В кабинет к профессору Снейпу врывается перепуганная
Гермиона.
- Профессор, Гарри повеситься хочет!
Снейп
медленно поднимая голову.
- И что ему мешает?
Первую я пропустил. И не потому, что было не до того — просто не вспомнил и всё. Я и сейчас бы не вспомнил, если бы не вызов — точнее, вежливое приглашение — в Министерство для согласования какой-то ерунды. Подписывая бумагу, я обратил внимание на число — и замер с пером в руке.
21 июня. Министерство.
— Мистер Поттер, что с вами?
— Ничего. Всё в порядке.
— Простите. Я понимаю...
Что он может понять, если я сам ничего не понимаю?
Друг? отец? старший брат? — не знаю. Ни то, ни другое, ни третье — или всё вместе. Сириус. Я не смог бы никогда назвать его ни одним из множества слов, которые люди используют в обращении друг к другу.
Иногда мне кажется, что я его совсем не знаю. Иногда — что знаю очень хорошо, словно мы были знакомы несчётное количество лет. На самом деле — три года, не считая того времени, что было «до» — но, может быть, только его и надо считать? За эти три года мы были действительно рядом... сколько? Три дня? Меньше?
Я очень редко вспоминаю его. Потому что редко забываю. Он всегда рядом — как в тот час, когда они вели меня сквозь лес, охраняя, поддерживая, самим своим присутствием не давая передумать и отступить. Я до сих пор не могу до конца понять, что это было. Души, на время вернувшиеся откуда-то из неведомой живым дали? Отпечатки сознания, подобные магическим портретам? Или, быть может, создания моей собственной памяти, оживлённые магией Камня? Хотя последнее — вряд ли. Тогда их было бы трое… да и откуда в моей памяти столько тепла?
Трое ушли, а он — остался. Не привидением, нет — теперь я не понимаю, как мне тогда такое вообще могло прийти в голову. Это похоже… может быть, на солнце в ненастный зимний день. Ни особого света, ни особого тепла, и уж точно ни единый лучик не пробивается сквозь пелену метели, и всё же, всё же...
А может, правда?
«Что за детский лепет, Поттер?!»
Нет, я не сумасшедший, я не слышу чужих голосов и не разговариваю с несуществующими людьми. Просто мой собственный внутренний голос порой приобретает до отвращения знакомые интонации. Особенно когда хочет сказать что-то такое вот… до отвращения.
— Что с вами, мистер Поттер? Вам плохо?
Я обнаруживаю, что стою в коридоре, прислонившись к стене, и лицо, наверное, соответствующее.
— Нет, спасибо, всё в порядке. Я просто задумался.
— Да-да, конечно, простите… Я понимаю, вам столько пришлось пережить…
Мне пришлось, да. Пережить. Переумирать. Иногда во всей этой послепобедной суете мне кажется, что большинству людей было бы куда приятнее чествовать мёртвого героя, чем иметь дело с живым. Чиновникам так точно. Они не знают, что со мной делать, а просто оставить в покое — не могут. Да и другие… смотрят порой странно. Я их даже понимаю отчасти: очень глупо думать «он умер за победу» о живом человеке. Хотя по сути это именно так и было. И поэтому им очень хочется превратить меня в памятник. А я не хочу быть памятником. Меня это бесит.
Сбежать бы от всех… но ведь отыщут.
Когда не удаётся сделать памятник из меня, они пытаются сделать его из других. Что бесит меня не меньше. Вовсе не потому, что я против памятников как таковых, нет. Просто больше всего этим озабочены те, кто два месяца назад сидел тише воды ниже травы, составлял списки родословных до Мерлина включительно и боялся включить радио, чтобы ненароком не наткнуться на «мятежную» передачу. Теперь вот — кричат об увековечивании памяти героев. Простейший способ примазаться.
Тем, кто действительно боролся, сейчас не до памятников — с живыми бы разобраться.
Я плохо умею разбираться с живыми и не хочу — с мёртвыми. Поэтому чувствую себя лишним. Поэтому временами выхожу из себя от самого невинного вопроса или замечания, видя в нём подвох, а молчание воспринимая как признание моей никчёмности. И ещё больше бешусь, когда начинают разубеждать и сочувствовать.
А потом вспоминаю Сириуса — и мне становится невыносимо стыдно.
«Я сейчас немногое могу делать для Ордена…»
Это заточение «для его же блага», разумеется, будто он до того не жил два года без всякой помощи, эти упрёки то в неосторожности — стоило ему хоть пальцем шевельнуть, то в трусости — стоило ему заговорить об осторожности…
Как он это выносил? Как умудрялся спокойно разговаривать, улыбаться, готовить праздник? А я злился на него, я не понимал, как кому-то может быть хорошо, когда мне — плохо. Мне так хотелось, чтобы обо мне заботились! Тогда я ещё не понимал, что забота бывает разной, что больно быть не в состоянии помочь близкому человеку, но стократно больнее — быть не вправе помочь. А он улыбался, и украшал дом к празднику, и распевал глупые гимны…
Я не помню цвет его глаз. Я только раз или два сумел заметить их выражение — точнее, отсутствие всякого выражения, мёртвая вода Азкабана… На старых фотографиях цвет глаз не разобрать, даже на той, «орденской» — дерзкая улыбка, лукавый прищур… В жизни — знакомой мне жизни — улыбка была далеко не такой сияющей, но привычка щурить глаза осталась.
«Вы всегда были не слишком внимательны к друзьям, Поттер!»
Да. Конечно.
Я был невнимателен. И доверчив. Глупо, избирательно доверчив: верил лжи о друге, потому что так мне было проще, и не верил правде о враге, потому что она мне не нравилась. О том, кого считал врагом.
Что скрывали за своим презрительным прищуром вы, профессор? — теперь не узнаешь…
«Нашёл о чём сожалеть!»
И это верно. Мне вполне хватает и других поводов для сожаления.
Хотя это называется иначе.
«Я убил их. Всё равно что убил…»
Мне кажется, только теперь я начинаю понимать. Понимать, что чувствует человек, для которого пословица о добрых намерениях перестала быть просто затёртыми от многочисленных повторений словами.
Я хотел быть честным с соперником. Хотел спасти друга. Хотел пощадить поверженного врага…
А может, это судьба вела Избранного своей дорогой?
Гибель Седрика послужила лишней каплей в чашу ненависти — быть может, той самой «последней каплей», что помогла мне выстоять и выжить.
Сириус… тогда я научился думать, прежде чем действовать, хотя осознал это гораздо позже. И много чему ещё.
Люпин, убитый тем, кого я пощадил… убийство раскалывает душу. Я бы отдал её целиком, если бы это могло вернуть Тедди родителей, я бы и тогда поступил иначе, если бы знал, но я поступил так, как поступил, и с точки зрения пользы-для-всех это было правильно. Необходимое условие для победы: цельная и незапятнанная душа против многократно расколотой…
А платить пришлось не мне.
Наверное, так бывает всегда: Судьба хранит своего избранника и направленные в него удары принимают на себя те, кто рядом.
Самые близкие.
— Мистер Поттер, с вами всё в порядке?
Я понимаю, что уже некоторое время стою в министерском атриуме, уставившись на фонтан, в очередной раз переделанный — нашли чем заняться! Лицо очередного доброхота видно не совсем чётко, и брызги воды здесь совсем ни при чём.
Надо было давно сбежать отсюда. Идиот.
— Спасибо, всё в порядке. Я просто…
— Да, конечно, я понимаю… Вы так молоды и уже столько пережили...
Мерлин, ну сколько можно! Мальчик-который-опять-выжил...
А всё же иногда хорошо, когда тебя считают ребёнком. Можно не прятать слёзы.
