Поставив рядом подсвечник, младший Манрик подолгу смотрел в пустой камин. Время от времени он подносил платочек к чуть касался им верхней губы и носа, чтобы убедиться, что кровь перестала идти. Он проснулся с четверть часа тому назад: в висках стучало, словно по ним били молотом, по лицу и шее стекали две густые струйки. Пока Леонард успел разжиться светом, его ночная рубашка, да и свежие простыни, оказались в незавидном положении. Будить слуг ему не хотелось, а о том, чтобы спать на таком ложе, ему было противно и подумать. Одевшись в халат, Манрик решил спуститься вниз - большой зал, в котором ночью не было никого, а днем то посиживали братья, то носилась рыжая мелочь, действовал на него успокоительно, когда он бывал там в одиночестве. Леонард пригладил волосы, которые от беспокойного сна лежали и вовсе буйно, затем коснулся век и чуть потер их - должно быть, с утра глаза его будут такими же багровыми, как и простыни, подумал он. Погрузившись в свои мысли - привычно невеселые, Леонард и не заметил, как к нему приблизились тихие шаги.
- Что-то случилось?
Дернувшись, словно лошадь под шпорами кавалериста, Манрик едва успел затолкать платок за ворот халата. Его плеча коснулась нежная ручка Селины.
- Нет, все в порядке, - буркнул он, говоря несколько мрачно, что случалось с ним всегда, когда он был растерян. - А ты чего не спишь?
Говоря, он старался меньше смотреть на нее - не оттого, что ему было неприятно ее присутствие, и даже не потому, что супруга едва не застала его, по уши измазанным в крови. Селина ожидала ребенка, и Леонарду все казалось, что он не должен видеть ее такой в одной рубашке, словно в этом было что-то неприличное. Он страдал каждодневно, мучая себя мыслями о том, что делает все не так, что должен заботиться о Селине, быть мягче и внимательней, но последнее он совершено не умел, а первое получалось у него из рук вон плохо. Родня отнеслась к известию с более чем наглым равнодушием: у каждого были семьи и своя орава - беспокойная, орущая, ноющая. Леонард крепился, но в душе переживал ужасно - поддержки от отца и братьев ему ждать было нечего, семейными друзьями он так и не обзавелся, из-за чего единственным другом и советчиком стал местный врач, приходивший, чтобы осмотреть Селину. Старичок любил поразглагольствовать о всем, включая медицину, а уж о ней - особенно. Во время его лекций о детях, о женщине, о всяческих неимоверных сложностях, с этим связанных, Леонард молча бродил, сцепив руки за спиной, мрачнел, краснел, бледнел и старался как можно больше запомнить, а когда врач уходил, со злостью признавался сам себе, что не запомнил из всего этого ровным счетом ничего.
- Дверь в твоей спальне была открыта, я решила, что ты снова сидишь внизу. Я вдруг проснулась, подумав о тебе. У тебя точно не случалось этих ужасных приступов?
- Нет, - благородно соврал Манрик, в душе не понимая, что может быть ужасного в том, что у него кровь льет из носа. Улыбнувшись, Селина в шутку погладила его по рыжей голове. Манрик сурово нахмурился, пытаясь скрыть свои чувства хотя бы под этой маской: ему было стыдно признаться, что его захлестнула какая-то безумная волна, отчего вдруг захотелось пасть на колени перед этим бледным ангелом, и без конца целовать ей руки, и обнять ее, и слиться с ней, то задыхаясь от счастья, то мучаясь горечью невыносимой краткости момента, отведенного людям для познания любви. Впрочем, он был совсем не уверен, что может сделать это сейчас, не навредив ее здоровью, - поэтому, поднявшись, он взял ее на руки и сообщил:
- Я отнесу тебя. Постарайся выспаться. Тебе нужен хороший сон.
Она улыбнулась, и Манрику стало до того неудобно и стыдно, что он едва ли не взбежал по широкой лестнице - к счастью, военная подготовка позволяла. Он уложил ее в постель и даже помог укрыться, при этом краснея и чувствуя себя неловко.
- Спокойной ночи, - шепнула она.
- Спокойной ночи.
Вернувшись к себе, Манрик припрятал испачканный в крови платок, скомкал простыни, швырнул их в угол и уселся на кровати. Он был счастлив и взволнован - все же лучше, чем мрачен и уныл. Остаток ночи он провел в раздумьях о вечном и о близком, о Селине и о нем самом.
