Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Когда скрываешься от погони, раздражение - не самое уместное чувство. Следует быстро бежать, опасаться, скрываться в подворотнях от охраны, которая совершенно закономерно, хоть и с опозданием, заподозрила в одиночке с катаной угрозу для хозяина.
Размеренный бег не мешает костерить про себя непрофессионализм агентов Критикер, обещавших отсутствие проблем при выполнении миссии, и Манкс, расписавшую задание в настолько радужных красках, что Фудзимия решил отправиться в одиночку.
Именно поэтому он сейчас несется по темным переулкам с катаной наперевес – миссию он, разумеется, выполнил – и пытается скрыться от преследователей. Ненаблюдательная, но резвая охрана покойного споро, без лишнего шума бежит за Абиссинцем и отставать пока что не собирается. То, что вслед не стреляют, приятно удивляет раздраженного юношу.
Очередной поворот приводит его в классический тупик: два дома по бокам и глухой забор поперек прохода. По ту сторону преграды, в не разрушенной светом фонарей темноте, шумят деревья.
Неизвестность за вполне преодолимым препятствием кажется более привлекательной, нежели приближающиеся охранники. Поэтому, едва заметно поморщившись, Абиссинец швыряет меч через забор, оглядевшись, нагибается, подбирает с земли пустую бутылку и точным броском отправляет её в ближайшее окно. Сам же юноша подпрыгивает, цепляется пальцами за верх забора, подтягивается и одним прыжком оказывается по другую сторону преграды.
Под сапогами мягко спружинили, не хрустнув, ветки; преследователи, судя по звукам, полезли исследовать разбитое окно и уже столкнулись с крайне недоброжелательными обитателями дома.
- Может, он через забор перелез? – высказывает предположение один из преследователей, но другой раздраженно отвечает: - Ты что, да тут же метров пять, он же не кузнечик. Упустили, черт...
Подивившись глазомеру охранников, Абиссинец, привычно придерживая клинок, выпрямляется и, внимательно оглядев место, куда его угораздило попасть, слегка расслабляется. Сад, небольшой, густой, пусть ещё голый по весеннему времени, дает прекрасную возможность укрыться от погони, буде она всё же появится.
Вздохнув свободнее, юноша направляется вглубь сада по тропке, начинающейся у самых ног. Обострившееся в темноте, разбавленной подсвеченным небом мегаполиса, зрение позволяет вовремя замечать преграждающие путь ветки и беречь плащ в целости, а люб – от шишек.
Полагаясь за выработанное за годы миссий чувство направления, Фудзимия идет, стремясь пересечь сад наиболее коротким путем, но тропки, послушно стелящиеся под ноги, не то водят его кругами, не то заманивают в центр своеобразной паутины. Но погони всё не слышно, значит, миссия прошла успешно, а с прочими помехами можно разбираться без суеты.
- Сад расходящихся тропок, - произносит он откуда-то запомнившуюся фразу. – Любопытно было бы узнать, кто хозяин.
- Я, - тихий женский голос вынуждает настороженно застыть, схватившись за катану. – Не беритесь за меч, господин. Вам ни к чему оружие.
Она, седая и сгорбленная, выходит из-за дерева, тяжело опираясь на слишком высокую для неё трость, изузоренную тускло блестящей металлической нитью.
- Доброй ночи, госпожа, - кланяется он. – Прошу простить мое вторжение. Если вы укажете мне выход, я немедленно покину ваши владения.
- Какой властный, - качает она головой. – Но вежливый, не отнять.
Фудзимия стоит, ожидая, пока старая женщина покажет ему дорогу, но она вдруг взрывается по-девчачьи звонким смехом:
- Так это ты, воздух и огонь? Странно, что ты ещё жив... Нет, прости, прости, я старею вместе с луной, память слабеет, и до твоей смерти ещё сотни лун, - она кашляет, захлёбываясь словами и смехом. – Сегодня не мой черед предсказывать тебе будущее, иди!
Старуха легко взмахивает тростью, указывая в ту сторону, откуда пришел Фудзимия, но в неверном блеске инкрустаций из темноты выступает не обратный путь, а стена с приоткрытой калиткой.
С несвойственной ему поспешностью Абиссинец кидается к выходу и, уже дернув дверцу на себя, оборачивается, чтобы поблагодарить, но вместо сгорбленной годами женщины видит полупрозрачный серебряный диск – «Она крутит свою палку? Так быстро?» - за которым улыбается женское – девичье – старушечье лицо... «Господин, позвольте, я вам погадаю!» - всплывает в памяти прошедшая осень.
- Зайди куда-нибудь погреться, - последний совет порывом ветра толкает его на улицу, дверца захлопывается, отсекая его от темного сада.
Фудзимия пожимает плечами и не делает попытки вернуться. Зато скидывает плащ, отцепляет ножны с мечом от пояса и быстро скручивает всё это в продолговатый куль. Сунув его подмышку, а руки в карманы, Абиссинец удаляется от калитки в стене неторопливым безмятежным шагом. Интуиция шепчет ласково, что опасность погони исчезла, нынешней ночью ему вообще ничто не угрожает.
- Ещё один подонок перестал отравлять мир своим присутствием, - шепчет он, чувствуя обычную горькую радость от взятого на себя права карать. – Миссия выполнена, пора домой.
Да, но без плаща ночной мартовский воздух кажется промозгло-холодным и чрезвычайно мерзким.
«Пожалуй, та была права, стоит куда-нибудь зайти погреться», - и свёрток уже кажется очень тяжелым, горло пересыхает, а тело просит дать посидеть хотя бы минут пять в тёплом тихом уголке с чашкой чего-нибудь горячего. Стучит о рёбра сердце, даря чувство безобидной тревоги.
Через полсотни шагов как по заказу в проулке справа вспыхивает сине-алым вывеска, обещающая без- и алкогольные напитки, возможность курить и живую музыку. Фудзимию интересует только первое предложение, но и прочие условия не отталкивают, поэтому он сворачивает к бару и через несколько секунд погружается в дымно-ментоловую атмосферу.
Освещение ничуть не раздражает, даже радужные всполохи, кружащиеся по залу, кажутся уместными среди звуков фортепиано и скрипки. Музыканты скрыты тенями, в тот угол реже всего заглядывают многоцветные огни. Но тем лучше: невидимые мастера вызывают ещё больше восхищения у не выносящего публичности юноши. Обычной насмешкой его предпочтениям неожиданно яркий всполох вырывает из темноты стоящего спиной к залу скрипача. Затянутый в черный френч огненноволосый мужчина отпечатывается на сетчатке Абиссинца, но неизбежное узнавание не приходит, спугнутое любезным официантом, вынырнувшим из соседнего пятна полумрака.
- Оолонг, пожалуйста, - делает заказ юноша и забывает о скрипаче, исступленно рвущем смычком струны, а душу – тревожными звуками.
Под неспокойную мелодию сердце вновь сбивается с ритма, и даже привычно сесть за любой свободный столик тяжко. Медленно, вопреки музыке, двигаясь по залу, Абиссинец идет мимо столиков к самому дальнему, где стоит один стул, что наверняка подстрахует от нечаянной компании.
- Присаживайся, Фудзимия, - голос позади и прикосновение к локтю стирают недавние желания и намерения.
Юноша разворачивается на месте – как блестит серебристая оправа, как высок самодовольный враг! – прислоняет к стене свёрток с клинком и садится на ближайший стул.
- Здравствуй, Кроуфорд, - сердце замерло и забилось в другом – обыденном – ритме, и неосознанное ожидание ушло. – И ты не стесняйся, садись.
- Здравствуй, - мужчина садится напротив, отмечая, что в глазах юноши беспощадное безумие мстителя уступило место ещё неосознанной жестокой бесцельности существования.
Полумрак и молчание, возникшее между ними, невольно разбивает официант.
- Ваш чай, - шелест чашки и чайничка по столешнице.
- Ваш ром, - звон льдинок в запотевшем стакане.
- И наше тепло, - официант водружает на стол свечу в нелепом массивном подсвечнике и щелкает зажигалкой. – Для ваших сердец.
~*~
Холодная сдержанность тенью стекает с лица Рана. Яростный огонь лиловых глаз согревает скулы пророка, что улыбается с мягкой иронией.
- Не боишься, что их тепло, - он указывает подбородком на узенький язычок пламени. – Растопит твое сердце, мальчик Кай?
- Мне не нужно моё сердце, Кроуфорд, - как подвижна мимика на точеном лице, как тонка приподнявшаяся на волосок бровь!
Мужчина улыбается сыто и довольно:
- Раз так, полагаю, твое сердце заберет тот, кому оно больше приглянется?
- Или кто успеет первым, - равнодушное пожатие плеч.
- Или тот, кто умнее. И сильнее, разумеется.
Взвизгивает скрипка, юноша давится чаем, зубы пророка ноют, соприкоснувшись со льдом.
- Тоже мне, Ванесса Мей, - бурчит он, глотая ром.
- Пить в одиночку – дурной признак, - любезно сообщает Ран. – Или у тебя праздник?
Оракул не смотрит на него; от жара карих глаз почти шипит лёд в стакане.
- У меня поминки, Фудзимия, - отвечает, нарочито грустно усмехаясь. – Этой ночью ты лишил меня работодателя. Опять, - он залпом допивает ром; льдинки глухо звенят о стенки стакана, от терпко-морозного взгляда Абиссинца у пророка сводит пальцы.
- Он был тварью тьмы, - говорит юноша, а мысли мечутся: «Этот человек убивал детей, травил людей наркотой, продавал парней и девчонок старым извращенцам... Как, да как ты мог на него работать, шварц?!»
- Да. И у меня, не меньшей твари, были на него свои планы. Потом он был бы мертв, - терпеливо отвечает Брэд. – Каждый по-своему зарабатывает деньги.
- Грязные деньги.
Незамеченным к столику подходит официант, ставит перед Брэдом стакан всё того же напитка, но когда пытается забрать пустой, мужчина жестом останавливает его, пересыпает оставшийся лед в новую порцию рома и лишь потом позволяет унести посуду.
- Я могу наговорить тебе уйму слов, на которые ты отыщешь ничуть не меньше опровержений, - Брэд вынимает льдинку из стакана и кладет в рот. – Но правда одна: каждый живет так, как его устраивает.
- Нет, - отросшие волосы отсекают Рана от собеседника. – Некогда оступившись, человек может только катиться по наклонной. Тебе ли отрицать это?
- Именно мне, - тон Брэда безмятежен. – Я был слугой SZ, Старейшины владели моей жизнью и волей. Меня не устраивала подобная ситуация. И где теперь эти Старейшины? – он коснулся губами стакана. - Но ты, строгий самурай, зачем всё ещё убиваешь людей? Или тебе нравится чувствовать себя грешником?
Собеседник слушает и молчит. Слушает, греет руки о чашку и позволяет врагу опутывать себя тенетами ненужных правдивых слов.
- Я не самурай, - мирно улыбается Ран. – Мне нравится возвращаться с миссий в уверенности, что благодаря мне будут жить нормальные люди. А перед сном я пью снотворное, чтобы ничего не видеть.
Отчего-то немеет Брэд, глядя на улыбающиеся губы. Он переполнен памятью о каждом миге давно оставивших его видений, когда кто-то неизвестный, невидимый, но осязаемый – да, пусть это был Фудзимия – целовал его властно и жарко. Но, приходя в себя после видений, пророк мечтал страстно и самозабвенно, как мечтают юные в пору первой любви, - увидеть, понять, кто ему так неудержимо отдавался, кто доводил его до исступления легким стоном, откровенным касанием. Увидеть, чтобы принять.
- Кроуфорд, - окликает мужчину Ран. – Прости за банальность, но таким взглядом снимают мерку на гроб.
- Прощаю, - лёд с неумолимой покорностью тает в горячем душном воздухе; скрипка совсем притихла. – Ты и без того мне много должен.
Смотреть, смотреть, не отрываясь, на легкую алую тень, расцветившую бледные щёки. И дрожат неприлично длинные ресницы, и губы сжимаются в узкую полоску.
- Ты мелочен, - с лживой небрежностью отвечает юноша. – Но мы с катаной к твоим услугам.
- Предлагаешь поверить, что ты научился фехтовать? – захватывает дух от изысканного зрелища: собеседник напрягается, судорожно распрямляет плечи, сидит на краешке стула, готовый вскочить, бежать, бить. – Впрочем, я о другом долге.
Молчание. Молчание на двоих – так много, это больше, чем может выдержать смертный слабый человек – да колыбельная нежность скрипки уставшего музыканта, молчание, погибающее в перекрестье взглядов, тающее в тихом шепоте.
- Сорок поцелуев, - глаза в глаза.
- Я убью тебя, - искреннее, от самой души идущее обещание: Ран подается вперед, хватает Брэда за руку, тянет к себе, пока дрожащий огонек свечи не начинает обжигать их лица; скрипка воет реквием. – Убью.
- Всё обещания да обещания... – мужчина неуместно игрив, Ран пытается отстраниться, прервать прикосновение, но Брэд сам переплетает пальцы с его.
- Отпусти, - чуть слышная угроза.
- Легко, - мужчина касается губами стынущих в жарком воздухе пальцев и освобождает узкую ладонь.
Рядом, почти под ухом, рассыпчато звенит женский смех, радость на два голоса. Мужчины одновременно разворачиваются в сторону звука: к ним по проходу идут две девушки, одна европейской внешности, другая – типично азиатской. Рана удивляет тоска, с которой Кроуфорд смотрит то на девушек, то, искоса, на него.
- А ведь могли бы жить как нормальные люди, - с горечью говорит оракул. – За что мне такое счастье, хотелось бы знать?
Ран пожимает плечами; красавицы проходят мимо, провожаемые грустным взглядом Кроуфорда, а юноша обеспокоен собственным недовольством: отчего враг смотрит мимо него? Не принимает всерьез?
- Где и когда мы встретимся, Кроуфорд?
Тот, с разочарованием убедившись, что красивых ног девушек – Ран тоже с сожалением отводит глаза – ему не увидеть с такого расстояния, рассеянно хмурится:
- Встретимся для чего?
- Для дуэли, - у Фудзимии дергается щека. – Я должен убить тебя.
- Положим, меня ты не убьешь, - пророк лениво тянет слова. – Пусть и умрем мы вместе.
Гул в ушах, или это скрипка? Или буйное безумие, что пробуждается порой после убийства, дает о себе знать?
- Мы не можем вместе умереть! – юноша кричит, но шум в голове не проходит, а Кроуфорд смотрит в стол без улыбки – он снова такой, как во время их стычек: усмешливый, жестокий.
Оракул молчит, кричать и дальше становится глупо, а бить его было бы ещё глупее, поэтому Ран молча смотрит на него, не замечая, что гул уходит, вместо него из того места, где играл скрипач, доносится мерный ритмичный стук, всё убыстряющийся. Звук уводит за собою ритм сердца, что который раз за вечер срывается в аллегро. И глаз не оторвать от склонившего голову врага, что крутит стакан длинными пальцами, и хочется узнать, насколько холоден лёд в недопитом стакане рома.
Немного взъерошенные черные волосы блестят в пламени ещё не догоревшей свечи, теплые отсветы небрежно греют щеки, и Ран с неверием осознает, что впервые ему хочется коснуться чужого человека – просто так. «Бывает», - думает он. – «Это всё наш странный разговор, враги не должны мирно беседовать вечерами в барах». Всякое случается, верно; пальцы дергаются, но Фудзимия сдерживается, пусть для него всегда было сложно смотреть, не касаясь. Всю жизнь он не верит глазам, поэтому последние годы, замуровавшись добровольно в нелегкий доспех обязательств, он почти и не живет, не осознает мир и людей реальными. Но этот, смотрящий в стол, нереален более прочих: и словами, и поступками, и желаниями, что вызывает в нём.
- Вместе мы можем всё, Ран, - опять глаза в глаза, а от звучания имени в этих устах холодеют пальцы.
Они замирают друг против друга, огонь поделен поровну двумя парами зрачков. Шуршит по столешнице донышко стакана, движения кистей рук строго симметричны. Равномерность жестов так раздражает, что Ран опять обхватывает ладони Кроуфорда; стакан останавливается.
- Идём! – пророк стремительно встает, выдергивая руки из холодных сильных пальцев, уходя от воспоминаний о будущем. – Ты жаждешь дуэли?
И в желании создать настоящее он не позволяет Рану выйти на улицу: - Погоди, - он достает, как чуть раньше, из стакана льдинку кончиками пальцев и, положив в рот, притягивает юношу, не догадавшегося – не пожелавшего? – отстраниться, к себе за талию.
- Перед возможной смертью позволь мне получить часть другого долга.
Льдисто-жаркий поцелуй соблазнительнее возможности ответить. И невозможно оттолкнуть, если обещание было дано, пусть и безмолвно, той осенью. И нет смысла прекращать, если не уходят, а обнимают в ответ.
Но стоит им соприкоснуться теснее, как взвизгивает уставшая скрипка, которой уже и слышно-то не было, их окатывает морозом. Медленно отстранившись друг от друга, они не могут разорвать контакта: Брэду не оторвать сверх меры равнодушного взгляда, пальцы Рана стынут на запястье врага.
- Идём, - Фудзимия, кинув деньги на стол и подхватив свёрток с катаной, тянет противника из бара.
На улице ветрено и морозно, освещение – лишь вывеска над дверью. И, отойдя на десяток шагов в сторону, Фудзимия одним жестом высвобождает меч, плащ летит в сторону, туда же приземляется пиджак пророка. Стоит Рану отбросить ножны, как Брэд издевательски кланяется ему и шагает вперёд.
Далее следует феерия, взрыв: Кроуфорд, словно усовершенствовав свой дар за эти месяцы, движется ещё быстрее, опаснее, смертоноснее. И изящнее. Разворот плеч и блеск карих глаз вовсе не пугают как когда-то, а говорят: «Я развлекаюсь, поиграй со мной». Он скользит незаметно из стороны в сторону, но Ран интуитивно преграждает ему путь; он пытается ввести юношу в заблуждение расслабленностью, Абиссинец смеётся в ответ, пророк – эхом – тоже.
Наконец, он перехватывает запястье Рана как когда-то, но не швыряет спиной на асфальт, а ставит на колени; юноша не сопротивляется, будучи уверенным в этот короткий момент: перед таким противником не стыдно.
- Спасибо, Оракул.
- Пожалуйста, Абиссинец, – далёкая вывеска отблёскивает в его очках, Рану не вырваться из железной хватки.
- Отпусти, - но пальцы сжимаются ещё крепче.
Черно-белый мир будущего не стал цветным, но прибавилось освещения. Незнакомая обстановка: ванная с душевой кабинкой в одном углу и стиральной машинкой в другом. Миниатюрные лампочки дают достаточно света, чтобы разглядеть сквозь матовое стекло две переплетённые нагие фигуры. Тихий гортанный смех счастливых людей вплетается в струи воды. Когда один из людей опускается на колени, прерывистое: - Рааан… - вышвыривает Кроуфорда из видения.
- Нет, это был не я. И не ты, - выпустив руку недавнего противника, Брэд снимает очки и с силой трет переносицу. – Это не должны быть мы. Глупо как-то…
Не давая Фудзимии задать вопросы, из теней со стороны бара появляется рыжий телепат со скрипичным футляром в руках.
- Идем, Кроуфорд, у нас самолет рано утром, - он подбирает с земли пиджак напарника и накидывает ему на плечи. Обернувшись к Рану, Шульдих смешливо спрашивает: - Никогда не видел пророка после видения? Так привыкай.
Они медленно удаляются в темноту улицы, оставив юношу стоять у стены. Тряхнув головой, он подбирает катану, вкладывает её в ножны и опять заворачивает в плащ.
- Не мы? Что бы это значило? – он улыбается той ясной улыбкой, которая нервирует его консервативных напарников. – Непременно спрошу при следующей встрече.
