, что имеет значение.
Не говоря ни слова, она отстраняется и вталкивает его в дом, левитируя чемодан в большую прихожую. Где-то позади запирается дверь, но Сириус ничего не чувствует, не понимает, что происходит, и, направляемый лежащей на его плече уверенной рукой, идёт в комнату Джеймса. Миссис Поттер выкладывает на постель пижамные штаны:
— Я знаю, ты не любишь надевать верх, но если захочешь — вон там есть парочка рубашек.
Она показывает, где лежат джеймсовы рубашки, а потом уходит, пообещав вернуться и принести какао и чего-нибудь поесть, потому что слышит, как урчит у него в животе. Сириус остаётся в комнате, но миссис Поттер не закрывает дверь, и в комнате не темно, и у Джеймса самая обычная нормальная кровать, так что всё хорошо. Сириус не утруждает себя переодеванием, усаживается на постель в чём есть и разглядывает свои ладони, не отдавая себе отчёта, сколько проходит времени.
В следующее мгновение миссис Поттер возвращается и ничего не говорит по поводу того, что он лежит на постели полностью одетый. Оба молчат. Миссис Поттер садится на пол, теперь их лица на одном уровне. В конце концов Сириус поворачивает голову и смотрит на неё пустым взглядом расширенных глаз.
— Мать никогда бы не села на пол, чтобы поговорить со мной, — шепчет он. — Она не знает, что я люблю какао, что терпеть не могу спать в пижаме. Она понятия не имеет, что я ненавижу, когда закрыта дверь или окно, потому что тогда не могу заснуть. Она… она просто не знает.
Миссис Поттер не отвечает, просто чуть дольше смотрит ему в глаза, а потом улыбается и склоняет голову к правому плечу, кивая в сторону стола:
— Я сделала сэндвичи с цыплёнком, и ореховое печенье — оно с мёдом, тебе должно понравиться. Какао зачаровано и останется тёплым, так что если выпьешь его попозже, ничего страшного. А сейчас, — она поднимается и смотрит на него сверху вниз, — я бы посоветовала тебе съесть пару сэндвичей, они и правда довольно вкусные. Если накрошишь, не беспокойся. Не поверишь, но Джеймс куда неаккуратнее. Сейчас он гостит у тёти — ты же, наверное, знаешь, да? Разумеется, он тебе сказал. Джеймс вернётся через пару дней, в четверг, так что можешь остаться в его комнате. Я завтра приберусь, но, думаю, одну ночь ты здесь переживёшь, правда?
— Только… только дверь…
— Не закрывать? Хорошо.
Миссис Поттер собирается уйти, но внезапно оборачивается и Сириус чувствует, как тёплые, мягкие губы касаются лба.
— Я знаю, знаю, милый, что ты не любишь спать с закрытой дверью.
Уходя, она ласково касается его щеки кончиками пальцев, и не закрывает дверь, и окно тоже, и не заставляет его переодеться, и какао — вот оно. А когда Сириус видит старую коричневую кружку с трещиной, он чувствует, как жжёт глаза.
