Ночь. Кладбище. К могиле с надписью "Джеймс Поттер"
привязан Волдеморт, весь в синяках в порванной мантии и со
шрамом в форме молнии на лбу. Неподалеку от могилы валяется
помятый Рон Уизли без сознания и с отрубленной правой рукой.
Рядом с Роном стоит котел в котором сидит голый красноглазый
безносый Гарри Поттер и, указывая палочкой на Волдеморта,
бубнит: "Ты гляди, как оно на этот раз интересно
обернулось..."
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Обращение Сириуса Блэка к женщине, перед которой он чувствовал себя виноватым. Слова, которые она так никогда и не услышала. Слова – перезвон восточных колокольчиков в тишине безлунной ночи.
Интересно, тебе кто-нибудь говорил, что твое имя напоминает тихий звон восточных колокольчиков? Или негромкий всплеск двух последних дождевых капель, упавших на беспокойную поверхность темной, бурной реки?.. Или… может, стон умирающего, сорвавшийся с бледных, холодных губ?
Лили…
Если бы я сказал тебе это раньше, может, ты бы решила, что я в тебя влюблен. Да, поверь, Бродяга может любить. Смешно, правда? Если даже ты, со своим вечным великодушием, не верила в это… кто тогда мог бы поверить? Ведь даже Лили Эванс – та, которая видит в людях только хорошее, считала Сириуса Блэка нисколько не положительным… И вдруг – Сириус Блэк влюблен в Лили Эванс, в саму положительность.
Но нет, Лили, нет, моя рыжеволосая колдунья, я никогда не любил тебя. Никогда, хотя ты, может быть, и думала об этом, как и все остальные… Но это ложь, мираж… Поверь, я всегда тебя ненавидел.
Возможно, сначала я и сам не осознавал этого… Не чувствовал того, как ненависть тяжелыми каплями расплавленного свинца падает в мою душу, обжигая, уничтожая, превращая в прах… Не понимал, что та тупая боль, порою железным обручем сдавливающая голову, – это ненависть. Злая, жестокая, бескомпромиссная… И ревность – то, что пробудило того демона ненависти.
Я навсегда запомнил тот момент, когда мы, четверо беззаботных мальчишек, впервые увидели тебя. Наверное, я унесу это воспоминание с собой в ад… Этот теплый, манящий свет, наполняющий Большой зал Хогвартса. Волнующихся первокурсников, столпившихся кучкой в ожидании распределения. И старую, потрепанную шляпу, лежащую на табуретке. Шляпу, которую ты, Лили Эванс, неуверенно надела на свою рыжую голову. Шляпу, так смешно сползающую тебе на лицо…
Я помню звонкий смех Джеймса Поттера, помню ту радостную, странно счастливую улыбку, с которой он смотрел на тебя.
Вечером я спросил у Джеймса, что же смешного он нашел в тощей рыжей первокурснице. Он усмехнулся, привычным движением взлохматив себе волосы. «Она забавная», - именно этот ответ я услышал тогда. И просто пожал плечами.
Ты оказалась стервой. Нет, конечно, кроме меня никто не считал тебя ею. Ремус, например, был очарован тобою, твоей странной, противоестественной добротой, стремлением помочь всем окружающим. Он говорил, что ты сможешь сделать мир лучше. А я цинично усмехался, отворачиваясь, чтобы друзья не видели моего лица.
Лили…
На третьем курсе ты не смогла разобраться с какой-то задачкой по трансфигурации, и это довело тебя до слез. Прозрачные, невинные, кристально чистые слезы блестели на твоей смуглой коже. Блики света запутались в твоих огненных волосах. И твои жалобные всхлипывания были похожи на перезвон восточных колокольчиков.
Я помню, как Ремус и Питер утешали тебя. Уговаривали, что все образуется, что ты со всем разберешься, а они помогут тебе. Объясняли, что Гриффиндор – одна большая семья, где все тесно связаны друг с другом и никто не оставит тебя наедине со своими проблемами. А я помню тот недовольный взгляд твоих зеленых, напоминающих по цвету любимое зелье профессора Слагхорна, глаз. И твои слова: «Если это так, то почему тогда Сириус попал в Гриффиндор?»
Эти слова заставили Джеймса рассмеяться. Он назвал тебя глупой, и мы ушли, оставив тебя наедине с твоими утешителями. Потом Ремус рассказывал, что как только портрет Полной Дамы закрылся за нами, ты начала плакать еще сильнее.
Тихий звон восточных колокольчиков…
Твои слезы, твоя сладкая, утешающая боль…
Лили…
Ты плакала, плакала горько и безутешно, а мы с Джеймсом сидели в тени Астрономической башни, слушая звуки ночи. Месяц изящным полукругом выделялся на темном небосклоне, оставляя длинные серебристые дорожки на мокрой от ночной росы траве. О чем-то шептали светло-зеленые листья деревьев, переговариваясь со своими друзьями в Запретном лесу. Куда-то – на свидание, наверное, спешила семикурсница-хаффлпаффка.
Моя рука словно случайно коснулась волос Джеймса. Я просто поправил непослушные пряди, но это движение вызвало внутри меня такую бурю чувств, словно я случайно пробудил демона. Демона ада, зовущего меня.
Мы разговаривали. Это был долгий разговор ни о чем, совершенно обычный для нас. Ведь мы были так близки, словно являлись двумя половинками одного целого – ближе, чем братья, ближе, чем две капли воды в глубинах темного озера. Были… пока твоя тень не встала между нами.
Лили…
В ту ночь я сказал себе, что никогда не расстанусь с Джеймсом. Никогда… Я последую за ним в ад, если он случайно попадет туда.
На пятом курсе ты не позволяла нам подшучивать над Снейпом. Может, ты любила и его, Лили? Или же просто жалела, как жалела всех вокруг?
А, может, это был твой хитрый расчет?
Так или иначе, но Джеймс увлекся тобой. Ты стала его навязчивой идеей, мечтой… Твое имя преследовало его всюду, заставляя вздрагивать, лишь кто-то произносил два таких обыкновенных слова.
Лили Эванс…
Я помню, что как-то ночью, в полнолуние, когда Ремус вынужден был остаться наедине со своим страданием, а Питер уехал домой на Рождество, мы с Джеймсом без сна лежали на своих кроватях в пустой темной спальне башни Гриффиндора. Тихо падал за окном снег, крупными хлопьями ложась на каменный подоконник. О чем-то шептал ветер, гнавший по небесному своду черные облака.
«Кто такая эта Лили, если она смогла разрушить нашу дружбу?» – тихо произнес я, наблюдая за игрой теней на высоком каменном потолке спальни.
«Была ли это дружба, Сириус?» – вопросом на вопрос ответил Джеймс.
Я помню, как он медленно слез со своей кровати, пересаживаясь на мою. Я помню его ласковые пальцы, перебирающие мои волосы. Не знаю, думал ли он тогда о тебе, Лили… надеюсь, что нет.
Мои пальцы неуверенно скользнули Джеймсу под футболку, коснувшись его натренированных в квиддиче мышц. Он вздрогнул, заставив меня отдернуть руку. Но тут же сжал мои пальцы, возвращая их обратно.
«У тебя руки холодные», – прошептал он. – «Согрейся».
Я осторожно исследовал кончиками пальцев его тело, неуверенно, словно опасаясь спугнуть свою удачу. Джеймс жадно прильнул своими губами к моей шее, заставив меня вздрогнуть от неожиданности… и от удовольствия…
Шепот ветра – перезвон восточных колокольчиков.
Шепот ветра – шелест ярких восточных гирлянд, переливающихся разноцветными огнями.
Мы сотни раз видели друг друга обнаженными, переодеваясь вместе в раздевалке сборной. Но этот раз не был похож на те, другие. Тогда не было этой дурманящей страсти, этого всепоглощающего сумасшествия.
И это потрясающее напряжение внизу живота – нет, Лили, тебе никогда не почувствовать этого. Ведь ты женщина, всего лишь женщина. Джеймс ласкал мое тело так, словно всегда стремился к этому, желал именно меня, а не тебя, Лили, не тебя. И я отвечал на его ласки со всей своей страстностью, доставшейся мне от моих чистокровных родственников, Блэков.
Когда его губы, скользнув по моему животу, устремились ниже, я до крови прикусил нижнюю губу, чтобы сдержать готовый вырваться стон.
И его стон – то воспоминание, которое я никогда не забуду.
Я помню, как попросил Джеймса перевернуться на живот. А потом нам стало все равно, потому что никто больше не существовал для нас. Даже ты, Лили…
Это была наша рождественская сказка, наш совместный подарок друг другу.
А за окном тихо падал серебристый снег, нежный, как сплетенные пальцы любовников.
Лили…
Почему твое имя наполняет мою душу такой ненавистью, таким презрением? Почему, моя маленькая грязнокровка?
Я знаю, что после свадьбы Джеймс рассказал тебе об этом эпизоде нашей жизни, об этой «ошибке». Но я всегда знал, что он не жалел об этом, когда приходил ко мне, ночью, пока ты спала, невинная в своем неведении. Не жалел, когда мы вновь и вновь ласкали друг друга…
Лили…
Ты простила его…
Но никогда не простишь меня. Никогда.
Но я и не попрошу у тебя прощения, нет…
Зачем?
Ты же не сможешь простить меня, великодушная Лили. Не сможешь. Потому что есть граница твоего великодушия…
Ты пожелала мне гореть в аду…
Что ж, я уже там. С того самого момента, как увидел дымящиеся развалины вашего дома. С того момента, когда понял, что больше никогда не услышу этого перезвона восточных колокольчиков.
Того Сириуса, которого ты ненавидела, больше нет…
Он исчез, как исчезают отзвуки далекого перезвона…
Восточные колокольчики встретят меня на пороге ада. Потому что мы с Джеймсом совершили грех.
