Сидит Снейп у себя в кабинете и думает куда он налил вино, а куда яд.
Приходит Гарри Поттер к нему, а Снейп ему говорит:
- Выпейте Поттер.
Тот выпевает, хватается за горло и падает.
Снейп удовлетворено осушает второй стакан и тут поднимается Поттер и говорит:
- Ах! Ядрёное вино!
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Гарри пытается не стонать. Кажется, тело до сих пор прожигает бесконечной мукой, а полузвериные лапы Фенрира, не давая упасть, впиваются в плечи. Как же больно… Сколько он продержался прежде чем потерять сознание? Два круцио? Три? Четыре? Сегодня Беллатрикс была необыкновенно щедра. С губ срывается сухой смешок, и растревоженное горло тут же отзывается приступом надрывного кашля: промозглые подземелья Малфой-мэнора убивают плоть так же медленно и верно, как ежедневные допросы – волю.
Гарри трясет, он пытается игнорировать ледяное, дурно пахнущее пятно на штанах – подарочек от истерзанного пыткой тела, но хуже всего не это. Связанные за спиной руки затекли, и в пустой, словно ватой набитой голове настойчиво бродит ужасающая, шальная мысль, что их нет вовсе. Отрезали, пока он был в отключке. Гарри рвано выдыхает, тошнотворная слабость пульсирует в висках, но и заснуть никак не получается. Он слишком изможден даже для этого. Невыносимо хочется пить. Желудок сводит от голода, и каждый глоток воздуха пробирается в легкие с натужным хрипом. Больно, холодно, больно…
От глухого бессильного отчаяния некуда сбежать, и Гарри до скрежета стискивает зубы, чтобы не закричать. Он не станет скулить и заливаться слезами. Не дождутся, гады! Вот только глухое рыдание все равно рвет горло, и губы сами собой шепчут: «Я не хочу… Я не хочу умирать…»
В двери звякает ключ, скрип петель громкий, злой, и пятно света, выхватив из темноты ржавые атрибуты бывшей пыточной камеры, расползается по тёмным, лишенным окон стенам. Гарри до рези в глазах пытается разглядеть нежданного гостя, но, без давно сгинувших под чьими-то ногами очков, дело это совершенно безнадежное.
– Поттер?
Малфой. Мелкая слизеринская гнида собственной персоной! Ненависть мгновенно поднимается душной волной и вытесняет из души тяжкие, мутные страхи. Подстилка пожирательская! Огромный фонарь качается, и режущие глаза блики летят во все стороны. Гарри зло ухмыляется: по одному этому жалкому мельтешению можно вычислить личность припозднившегося посетителя: Малфой даже в собственном доме – все то же трусливое, дрожащее ничтожество.
Но свет притягивает к себе. Его отсутствие, пожалуй, переносить труднее всего: без смены дня и ночи кажется, что с того момента, как Гарри поймали в Динском лесу, прошла целая вечность. Нескончаемая, полная боли и унижений вечность. Свет фонаря льнет к коже точно ласковая кошка, прядет теплыми ушами лучей, облизывает еще мокрые щёки, и Гарри хочется смотреть на него без остановки, впитывать кожей, словно тот вернул с собой крупицу давно растраченной, забытой надежды.
– Поттер? Ты живой там? Завтра возвращается Лорд. Мне приказано осмотреть тебя и привести в приемлемый вид.
Завтра? Уже завтра? Завтра… Осторожные шаги раздаются совсем близко. Дно фонаря громко цокает о железную поверхность непонятно для чего предназначенного длинного стола в центре камеры, и тело обдает упругой волной жара: хорек явно расщедрился на сильные согревающие чары. Гарри отворачивается: разбереженная тоска по утраченной палочке сравнима разве что с горем от потери очень близкого друга.
– Поттер? Ты ведь не спишь. Я знаю.
Малфой шепчет странно робко, пальцы трогают плечо с откровенной опаской, точно слизеринец боится обжечься, и дрожащие, испуганные нотки в его голосе заставляют насторожиться: что-то не так. Не так. Что? Гарри поднимает взгляд и отшатывается – лицо Малфоя так близко, что можно рассмотреть едва заметную ресничку, крохотным шрамом украсившую впалую, болезненно-бледную щеку.
– Ну, привет, По-о-оттер…
Привычная издевка успокаивает: Малфой все тот же предсказуемый спесивый гаденыш. Взгляд тянется вслед за движущимися в неровном свете очертаниями смутно-темной фигуры и вцепляется в белое пятно шеи: длинной, тонкой, с нервно дергающимся кадыком. Такую перешибешь одним несильным ударом.
– Ай-ай-ай, как нехорошо, Поттер. Наделал в штаны, как ребенок. Придется тебя переодеть.
От сказанного Малфоем щеки наливаются жаром, в воздухе медленно тает отзвук гадливой насмешки, и Гарри едва сдерживается, чтобы не плюнуть в криво улыбающееся лицо.
Малфой тянется к застежке на поясе его брюк, и Гарри перестает думать: унижение накатывает столь щедро, что места для чего-либо еще просто не остается. Страшно. Словно одежда – последняя защита, которой он сейчас лишится. Но оставаться в мокрых джинсах – та еще радость. Нужно потерпеть. А если Малфой будет менять еще и разорванную в нескольких местах рубашку, то ему ведь придется развязать пленнику руки, правильно? И Гарри не сопротивляется, когда теплая даже сквозь слой ткани ладонь неловко пытается расстегнуть пуговицу. Пальцы дрожат и пару раз весьма чувствительно и неприятно надавливают на пах. Молния сдается с упорствующим скрежетом, Малфой снимает с Гарри кроссовки и резко, почти торопливо тащит вниз штанины. К голой коже тут же подступает озноб, и зубы начинают выбивать чечетку. Твою мать, как же холодно…
Малфой брезгливо, двумя пальцами подцепляет трусы, и Гарри дергается, на секунду забыв о том, что у него связаны руки: желание отдернуться, спрятаться от липкого изучающего взгляда на мгновение лишает самообладания. Голубоватое сияние вспыхивает в дюйме над кожей, и тело обдает еще большим холодом очищающего заклинания. Ноги заледенели до бесчувственности, и ладони Малфоя, крепко обнимающие стопы, становятся ощутимы только тогда, когда по телу начинает красться блаженная теплая волна.
А потом горячие как огонь пальцы неторопливо ползут выше, гладят лодыжки, мнут икры, надавливают, разводя в стороны ноги, и, сменив удивление, внутренности скручивает паника.
– Какого хрена ты делаешь, Малфой?!
– Неужели не догадываешься? Так и знал, что ты чертов девственник.
– Не смей! Не…– Внезапный приступ кашля мешает договорить. – Не смей ко мне прикасаться, больной ублюдок!
– А если нет? Что ты мне сделаешь, Поттер, а? Что ты мне МОЖЕШЬ сделать?!
Гарри брыкается, пытается сбросить вцепившуюся в бедро руку, но Малфою достаточно лишь сильно надавить, чтобы опрокинуть его на спину. Позвоночник неудобно выгибается над туго связанными запястьями, но отчаяние придает сил, и удается врезать выродку в солнечное сплетение. Малфой отшатывается, хрипит, но, едва отдышавшись, пинком заставляет Гарри раздвинуть ноги и тяжело наваливается сверху.
– Не строй из себя недотрогу, Потти. Завтра ты умрешь, и превратишься в никчемный кусок мяса, которому все равно, что с ним было.
– Чтоб ты сдох, гадина!
Гарри снова пытается вывернуться, но безуспешно. Цепкие руки сдавливают бока, колени шире раздвигают бедра, Малфой вдавливает пленника в хлипкий матрас, едва ли не поскуливая от восторга, и исходящий от его тела жар окутывает плотно, как бинты мумию. На глаза Гарри наворачиваются бессильные, злые слезы. Вот такой будет его последняя ночь?!
– Ах, Потти, твои попытки высвободиться так меня возбуждают! Поерзай еще!
Ехидное хихиканье раздается рядом с ухом, и Гарри замирает. От внезапно нахлынувшей слабости его всего трясет, и в пересохшем горле начинает нестерпимо печь.
– Хочешь пить, Поттер? Я знаю, хочешь. Отсосешь, получишь стакан воды. Ну, как? Согласен?
– Иди ты на хуй, Малфой!
– О, какой невежливый! Но с этим можно успешно бороться. Что если я подниму ставки? Два стакана сладкой, чистой воды за один единственный минет.
Тяжесть с тела исчезает, Гарри моргает от неожиданности и напрягается, когда в следующее мгновение раздается божественный, ни с чем несравнимый звук. Вода! Перед глазами темнеет, Гарри переворачивается на бок, и взгляд тут же выхватывает из полумрака гибкую, сверкающую в свете фонаря струйку. Вода…
– Ну же, Потти. Тебе нужно просто держать рот открытым, я все сделаю сам, но ты должен пообещать, что не укусишь.
Гарри не может удержать скручивающую тело жадную дрожь. Малфой подходит ближе, и запах влаги наполняет ноздри. Вода… Мерлин мой... Нет. Он не станет добровольно…
Вот только без питья тело ослабнет еще больше. И когда подвернется шанс сбежать, сможет ли он им воспользоваться?
– Хорошо.
– Что? Я не расслышал. Ну-ка, повтори.
Малфой снова гаденько ржет, и Гарри остро жалеет, что не может вцепиться ему в глотку.
– Я сказал, что согласен. Но воду вперед.
– О, ставим условия? Ну, надо же! Неужели в твоей крови проснулось что-то слизеринское? Стакан сейчас, стакан после. Поднимайся.
Гарри пытается встать, но ничего не получается. Малфой вдруг оказывается рядом, крепко обхватывает за плечи, тянет вверх, и колени обжигает ледяной каменный пол. К губам прижимается гладкий край кубка, и все ощущения разом пропадают, оставляя только густой, ошеломляющий вкус. Вода смягчает горло, течет по подбородку и сворачивается в животе сладкими ледяными кольцами. И хотя заканчивается очень быстро, Гарри чувствует, как стремительно прибывают силы. Точно по волшебству голова перестает кружиться, а дрожь успокаивается.
Кубок звякает о камень.
– Ну, давай, Потти, открывай ротик.
Руки Малфоя, расстегивающие ширинку, маячат перед глазами, и Гарри ловит себя на мысли, что в кои-то веки был бы рад ослепнуть. Малфой стягивает полурастегнутую мантию, штаны криво скользят по худым бледным бедрам, цепляются за колени, и Гарри зажмуривается, не в силах преодолеть отвращение.
В мокрые еще губы тычется что-то гладкое и нежное.
Гарри стискивает веки еще крепче, приоткрывает губы, и тут же жалеет об этом, когда скользнувший внутрь член заполняет рот. Малфой над ним громко выдыхает, вскрикивает на высокой пронзительной ноте, и в волосы, не позволяя ни на миллиметр отодвинуться, больно вцепляются пальцы. Гарри мычит, пытается вывернуться, но Малфой сжимает его голову двумя руками и тянет к себе, надевая на член. Так глубоко, что нос зарывается в жесткие волосы. Вдохнуть совершенно невозможно, горло сводит в рвотном позыве, и темная животная паника растекается внутри, погребая под собой любой намек на связные мысли. Малфой отстраняется, выскользнувшей головкой размазывает слюну по подбородку Гарри, по приоткрытым губам, по щекам, и вновь настойчиво толкается обратно.
– Вот так. Ну, мой хороший, возьми глубже.
Снова нечем дышать, слезы текут, не переставая – непрошенные и унизительные, и их никак не удается остановить. Малфой стонет так низко, так довольно, что хочется или сдохнуть или размозжить блондинистую голову о шершавый каменный пол. Гарри трясет, член продолжает тыкаться прямо в горло, вызывая один спазм за другим, и он не чувствует поначалу, как издевательски нежно чужие пальцы стирают с щек мокрые дорожки.
Лицо Малфоя слишком далеко, чтобы рассмотреть его в подробностях, но когда Гарри поднимает ошеломленный взгляд, кажется, что оно искажено совсем не удовольствием, а таким же страданием, как и у него.
Гарри недоумевающе моргает, пытается отстраниться, но тяжелая ладонь снова ложится на затылок, и ему не удается сдвинуться ни на дюйм.
– Закрой глаза, Потти. Закрой свои чертовы блядские глаза!
Слова звенят, рассыпаются на визгливые осколки, пальцы неумолимо давят, и член во рту снова начинает двигаться. Кажется, это никогда не закончится, его просто вывернет от отвращения и стыда, но вскоре оказывается, что есть вещи и похуже. Член выскальзывает, Малфой резко выдыхает сквозь зубы, и его возбужденный шепот давит на уши:
– Поласкай меня языком, Потти, если не хочешь непрерывно давиться.
– Соси себе сам, сволочь! – получается хрипло, тихо и твердо.
Малфой хмыкает, и Гарри готов поклясться, что тот самодовольно ухмыляется:
– А если я предложу то, от чего ты не сможешь отказаться?
– Портключ до Хогвартса?
– Развяжу руки.
Гарри хрипло смеется. Малфой такой душка!
– Я обещаю, Потти. Ублажишь меня – развяжу.
Дышать тяжело. От усталости и голода перед глазами плавают яркие разноцветные круги, и трезво оценить ситуацию зверски трудно. Что он выгадает, если согласится? Шанс освободиться? Чушь собачья. Малфой ни за что не пошел бы на что-то, угрожающее его жизни или благополучию. Значит, ублюдок предлагает исключительно возможность легкой смерти: в пыточной обязательно найдется что-то достаточно острое, чем можно перерезать себе вены. И цена этому – добровольное унижение. Крохотное горькое бесчестье. Гарри хмыкает. Смешно. Кому важно самоуважение избранного, если тот никого уже не может спасти?
– Руки убери.
Гарри не поднимает взгляд – и так ясно, что он увидит на ненавистном лице.
– Так ты согласен, Потти?
Остается только молча кивнуть.
Над головой раздается судорожный вздох. Пальцы очерчивают линию челюсти, и Малфой замирает, давая пленнику свободу действий. Его голос дрожит и падает в низкую хрипотцу:
– Погладь головку, Потти. Обведи ее языком, а потом попытайся взять член как можно глубже.
– Обойдусь и без твоих указаний! – зло огрызается Гарри, но Малфой в ответ только привычно издевательски тянет:
– Ну-ну-ну, как же без них? Ты же хочешь, чтобы я остался доволен? А то ведь и передумать могу.
Гарри пытается отбросить в сторону мучительно гложущий душу стыд, как прилипшую ко лбу взмокшую челку, но шумное, срывающееся дыхание Малфоя никак не дает сосредоточиться.
– Не бойся, – шепчет гаденыш. – Ну же, не бойся…
Заставить себя трудно: все внутри сопротивляется унизительному шагу, горло перехватывает, но Малфой стоит неподвижно, не пытается его подгонять, и Гарри старается убедить себя, что чуть покачивающийся перед глазами член – просто безобидный кусок пластика, игрушка, которую он однажды видел в маггловском магазине. Не произойдет ничего страшного, если лизнуть головку. Ничего страшного… Но от первого же короткого движения языком Малфой громко ахает, и выстроенная было успокаивающая иллюзия рассыпается прахом.
Член упирается в губы, но не давит, как раньше, и Гарри решается на вторую попытку. И на третью, смелее пройдясь языком по гладкой нежной плоти. Малфой шипит сквозь зубы, его пальцы тянутся к темноволосой голове, но, едва коснувшись, отдергиваются и сжимаются в кулаки. Гарри всасывает в рот головку и замирает, не в силах заставить себя продолжить. Душная неконтролируемая паника маячит на грани сознания высокой беспросветной стеной, в груди давит, и дышать вдруг становится неимоверно тяжело.
– Смелее, Потти.
Смелее… Что этот гад знает о смелости? Злость всплескивает, гасит тошнотворный страх, Гарри рывком вбирает член до половины, и тут же подается назад. Малфой разочарованно скулит, но, верный своему слову, не пытается вернуть его обратно и только яростно комкает в руках край тонкой рубашки. Язык снова скользит по упругой головке, вокруг, слизывает выступившую мутную остро пахнущую капельку смазки, и губы плотно сжимаются вокруг ствола. Вниз. Как можно дальше. Вверх. Вниз. Еще раз. Еще.
Гарри старается действовать жестче, быстрее. Так, думается, Малфой быстрее придет к развязке. Но время тянется и тянется, и понемногу начинает казаться, что это такая извращенная пытка – заставить пленника сдохнуть от усталости с членом во рту. Малфой коротко ахает, дергает Гарри за волосы, но, сука, все никак не кончает.
К каждому движению рта присоединяется язык, губы сжимаются вокруг ствола сильнее, член опять упирается в горло, Гарри судорожно сглатывает и вздрагивает от неожиданности, когда теплое и густое ударяет в нёбо.
Малфой отталкивает его, и хриплый стон стекает вниз медленно, как капли, во множестве попадающие на щеку. Тошнота подкатывает к горлу, от вязкого отвратительного привкуса спермы на языке не удается отвязаться даже сплюнув, и желудок Гарри окончательно сдается: его долго и мучительно выворачивает водой и желчью. Руки Малфоя держат за плечи, не дают уткнуться лицом в мутную лужу под ногами, и, наверное, в этот момент Гарри впервые в своей жизни чувствует смутный проблеск благодарности к старому недругу. Это странно, ведь по всем правилам он должен возненавидеть его еще больше. Хочется разобраться с этим странным чувством быстрее, и Гарри торопливо выдыхает:
– Спасибо.
Голос выходит абсолютно спокойным, и, может быть, из-за этого не подходящего к ситуации равнодушия Малфой молча отстраняется и, приведя себя в порядок, уходит к столу. Чистящие заклинания добавляют в воздух льда, и Гарри снова начинает трясти: выступившая нервная испарина сделала его еще более беззащитным перед холодом, чем раньше.
– Ляг на живот.
– Что?
– На живот, Поттер.
В голосе Малфоя совсем нет эмоций, и Гарри окатывает дурным предчувствием.
– Ты обещал развязать мне руки.
– Развяжу. Но сначала ляг на живот – мне неудобно.
– Мало ли что тебе неудобно! Развязывай!
– Тебе будет хреново, Поттер. Ложись.
– Нет.
Малфой хмыкает:
– Ну, как хочешь.
В его руке появляется нож, и Гарри щурится, когда по глазам бьет желтый блик упокоившегося на столе фонаря. Веревки падают, освобожденные руки разлетаются в стороны, проходит секунда, другая, Гарри рассматривает совершенно непослушные, словно бы чужие ладони, и в этот момент приходит первая острая волна боли, резкая, как удар хлыста. Запястья охватывает огненными кольцами, Малфой что-то говорит, но за собственным криком Гарри ничего не слышит. Над головой вспыхивает: ярко, иссиня-белым, и мир погружается во тьму.
Голос над ухом раздражает. Хочется отмахнуться от него, как от назойливой мухи, но отчего-то не удается пошевелить и пальцем. Запястья покалывает, на них чувствуется что-то тяжелое, непонятное, и слабый интерес заставляет Гарри открыть глаза.
– Очнулся?
Малфой. Лавиной нахлынувшие воспоминания заставляют пленника мгновенно напрячься. Руки рвутся к склоненному лицу, коротко звякают цепи, и ладони со сведенными в напряжении пальцами замирают в дюйме от тонкого белого горла. Кандалы. Кандалы! Паскуда! Тварь слизеринская!
– Какой же ты подонок, Малфой.
Тонкие губы кривятся в довольной ухмылке:
– А чего ты ожидал? Что я действительно позволю тебе свободно расхаживать по камере? Это, Потти, ничем не прикрытое оскорбление моему интеллекту.
– Я бы тебя еще не так оскорбил, Малфой. Только боюсь ни одно грязное слово не сравнится с твоей поганой душонкой по степени мерзости.
– Какие обороты, Потти. Надо же, в тебе, оказывается, сокрыта просто бездна красноречия. Жаль, что уже бесполезная.
Малфой спокойно садится рядом, так расслабленно и свободно, точно отдыхает на пикнике. Рука тянется куда-то вбок, и на пол перед Гарри опускается кубок с плеснувшей через край водой.
– Пей. Заслужил.
– Выпей сам и подавись, сука.
– Очень неблагоразумно с твоей стороны, Потти. Ты уже расплатился за нее. Так что нет смысла отказываться. Пей, третий раз предлагать не буду.
Гарри отворачивается, кипя от злости. Скорее на себя, чем на Малфоя. Никто ведь не заставлял его верить слизеринцу. Но тогда, всего несколько минут назад, Гарри вдруг показалось, что даже такой беспринципный гад может исповедовать какие-то свои извращенные понятия о благородстве.
Пустое. Слишком поздно заниматься самобичеванием. А телу и вовсе плевать на тонкие душевные переживания: оно требует воды здесь и сейчас. В горле сухо, как в соляной пустыне, мерзкий привкус завяз на губах, и от него все время хочется сглотнуть. Гарри предпринимает попытку сесть, и на этот раз удачную. Руки двигаются неуверенно, но на них, по крайней мере, спокойно можно облокотиться. Кубок холодит ладони гладким металлом. От воды пахнет зазывно, одуряюще, и Гарри больше не сомневается, опрокидывая ее в себя одним махом.
– И стоило ли спорить? – Малфой нагло лыбится и придвигается ближе, предварительно измерив взглядом длину широкой цепи. – У меня есть еще одно предложение.
– А не пошел бы ты…
– Повторяешься, Потти. Если не можешь сказать что-то новое, заткнись и слушай.
Улыбка на бледном, отчего кажущемся изможденным лице ничуть не меняется, но Гарри прошибает озноб: так ощутимо и предупреждающе ворочается где-то в животе инстинктивное чувство самосохранения. И он, вопреки сжигающей нутро ярости, молчит, вперив ожидающе-ироничный взгляд в Малфоя. Тот чуть склоняет голову и мурлычет, довольный такой покладистостью:
– Мне тут понравилась одна твоя мысль, Поттер. Позволишь себя… Если позволишь себя поиметь, сможешь выйти за эту дверь. Без кандалов. Без препятствий с моей стороны. С портключом до Хогвартса. Я обещаю.
Гарри не может найти слов. Только беззвучно открывает рот и хрипит. И вдруг разражается хриплым громким смехом:
– Малфой, ты совершенно ебнулся. Неужели хочешь, чтобы я поверил тебе? Более того, поверил тебе дважды?
– Я клянусь.
Гарри замирает. Наверное, Малфой это серьезно. Вот только беспричинно хочется смеяться, и он заваливается обратно на хлипкий матрас, хохоча и едва не суча ногами от восторга.
– Малфой… Боже…Тебе в цирке работать надо!
– Где? Что…Поттер, прекрати истерику!
Слизеринец выглядит неожиданно растерянным, и это веселит Гарри еще больше. Пока бледнопалая рука не оставляет на щеке алеющий от удара отпечаток. Смех застревает в горле, и зеленые глаза мгновенно наполняются ненавистью. Малфой зло кривит губы, смотрит в ответ, не отрываясь, тяжело, пристально, и Гарри первый отводит взгляд, чувствуя, как душа медленно вязнет в первозданной, сродни безразличию, равнодушной тишине.
– Мог бы напрямую сказать, Малфой, что жаждешь меня трахнуть. А то договоры какие-то, соглашения… Это было бы честнее и проще, не находишь? Или ты хочешь обелиться перед собственной совестью? Мол, все было по согласию? Я не насильник какой-нибудь и все такое прочее?
– Заткнись, Поттер!
– Неужели угадал? Ты сразил меня наповал! Оказывается, где-то глубоко в твоей тушке догнивает душа.
– Я сказал, заткнись!
Щеку обжигает еще одна пощечина, губа лопается, и теплая струйка течет по подбородку. Гарри спокойно улыбается, стирая кровь:
– Девчоночьи замашки, Малфой. Налицо все признаки самообмана: ты хочешь, чтобы я тебя трахнул, а не наоборот, правда?
Лицо гаденыша каменеет, губы сжимаются в тонкую ломаную линию из презрения и надменности, и кажется, что они едва двигаются, выплевывая:
– Мое дело предложить, Поттер. Твое дело согласиться или нет. У тебя есть пять секунд на размышления.
– Боже, сколько пафоса! Можешь меня трахнуть, если тебе так этого хочется. Все равно же не оставишь в покое. Так что делай свое дело быстрее и проваливай. Я спать хочу.
Малфой явно не знает, что сказать, и Гарри на секунду чувствует себя хозяином положения. Вплоть до того момента, когда гаденыш поднимается на ноги и начинает не торопясь раздеваться. Вся бравада куда-то испаряется, и по-прежнему легкомысленно улыбаться, глядя в лишенное каких-либо эмоций породистое лицо, становится неизмеримо сложно.
Малфой чутко улавливает смену настроения Гарри и хмыкает:
– Не трусь, Потти. Я постараюсь сделать процесс по максимуму приятным для тебя.
– Не стоит усилий. То, что предстоит мне завтра, наверняка затмит любой кошмар с твоим участием.
Малфой, замешкавшись на секунду, отворачивается, и Гарри видит линию плеча и плавный изгиб постепенно обнажающейся спины. Одежда аккуратной стопкой вырастает на железном столе, шейный платок едва не соскальзывает с гладкой поверхности, но Малфой успевает подхватить его прежде, чем тот достигает пола.
Гарри отводит глаза, цепляется взглядом за теплый фонарь и, осторожно, так, чтобы не звякнула цепь, проверяет, куда сможет дотянуться вытянутыми руками. Если Малфой наклонится достаточно низко…
Бесполезно. Первое, что делает слизеринец, подходя ближе – вскидывает палочку. Матрас под Гарри сдвигается резко, так, что зубы клацают, цепь натягивается, стремительно укорачиваясь, и он оказывается лежащим с вытянутыми над головой руками. Ни оттолкнуть, ни ударить.
Малфой в этот раз подходит сбоку, обойдя пленника по широкой дуге, и Гарри усмехается про себя: гаденыш быстро учится. И тут же настораживается – Малфой слишком, до тошноты спокоен. В каждом движении, в каждом жесте только плавная, самоуверенная расслабленность. Малфой медленно опускается на колени, долго, внимательно смотрит на Гарри, и неподвижное, ничего не выражающее лицо кажется странно голым без личины презрительного заносчивого превосходства. Почти мертвым. И только глаза, как темные прорези в маске, светятся живым: прозрачным и глубоким, как пронизанный лунным светом ночной ручей. Палочка очерчивает полукруг, и воздух вокруг толчками теплеет, вминаясь в тело широкими мягкими лапами.
Ладонь Малфоя ложится на грудь, пальцы неторопливо скользят по коже, и Гарри недоуменно хмурится, когда понимает, что это приятно. Даже более того. Кажется, что вслед за мимолетным поглаживанием тянется горящая, чувствительная даже к вялому дуновению воздуха полоса. Пальцы царапают сосок, и у Гарри перехватывает дыхание: легкое, казалось бы, прикосновение оборачивается непомерно яркой вспышкой удовольствия.
Малфой неуловимо меняется: губы вздрагивают, чуть выгибаются, непроницаемые до этого глаза зажигаются алчно-довольным, и Гарри озаряет догадка:
– Ты подмешал мне что-то в воду!
– Да. – Удовлетворенная улыбка становится ярче и сочнее. – Я же обещал, что тебе тоже будет хорошо. Значит, так и будет. Хочешь ты того или нет.
– Ах ты мразь! Мало тебе мое тело поиметь?!
Гарри набирает в грудь воздуха, собираясь выплюнуть в оскорблениях горящее меж ребер бешенство, но Малфой склоняется ниже, трогает языком темный ореол соска, и все слова обращаются в сдавленный между зубами стон.
– Нравится?
Гарри смотрит в низко склоненное к нему лицо, на бледную, какую-то просительную улыбку, и сухо, четко выговаривает:
– Сука. Тварь. Подонок. Ничтожество.
Глаза Малфоя мгновенно делаются ледяными. И Гарри орет не своим голосом, когда острые зубы вонзаются в тело совсем рядом с тем местом, которое недавно ласкал язык.
– Неприятные ощущения тоже обостряются, – оторвавшись, совершенно нейтральным голосом ставит его в известность Малфой.
Горячие губы вновь трогают кожу, на этот раз мягко и осторожно, жадно приникают к ярким отметинам, и к своему стыду Гарри чувствует, как недвусмысленно дергается в ответ на это прикосновение член. Язык Малфоя ласкает медленно, явно вознамерившись опробовать на вкус каждый кусочек кожи, от прохладных, неторопливых пальцев по телу расходятся подавляющие волю томные волны удовольствия, и твердая решимость сопротивляться слабеет с каждым суматошным ударом сердца. Слишком… Слишком…
Гарри шумно дышит, закрывает глаза, но от этого ощущения становятся только острее, и остается вперить праздный взгляд в низкий, змеящийся трещинами потолок. Под руками и губами Малфоя тело непроизвольно, непрерывно двигается, тянется, подается, и глубокие тени над головой двоятся, оживают и, точно гадюки, свиваются длинными хвостами.
Гарри не может сдержать глубоких стонов. Жгучие вспышки удовольствия спускаются ниже, светлые волосы Малфоя тонким шелком щекочут живот, хочется закрыться, уйти, но вместо этого ноги сами собой раздвигаются, сгибаются в коленях, стоит ласкающей руке скользнуть по внутренней стороне бедра от колена к паху.
Крик ломает горло, заставляет запрокинуть голову, член пульсирует, болезненно каменеет, и Гарри едва не кончает, почувствовав, как горячее тугое объятие рта накрывает головку и скользит ниже, вбирая его почти до конца. Все вокруг рассыпается, колени вжимаются в плечи Малфоя, крепче, сильнее, чтоб хоть за что-нибудь, хоть как-нибудь уцепиться и не утонуть в захлестывающем наслаждении. Милостивые боги…
В задницу проникают пальцы, Гарри вскидывается, застывает, вслушивается в каждое проносящееся по телу ощущение, но ниточка боли сплетается с равномерно пульсирующим удовольствием в такой тугой клубок, что их невозможно разделить. Малфой сосредотачивает усилия на головке, посасывая ее, лаская языком, и сознание мутнеет, отключается, не в силах совладать с потоком яркого слепящего блаженства.
Гарри уже не замечает, как его ноги оказываются на плечах у Малфоя. Не слышит ни собственных тягостных, растерянных стонов, ни звона оков, которые от его метаний почти стерли запястья в кровь. Не чувствует, как твердый член Малфоя упирается в анус, и только когда тот замирает, Гарри успевает отвлечься от давящих волн возбуждения, вдоволь вдохнуть и поймать устремленный на его лицо завороженный взгляд.
И время останавливается, скрипя заржавевшими цепями. Член Малфоя давит, раздвигает мышцы мучительно медленно, упорно, окончательно, и Гарри с отчаяньем чувствует, как тело легко принимает его и ненасытно раскрывается навстречу. Отдаваясь…
Горе скручивает душу в тугой узел, рвет, кромсает, но что-то все же заставляет упрямо смотреть в безумные, почти черные от расширенных зрачков глаза. Вязкие секунды беспрерывно вспыхивают острым, отвратительным удовольствием, и Гарри мучительно вскрикивает от каждого бесконечно ощутимого толчка.
Малфой хрипло протяжно стонет, и вдруг всхлипывает, потянувшись к приоткрытому в судорожном дыхании рту Гарри:
– Поцелуй меня. Пожалуйста, поцелуй меня…
Но Гарри отворачивается, непонятно где найдя силы сопротивляться своему тут же отозвавшемуся на эту странную просьбу телу, и губы только мажут щеку влажной дорожкой.
Малфой кричит, срывая голос, хрипя, с силой врываясь в распростертое под собой безвольное тело:
– Ненавижу тебя, Поттер! Ненавижу! Ненавижу!
И кончает с жалобным вскриком, вцепившись в бедра Гарри.
– Ненавижу, ненавижу, ненавижу…
Иступленный шепот обжигает ключицу, тяжелая расслабленная туша Малфоя вдавливает в хлипкий матрас до жесткого камня, но тупое возбуждение все еще ворочается в паху, и Гарри едва сдерживает унизительное желание потереться о плотно прижатый к члену твердый живот.
По спине Малфоя проходит короткая судорога, узкие плечи вздрагивают, и до Гарри внезапно доходит, что горячее пятно расползается по коже не столько от его дыхания, сколько от непрерывно капающих слез. Слез?!
Малфоя трясет, и Гарри вздрагивает от неожиданности, когда тот вдруг начинает тихонько, надрывно выть, так тоскливо и горько, как воет щенок, не понимающий, за что его избил любимый хозяин. Дрожь усиливается, Малфой уже рыдает в голос, отчаянно и обреченно, вливая в каждый звук столько скорби и безнадежности, что руки поневоле дергаются, потянувшись обнять и утешить. Цепь протяжно звякает, и Гарри приходит в себя: какими бы не были причины этого вынимающего душу плача, гаденыш не заслуживает ни его жалости, ни прощения.
Рыдания постепенно стихают, и скоро Малфой, ничего не говоря, отстраняется. Гарри облегченно выдыхает: тело будто окунули в холодную воду – так разом обрывается натиск обжигающих ощущений. Время устало медлит, вытягивается в напряженную струну, обещая, что ничто еще не закончилось, и Гарри внимательно следит за каждым вялым, словно бы заторможенным движением Малфоя.
Но тот будто кукла – бледное лицо ничего не выражает, палочка в руках дергается механически, рывками, губы сжаты в жесткую линию, и потоки невербальной магии, рождаясь, каждый раз оказываются непредсказуемыми. Гарри чувствует на себе действие очищающего, вздрагивает, когда лечащие заклинания сглаживают ссадины на запястьях, но больше ничего из примененного Малфоем ему не удается распознать.
И то, что он делает в следующий момент, оказывается совершенно неожиданным. Малфой перекидывает через пленника ногу и, придерживая рукой его член, приставляет головку к своему входу. И начинает опускаться.
Зелье определенно все еще действует, обостряя все ощущения до предела, Гарри дергается и вскрикивает: горячо, скользко, туго, невероятно. И, черт возьми – больно!
– Малфой, не надо! Остановись!
Но гаденыш только смотрит своим невыразительными рыбьими глазами, насаживается на член все глубже, не прекращает движения ни на миг, то ли наплевав на боль, то ли просто потеряв к ней чувствительность, и останавливается только тогда, когда его тощая задница вдавливается в бедра Гарри. Короткий рваный выдох, и Малфой, по-прежнему не отводя взгляда от искаженного мукой лица, тянется вверх.
Боль отпускает, скрадывается под непроницаемой пеленой тягучего, невыносимого удовольствия, но Гарри продолжает умолять, уже не в силах остановиться:
– Не надо. Не надо… Малфой…
И падает, падает бесконечно долго в темную, засасывающую воронку наслаждения, стирающую душу в мелкую бессмысленную пыль.
– Не надо…
Малфой движется свободнее, сильнее, резко поднимаясь, опускаясь, и каждый раз обдавая Гарри вспышкой невыносимого, блаженного жара.
– Не над… А-а-а-а-а!..
Острые как когти пальцы вдавливаются в плечи, и Гарри кричит, выгибается, смятый медленно вспухающей волной оргазма, неторопливой, разрушающей, бесконечной…
Он не видит, как раскалываются кандалы, лишь чувствует, что руки внезапно освобождаются. И тогда жадно хватает Малфоя за бедра, тянет, рвет его на себя, удерживая, вцепляясь, не отпуская, соединяясь… с ним. На короткое мгновение чувствуя белое, пронзительное, оглушительное счастье.
И тут же падая в затхлый, отрезвляющий холод тюремной камеры.
Малфой тяжело дышит, лежит, уткнувшись лбом в плечо Гарри, и остается совершенно равнодушным к тому, что ладони, скользнувшие по спине, плотно обхватывают его шею. Время вдруг становится беглым, скользким, торопливым, но Гарри все не может, никак не может сжать непокорные пальцы, и только долго, полусмеясь-полуплача выдыхает, когда чувствует под ними медленно остывающее, равномерное биение пульса.
Он не может…
– Отъебись от меня, Малфой.
Пальцы вминаются в кожу сильнее и отпускают. Малфой съезжает с тела Гарри, коротко шипит, повстречавшись острыми лопатками с полом, и спокойно поднимается на ноги. Совершенно не обращая внимания на напряженно замершего за спиной пленника. И почти сразу начинает говорить. Таким будничным тоном, что хочется ему врезать:
– Будешь делать все в точности так, как я скажу, Поттер. Первое: наденешь мою одежду.
Голос Малфоя строг, как свод законов, и так же сух. Наверное, стоило бы проверить границы внезапно полученной свободы, но Гарри не торопится двигаться с места и с просыпающимся любопытством ожидает, что будет дальше.
– Второе: выпьешь зелье вот из этого флакона – оборотное с моим волосом. Третье: выйдешь за дверь – направляйся по коридору налево, до лестницы. Поднимешься на три пролета, свернешь направо. Там маленькая дверь в сад. Когда дойдешь до ограды, где заканчивается антиаппарационный барьер, сможешь воспользоваться портключом. Все ясно?
Малфой стоит у стола, повернувшись к Гарри спиной, это не позволяет разглядеть выражения его лица, но отчего-то кажется, что оно сейчас такое же каменное, как и вся его донельзя напряженная фигура.
– Я тебе не верю, Малфой.
– Не верь. Мне это не нужно. Я хочу лишь, чтобы ты сейчас оказался в безопасном месте.
Гарри хмыкает: вот блядь, кажется, сейчас у него с гаденышем состоится некое подобие светской беседы!
– И как тогда оправдаешься перед Волдемортом? А твои родители? Они же тогда тоже…
– Это не твоя забота, Поттер. – Слизеринец явственно вздрагивает, когда слышит имя Того-кого-нельзя-называть, но его голос остается все таким же ровным. – Если не поторопишься, повстречаешься с возвращающимся с ночной охоты Фенриром, и тогда проблем не оберешься: он почует твою истинную сущность за милю.
– Я имею право знать. Почему, Малфой?
– Хватит разговоров. Одевайся.
И Гарри не решается спорить – жесткая категоричность, вложенная Малфоем в последнюю фразу, заставляет верить, что любое слово придется вытягивать из него исключительно клещами.
Гарри неуверенно поднимается и делает пару шагов к столу. Голова почти не кружится, но желудок все еще неприятно схватывает, и колени дрожат от слабости. Малфой сует ему под нос кубок с очередной гадостью и отстраняется:
– Укрепляющее. Не хватает еще, чтобы ты свалился в обморок на пути к спасению.
Гарри коротко кивает, щурится на яркий свет фонаря и не отводит взгляда от Малфоя, пытающегося привести его джинсы в порядок. Палочка сыплет искрами, ткань делается заметно светлее, и тут до Гарри доходит, что он даже не подумал о том, что штаны можно было почистить, вообще не снимая с него. Вот идиот.
– Давай рубашку.
Малфой оборачивается, вновь оказывается совсем близко, и Гарри отшатывается, вскидывая в защитном жесте ладони. Инстинктивно. И тут же заставляет себя вернуться назад: он не позволит сученышу думать, что боится его. Ни за что. Но тот будто не замечает реакции Гарри и только молча глядит пустым, стеклянным взглядом. Хладнокровная, бессердечная тварь.
Гарри надевает дорогую тесную одежду, морщится, влезая в узкие ботинки на размер меньше, чем нужно, прислушивается к треску ткани на плечах и не сразу замечает, что слизеринец, какой-то хрупкий, нелепый в потертых маггловских джинсах и клетчатой рубашке что-то протягивает ему.
– Нож?
– Перережешь себе глотку в случае провала, – Малфой на секунду расплывается в знакомой ехидной усмешке, но та почти тут же бессильно гаснет, возвращая бледному лицу маску отрешенного равнодушия. – Это портключ.
Гарри сжимает в руках гладкую теплую рукоять, смотрит исподлобья на тонкий профиль застывшего в нарочито расслабленной позе слизеринца и осторожно бросает:
– Не боишься, что я убью тебя им?
Малфой только пожимает плечами:
– Убей. Я не буду тебе препятствовать.
Гарри передергивает от такого безразличия, и он отворачивается, делая вид, что крайне заинтересовался фиалом с оборотным. Чертов Малфой! Неужели ему действительно все равно? Или гаденыш просто прекрасно притворяется? И задумал что-то?
– Пей, Поттер. И убирайся, пока я не передумал!
В голосе слизеринца нетерпение, и Гарри отбрасывает сомнения, втягивая в себя мутную, чуть серебрящуюся жижу. И в следующую секунду перестает щуриться: у Малфоя определенно прекрасное зрение.
– Иди! Быстрее!
Гарри медлит. Может потому, что Малфой явно стремится побыстрее его спровадить, или потому, что у того вдруг опускаются плечи, а пальцы сжимаются в кулаки. Гарри не знает, что его держит, но сделать шаг к двери, назад, никак не получается. И он делает шаг вперед. К Малфою.
Тот вздрагивает, широко раскрывает глаза, приоткрывает рот в безуспешной попытке что-то сказать, и в этот момент Гарри его целует.
Губы у Малфоя оказываются шершавые, будто искусанные, сухие и жгучие, как морская соль. А еще неожиданно мягкие и щедро открывающиеся навстречу. И если их погладить языком, они начинают дрожать.
Гарри отстраняется, секунду смотрит на все еще закрытые веки Малфоя, хватает со стола фонарь и вылетает за дверь. Он не оборачивается.
Спустя бесконечность Драко зажигает люмос. Молча достает второй фиал с оборотным, подходит к матрасу, его рука проходит по жесткой ткани и ловит одинокий черный волосок.
Вызванный домовик получает маленький конверт с наказом вручить его Люциусу Малфою спустя пять минут после смерти Гарри Поттера. Палочка отправляется в скрытое углубление в стене. Драко сворачивается клубком на хлипком матрасе и невидящим взглядом смотрит в темноту.
