Он возвращается за ней, потому что неожиданно мир вокруг стал черно-белой фотографией.
Она больше не помнит, как выглядит красочный мир, потому что без него все стало похоже на немое, черно-белое кино.
Прав лишь горящий, презревший покой,
К людям летящий яркой звездой.
Н. Добронравов
Промозглым утром, когда уходили последние деньки лета, она открыла окно и вдохнула влажный воздух улицы. Казалось, мир поблёк и выцвел. Унылые деревья, умытые первыми дождями, опускали свои ветви к земле, как бы осунувшись, а огромные лужи отражали совершенно безрадостное серое небо.
Она села на подоконник и посмотрела вверх. Он где-то там, в далекой чужой галактике, с далёкой, чужой женщиной, которая забрала его у Неё, почти не имеющей прав на жалобы.
Ей хотелось бы быть маленькой девочкой и не знать проблем. Ей хотелось бы плакать из-за некупленных конфет и дёргать папу за рукав. Еще ей хотелось не знать о сейлор войнах, демонах и прошлом, в котором всё решили за неё – кого она любит, за кого выйдет замуж, от кого родит ребенка. Ей так же хотелось не знать будущего, в котором любящая и любимая дочь, и еще весь мир, который нужно было спасти, возродить…
Она закрыла глаза, упёрлась затылком в оконную раму, не в силах унять дрожь – то ли от холода, то ли от отвращения. Боже, всемогущий, всевидящий, всепрощающий… Как же противно от этих вечных нескончаемых слез. Как мечтала она перестать плакать по ночам, и не уметь любить двоих сразу. Как пыталась выбросить из головы этот невероятно родной голос, эту невероятно близкую сердцу песню.
Порой она ненавидела себя, а порой ненавидела его. За то, что захотел спасти её будущее, за то, что был не достаточно смел. За то, что улетел с этой, другой принцессой. Сегодня, как, впрочем, и каждое утро, первая несмелая слезинка скатилась по гладкой щеке.
Сегодня она наденет свое лучшее платье, попросит у мамы бижутерию, наведается к Макото за шикарнейшим макияжем, и купит самые дорогие туфли. Она будет улыбаться друзьям Мамору, и пить шампанское, хихикая с Уназуки. Она будет сама любезность и само веселье, пока все не покинут его шикарный дом, и пока они не останутся вдвоем. Тогда она, скорее всего, убежит домой, сказав, что еще много домашней работы, и вообще ей давно пора спать. Сегодня будет трудный день. И нужно пережить его с гордо поднятой головой.
* * *
По-осеннему холодной ночью она сидела на скамейке в парке, кутаясь в нежно-зелёный палантин. Вот она и убежала от него. Снова. В самом красивом платье и самых дорогих туфлях, оставляя помаду на бокале и лёгкий шлейф духов на пороге. Он даже не успел предложить ей проводить её до дома. Глупышка Усаги, такая беспечная, вечно улыбчивая и неуклюжая. Так безупречно играющая свою роль. Так нелепо сидящая на холодной промокшей скамейке.
Без него всё вдруг стало чёрно-белым, как в старом английском кино с Чарли Чаплином. И почему люди считают, что это комедии? Может потому что это было немое кино, и Чарли не мог сказать, как он страдает? Точно так. Как и у неё. Нелепое, чёрно-белое немое кино, в котором все видят твою улыбку и считают счастливой.
Она вытянула вверх руку, сжав в кулачке серебряный кристалл, и тихо-тихо всхлипнула. «Ну и где? Где хвалёная сейлор сила? Где сила Лунной Принцессы?!» Сквозь его ровные грани можно было разглядеть красивые бело-голубые звезды на черном небе. Звёзды… Теперь она опустила руку и раскрыла ладонь. «Ничего-то ты не можешь, величайший кристалл на земле». Он лежал в замёрзшей руке, переливаясь различными цветами, как красивая стекляшка на солнышке. «Ничего-то ты не можешь…»
Белый огрызок луны серебрил её волосы, играя на единственном цветном пятне – зеленом палантине. Она встала со скамейки и шагнула вперед. Дорогой туфель утонул в небольшой лужице, охватывая ногу ледяным холодом. Вот так, наверное, она и обречена жить до конца дней своих – в холоде и пустоте.
Едва добравшись домой, она сняла мокрое платье и упала в мягкое одеяло. Только здесь позволила себе смотреть на звезды через открытое окно. Может быть где-то там, на одной из них он засыпает, глядя на Землю, и сжимает в объятьях её, такую нежную и мудрую, единственно-любимую во всей вселенной. Усаги сжалась в комок, обхватывая свои колени и включая плеер на заезженной кассете.
«Здесь я могу слышать твой голос, Сейя… Я так боюсь, что однажды забуду его…» - слезы катятся по заалевшим щекам, и, как в ответ, ветер бросает листья, крутя их в бешеном танце своей безжалостной ледяной рукой. Спустись на землю, глупая, глупая девочка. Здесь твой дом. Здесь твое будущее. Здесь твоя жизнь.
* * *
Он стоял напротив окна, всё силясь дождаться, когда же загорится свет. Но оно было по-прежнему тёмным, как на чёрно-белой фотографии, что стояла на полке в его доме.
Она была наваждением, несбыточным сном, и даже волшебным фломастером, который раскрашивал мир вокруг в радужные краски. Он не верил, что она любила его. Он даже не верил, что она замечала его когда-либо. Но наставал такой момент, когда жить в безликом, размытом мире больше не имеет смысла. Как может жить художник, не имеющий кисти? Или поэт, не имеющий сил писать стихи? Так и он, наверное, не может больше жить без Усаги.
Он сел на влажный холодный асфальт возле её дома, надеясь на то, что она узнает его. Ведь больше всего он боялся увидеть пустоту в этих прекрасных глазах, пустоту, которая поселилась в них после его ухода.
Наверное, он напрасно надеялся, но эта надежда уже столько времени давала ему силы жить и ждать. И будь он совсем чуточку трусливее, он смог бы прожить так всю жизнь, обнимая во сне свою прекрасную принцессу, вдыхая запах её волос и надеясь, что однажды утром от проснется рядом с той, что далеко-далеко, строит свой величественный хрустальный Токио, и улыбается любимому, на месте которого мог бы быть он. Будь он чуточку трусливее, он не упал бы горящей звездой на Землю, не боясь променять свою стабильную размеренную жизнь на ту неизвестность, в которой он сейчас.
Небо светилось миллиардами огней, завораживая и унося мысли подальше отсюда, подальше от проблем и забот. Так бывает иногда, когда думаешь и обо всем и ни о чем конкретном. Здесь, рядом с ней было невыносимо уютно и просто нереально тепло, не смотря на осень и промозглую сырость. Тёмно-зелёная трава стрекотала голосами сверчков и сияла огоньками светляков. Всё казалось невозможной, но такой желанной сказкой, в которой возможно всё, в которой способны сбыться мечты и самые тайные, сокровенные желания. И в это мерцающем свете, может быть, случится чудо, и выйдет она, одетая в теплую пижаму с жёлтыми зайчиками. Она будет совсем по-детски потирать глаза и зевать во весь рот. Даже, скорее всего, застынет на месте от удивления, но это неважно. Только одного так хочется сейчас... Чтоб она была рядом.
* * *
Кассета закончилась, и плеер послушно щелкнул, начиная крутить её в обратную сторону. Она сняла наушники, вытирая щёки и безжалостно размазывая красивый макияж. Нужно было умыться, но кому какая разница. Сегодня она уже не уснёт, а значит утром на цыпочках прокрадется в ванную и смоет остатки туши и черные разводы со щек.
Тёмное пространство комнаты насквозь пропиталось влажным воздухом, она подошла к окну, чтоб закрыть его и остановилась, закрывая маленькой ладошкой рот, сдерживая рыдания. Неужели теперь она обречена сойти с ума? Теперь она будет видеть его не только во сне, но и наяву? Она тихонько закрыла створку и села на холодный пол, подтягивая колени к груди. И зачем это нужно – жить, ждать, знать, когда в сердце больше нет той звезды, которая так ясно освещала путь, и помогала находить дорогу в любой тьме?
Розовый рукав пижамы потемнел от слез, капавших с подбородка, вымывающих из глаз последнюю краску. Кто сказал, что у неё голубые глаза? Наверняка они серые, просто свет звезды в сердце раньше был слишком ярким, и создавал лишком красивую иллюзию. Она встала с пола и быстрыми шагами спустилась вниз. Вокруг было тихо и темно. Мама, папа и Шинго спокойно спали в своих тёплых постелях.
Дрожащими руками она открыла дверь и вышла за порог, ступая голыми ступнями по влажному серому камню. Всё вокруг серое, только разве что трава светится зеленью от кишащих в ней светлячков… Медленно шагая к калитке, она нервно перебирала ткань пижамы и все больше дрожала. Едва отворив створку ворот, она вышла за пределы участка, и, не в силах поверить глазам, остановилась. Он сидел на асфальте, спиной к ней, и глядел в зелёную-зелёную траву, наверняка наблюдая за светлячками – такой родной, и почти нереальный, цветной, в этом безликом, выцветшем мире.
Он почувствовал, она не знала, как именно, но в этот момент он обернулся к ней, резко, и с удивлением вскакивая на ноги. И вдруг, подобно взрыву мир обрёл краски. Синяя-синяя ночь взрывалась миллионами оттенков, источая невероятные запахи чуть жухлых и чуть прелых листьев, завораживая песнями сверчков.
Он улыбнулся совсем по-мальчишески, счастливо, и подошел к ней, обнимая её нежно-нежно, гладя по щекам, смахивая льющиеся слёзы. «Я так скучал» - Он целует её щеки, лоб, шею, ощущая на губах этот настоящий, ни с чем не сравнимый солёный привкус слез; гладит по растрепанным светлым волосам.
«Я..» - «Знаю..» - всхлипывая, она перебивает его, прижимаясь щекой к его груди. Здесь не нужно говорить «люблю», здесь не нужно говорить вообще ничего. Просто слушать, как бьется его сердце и знать, что он на самом деле здесь..
* * *
Он проснулся, обнимая за талию свою принцессу, вдыхая аромат её прекрасных волос, чувствую тепло её гладкой бледной кожи, и улыбнулся этому невероятно красивому сну. Как долго он ждал этой минуты, этого утра, этого момента, когда она проснется в его объятиях, и улыбнется, сонно, совсем по-детски потирая свои нежные серо-голубые глаза; убирая с лица светлые, тонкие и хрупкие волосы.
Они никогда не простят тебя, моя принцесса. Они никогда не поймут тебя. Потому что они не знают, какое это счастье – наблюдать, как загорается в твоем взгляде эта маленькая, живая искра. Видеть, как светится твоя улыбка по утрам.
Знать, что она горит, что она светит, что она живет – эта маленькая, хрупкая звездочка, настоящая Звезда в твоем сердце.
