Плывёт через реку лев, а на спине у него - змея.
Лев думает: "Сброшу - укусит!"
Змея думает: "Укушу - сбросит!"
Да здравствует гриффиндоро-слизеринская дружба!
Написано на шерлок!кинк на diary.ru по заявке: случайный секс по пьянке, Ватсон пытается все забыть, но Холмс убеждает его, что все давно к этому вело.
Ватсон привык к тому, что его сосед иногда надолго отлучается из дома. Порой его не бывает больше суток, и возвращается он усталым, но невероятно довольным собой. В Ватсоне тогда смешиваются совершенно разные чувства: от досады до радости. Оно и понятно, ведь он волнуется, не первый год вместе живут все-таки.
Еще Холмс, как замечает Ватсон, не слишком любит выпить. Он пьет, но не напивается и точно не похож на тех бедолаг, которые жить не могут без этого приподнятого состояния, когда мир смазан и приятно неустойчив, а сами они смелы, остроумны и в высшей степени привлекательны, по крайней мере, для самих себя.
Ватсон знает, что это из-за пристрастия к наркотику — настоящий кокаинист не подвержен алкоголизму. Он не знает, радоваться этому или огорчаться. С Холмсом никогда нельзя быть в чем-то уверенным.
Однажды они оба напиваются до чертей. Вернее, Ватсону хотелось бы верить, что это происки дьявола. Холмс в тот день возвращается около трех, но Ватсон еще не ложился. Он сидит в своем кресле и при тусклом свете одной-единственной свечи читает позавчерашнюю газету. Когда Холмс входит в гостиную, одетый как обычно, самим собой, Ватсон уже готов отправиться спать: он слышал, как хлопнула входная дверь, слышал шаги, отмерившие семнадцать ступеней, и ему больше не нужно волноваться.
— Ужасная ночь! — сетует Холмс, наливая себе полстакана бренди и осушая его залпом. — Где я только не побывал! Попробуйте угадать, Ватсон, где я был? Посмотрите на меня.
Ватсон садится обратно в кресло. Ему хочется спать, но до спальни вдруг становится слишком далеко — им владеет блаженная, счастливая лень. Ему спокойно. Он внимательно смотрит на Холмса: как тот зажигает еще несколько свечей, наливает бренди теперь уже в два стакана и садится напротив Ватсона.
— Вы не переодевались ни в кучера, ни в грума, ни в грузчика, ни в мясника, ни в матроса, ни в шлюху, — говорит Ватсон, выпивая налитое. — Наверное, вы вышли из дома мистером Шерлоком Холмсом, джентльменом, и направлялись туда, где будут дамы. Вы, кажется, побрились.
Холмс проводит рукой по своей щеке, и лицо его выражает наигранное изумление: в самом деле, брит. Сразу же он смеется своим особым беззвучным смехом, и Ватсон принимает из его рук снова наполненный стакан.
— Теперь у вас грязная щека. Я настоятельно рекомендую вам вымыть руки, — продолжает Ватсон, но Холмс протягивает обе ладони вперед — они чистые.
— Я просто размазал какие-то крупицы, которые уже были на щеке, — говорит Холмс. За рукавом у него чья-то карточка с витиеватым шрифтом. Ватсон бы не заметил ее, конечно, но Холмс снимает пиджак, а потом закатывает рукава рубашки — и она падает на пол, прямо Ватсону под ноги.
— Не знаю этого имени, — говорит Ватсон, подняв карточку.
— И не надо. — Третий стакан Холмс пьет медленно. Взгляд его устремлен в камин, глаза прикрыты.
— От вас пахнет странно, — продолжает Ватсон.
— Плохо?
— Нет, весьма приятно. Похоже на…
— Бергамот.
— Чай пили? — Ватсон недоумевает.
— Почти, — кивает Холмс. — Продолжайте. Почему вы ничего не сказали про порванный воротник, про царапины на шее, про…
— Царапины? Где? — Ватсон отставляет свой стакан и уверенно приближается к Холмсу. Проводит рукой по его шее, другой опершись о подлокотник его кресла. Царапины действительно есть, довольно свежие: их четыре и они параллельны друг другу.
— Кошка, — понимает Ватсон. Он наклоняется ближе, разглядывая повреждения. — Давайте обработаем.
— Прошу вас, не… — Холмс подбирает слово или просто его язык заплетается. Не знай Ватсон, сколько выпил его друг, он бы решил, что тот чем-то смущен. — Не надо.
— Но, — Ватсон выпрямляется и берет свой стакан. — Как же…
Холмс поднимает голову и смотрит на него выжидательно:
— Сначала назовите хоть одно место, где я сегодня был. Сядьте, Ватсон.
— Да где угодно, — бормочет Ватсон. Ему становится тепло, и он думает, что они как-то слишком резво взялись за выпивку. Скоро опьянение завладеет ими, и разговор уплывет. — Вы могли успеть расследовать преступление.
— Действительно, это было.
— Вы, наверное, пошли в ресторан или в оперу…
— В ресторан. В оперу я бы без вас не пошел, — поправляет его Холмс.
— Правда? Почему? — Ватсон понимает, что его мысли перестают его слушаться, и ему все тяжелее продолжать думать о том, что же сегодня делал мистер Шерлок Холмс, пока сам Ватсон объезжал пациентов.
— Потому что вы… — Холмс действительно выглядит пьянее Ватсона. — Вы это вы, Ватсон. Вы мой Босуэлл.
— А вы… — Ватсон не находит, что сказать. — Где вы были потом? Вы кого-то встретили?
— Точно.
— И вас попросили…
— Нет.
— Значит, там что-то произошло! — Ватсон тычет в сторону Холмса указательным пальцем. — Вот! У вас вино на рубашке. Маленькое пятно.
Холмс удивлен и доволен. Но больше удивлен.
— Как вы, черт, его разглядели?
— Я просто… смотрел. Почему вы пахнете бергамотом, Холмс? Вы упали… — Ватсон издает смешок. — Вы упали в чай?
— Чай упал на меня. Странно, что я все еще пахну. Это было в самом начале. Я правда пахну? Может вам это… как это… мерещится?
— Когда зашли — пахли, — сознается Ватсон. — А сейчас не знаю. — Он вдруг понимает, что хочет встать и пойти понюхать Холмса. Понюхать Холмса, подумать только! Он остается на месте и делает большой глоток. Бутылка стоит пустая.
— Еще? Хотите еще? — Холмс встает и, немного покачиваясь, пересекает комнату. Достает вторую, точно такую же, бутыль, и хмыкает:
— Черт бы… По-моему, я пьян.
— Это незаметно, — отвечает Ватсон. — Давайте по последнему стаканчику и спать.
Холмс стоит у занавешенного окна:
— Ватсон… там светает.
— Садитесь. — Ватсон не слышит в его голосе никакого сомнения, а оно там есть. В конце концов, Холмс целую ночь где-то бегал, весь в чае, кошках и вине, и, наверное, ему хочется спать гораздо больше, чем Ватсону, который задается вопросом: где же, черт возьми, Холмс бегал?
— Вы так и будете меня дразнить? — спрашивает Ватсон после того, как они в молчании выпивают до дна и наливают по еще одному «последнему» стаканчику.
— Я вас не дразню. С чего бы?
— Вам нравится! — Ватсон снова тычет в него пальцем. — Вы надо мной сме…смеетесь, потому что я не могу угадать… А я — я волнуюсь, а вы идиот! Где вы были, отвечайте!
Холмс разводит руками. Глаза его блестят от выпитого.
— Я расскажу завтра, — обещает он. — А сейчас спать.
Ватсон протестующее что-то бормочет. Свечи догорают, но в гостиной не темно, скорее сумрачно. Предметы еще черно-белые, но Ватсон знает, что когда над Лондоном появится первый луч солнца, вещи обретут цвет. Ватсон говорит об этом Холмсу, а потом будто оправдывая свой внезапный романтизм, добавляет:
— Я могу вас видеть, — и протягивает руку. Холмс встает и поднимает его из кресла. Он обнимает Ватсона за пояс, и Ватсон прислоняется щекой к его плечу.
— Паааахнете, — бормочет он, — паааахнете своим бергамотом. Почему вы… вы так… нео-сторож-ны, я же… что же я буду делать без вас.
Рука Холмса на его спине вздрагивает. Надо бы уйти спать, разойтись по разным кроватям, но Холмс пьян, и эта мысль бьется у него в сознании в тот момент, когда Ватсон поднимает голову, смотрит в упор на его четыре царапины на шее и проводит по ним рукой. Его пальцы гладят настойчиво, сильно, и Ватсон сам не понимает, что происходит, ему просто нравится гладить, кончики его пальцев скользят по теплой коже, чувствуют пульс, проводят по горлу. Ватсон отслеживает их путь и вскоре прижимается к шее Холмса губами. Ладонь Холмса на его спине напряжена и не двигается, но Холмс шипит, изо всех сил борясь с опьянением:
— Что вы делаете?
И Ватсон отстраняется и смотрит ему в глаза. Он цепляется за его плечи обеими руками и смотрит ему в глаза и говорит:
— Простите, я… Я не знаю, я не должен… — Но рука Холмса все-таки оживает и гладит его по спине. Она неожиданно горяча, и Ватсон наслаждается ощущением, закрывает глаза и подается вперед, прижимаясь бедрами к бедрам Холмса.
Этого он не ожидал. Вернее, не привык прижиматься к кому-то, у кого такой каменный стояк. Черт, вообще к кому-то, у кого есть, чему стоять.
Одна рука Холмса вытягивает рубашку из его брюк и забирается под нее. Другой он притягивает Ватсона за плечо; Ватсон не выдерживает и толкается бедрами вперед, и слышит тихий горловой стон. Что руководит им — неизвестно, но он кладет руку на ширинку Холмса. Немедленно он чувствует ответное прикосновение: Холмс расстегивает его брюки, бесцеремонно забираясь под белье.
Они гладят друг друга в тишине; Ватсон положил подбородок Холмсу на плечо и шумно дышит сквозь сжатые зубы. Холмс прикусывает кожу у него на шее, и Ватсон вскрикивает. Его рука двигается с остервенением, и Холмс снова припадает к его шее, и после нескольких движений Ватсон кончает, а следом за ним и Холмс.
Через некоторое время они смотрят друг на друга, и глаза у обоих очень ясные.
***
Ватсон просыпается днем. Во рту у него отвратительная сухость, и он сначала диагностирует абстинентный синдром, а уж потом вспоминает, сколько стаканов бренди стало его причиной. Он встает, осторожно качает головой, но она не болит. Во всем теле он чувствует слабость и истому. Он приводит себя в порядок и выходит в гостиную, где на столе стоит чайный сервиз — и никого нет.
Он звонит миссис Хадсон, и пока она подает поздний завтрак, выспрашивает, где Холмс. Она не знает, но припоминает, что утром ему прислали записку, и ушел он в каких-то лохмотьях, очень рано. Ватсон думает, что крепкий запах спиртного только подчеркнет очередной непрезентабельный образ сыщика.
Он листает газету и наливает себе чай, поскольку уверен, что готов выпить сейчас чайника три. Чай свежий и пахнет…
Боже правый!
Ватсон невидяще смотрит на чашку, не в силах поверить в то, что он только что вспомнил. Его кадык дергается. Какое счастье, думает он, что Холмса нет дома. Что делать, думает он, что же мне теперь делать.
К тому моменту, как Холмс возвращается, Ватсон выпивает как раз три чайника чая и не притрагивается к еде. Зато он курит, пытаясь, подобно Холмсу, обдумать положение дел. Отвращение и ужас наполняют его. Наконец, он решает, что как джентльмен не должен подавать вида, если уличит друга в безнравственном поступке. Он старается не думать о том, что этот поступок был совершен и им тоже.
Холмс возвращается злой и грязный, с досадой хлопает дверью и шумно проходит в свою комнату, стаскивая на ходу ободранный плащ. Вскоре он возвращается к Ватсону, разгримированный и одетый в халат. Он падает в кресло и трет переносицу. На его лице снова царапины.
— Все оказалось довольно интересно, — произносит он. — Есть у нас еда?
Ватсон кивает на стол, где под крышкой стоит его нетронутый завтрак, и Холмс с явным удовольствием съедает холодную яичницу с ветчиной, после чего закуривает обычную папиросу, шумно ей затягиваясь.
— Придется побегать. Ватсон, мне может понадобиться ваша помощь.
Ватсон, как обычно, говорит:
— Я к вашим услугам, — но немедленно ощущает новое, грязное значение, которое приобрела эта фраза. К счастью, Холмс увлечен загадкой и просто не замечает его смятения.
— Когда я сегодня ложился спать, — начинает Холмс, и Ватсон прилагает все усилия, чтобы сохранить лицо, — мне в голову пришло, что я упустил одну деталь. Я обдумывал ее до семи часов — не очень долго, как вы понимаете — а потом услышал звонок в дверь. Записка, которую я получил, подтверждала мою догадку… Впрочем, давайте по порядку. Вы выспались?
Ватсон вскидывает голову, но во взгляде Холмса нет никаких намеков, он всего лишь вежливо интересуется — все-таки, они вчера много выпили.
— Да, благодарю вас, — отвечает Ватсон.
— Это хорошо, потому что сегодня вечером нам предстоит небольшое приключение. А теперь позвоните миссис Хадсон, пускай принесет вам другую порцию вашего завтрака. Пока вы будете есть, я расскажу.
Ватсон понимает, что ведет себя как-то неестественно: он напряжен и вслушивается в интонации Холмса больше, чем в его слова. Речь его друга ровная и бесстрастная, но Ватсон все равно настороже, готовый уловить хоть какой-то намек в его голосе.
— Я действительно вчера отправился в ресторан один, вспомнив, что по вторникам вы навещаете того старика, который вас забалтывает не на один час, — начинает Холмс, будто продолжая старый разговор. Теперь он набивает трубку. Ватсон знает, что лучше всего великий сыщик мыслит вслух, выпуская клубы белого дыма и отвечая на глупые, невпопад, вопросы Ватсона. — В середине ужина я услышал, что на кухне что-то происходит, но официанты не спешили обращать на это внимания. Я поспешил туда. Каково же было мое удивление, Ватсон, когда в узком коридорчике, ведущем на кухню, на меня прыгнуло что-то белое и пушистое. Кошка, как вы верно заметили. Пока я пытался отодрать ее от себя, все было кончено: на полу у самых дверей кухни лежал мужчина, заколотый ножом. Я кинулся в кухню и успел заметить, как убийца выбегает через другие двери наружу. Я поспешил за ним, но по пути сбил бутыль с бергамотовым маслом — его добавляют в соус к жареному мясу, как вы знаете, — вот почему я вернулся такой… благоухающий. Я преследовал убийцу до самых доков, но там я его потерял. Возвращаясь обратно, на Пэлл-Мэлл я увидел кошку, очень похожую на ту, из ресторана. Почему-то я последовал за ней, и я не пожалел. Она забежала в большой дом, у ворот которого я нашел уже знакомую вам карточку с именем Джона Драйдена. Посмотрите-ка, кто это?
Ватсон встает со своего места и открывает том энциклопедического справочника на букву «Д». Он на минуту забывает о своем смятении, вызванном событиями прошлой ночи. Кажется, будто все идет как раньше.
— Драйден, совладелец ресторана «Утка», финансист, холост, детей нет. Это всё.
— Этого достаточно. — Холмс кивает. Ватсон садится обратно и тоже закуривает. Мысли его теперь занимает совершенное вчера ночью в «Утке» преступление. Холмс продолжает: — Я не мог уснуть сегодня: во-первых, уже рассвело, во-вторых, кошка не давала мне покоя. Я вдруг вспомнил, что у кошки на Пэлл-Мэлл не хватало кусочка хвоста, и мне было необходимо это проверить. Я стал гримироваться, и в этот момент принесли записку от второго хозяина «Утки», Джереми Мильтона. Это-то имя вам известно; признаться, я сам не знал, что у ресторана есть совладелец, ведь Мильтон всегда там, и мы с вами прекрасно знаем его.
— Что было в записке? — спрашивает Ватсон, подталкивая повествование.
— Мильтон благодарил меня за участие в его делах и прощал неоплаченный счет. Однако он уверен, что дело не требует моего вмешательства, вернее, он настоятельно рекомендует мне не вмешиваться и вообще воздержаться от посещения заведения в ближайшее время.
— Вы, конечно, немедленно отправились в «Утку», — улыбается Ватсон, прекрасно зная своего друга. Холмс поднимает на него серьезный взгляд:
— Да, и с пользой провел время. Я переоделся нищим и зашел со двора. Кошка встретилась мне сразу же: с куцым хвостом, и, как видите, довольно самостоятельная. — Холмс указывает на глубокие царапины на своей щеке. Ватсон понимает, что должен обработать их, но молчит, вспоминая ощущение теплой кожи под пальцами. Перед его внутренним взором быстро проносятся картины прошедшей ночи, такие яркие и такие смущающие, что ему приходится встать с кресла и отойти к окну в попытках совладать с собой. — Что там? — спрашивает Холмс, когда Ватсон замирает у окна, внимательно разглядывая улицу.
— Начался дождь, — отвечает Ватсон самым обыкновенным тоном. На самом деле он в ужасе, даже не от воспоминаний, а от сознания того, что ему тогда действительно нравилось происходящее. Он отвратителен себе. С большим трудом он заставляет себя слушать рассказ Холмса.
— Разговор с ресторанной прислугой оказался в высшей степени интересным. Они все как один убеждали меня, что ничего не произошло. Меня накормили остатками мяса, а когда я спросил про Драйдена, выгнали вон. Тогда я отправился к дому на Пэлл-Мэлл и сыграл все ту же роль пьяницы-попрошайки. Чей это оказался дом, как вы думаете, Ватсон?
— Неужели Драйдена?
— А вот и нет, — улыбается Холмс. — Некой супружеской четы, причем глава семейства вчера вечером не вернулся домой.
— Убитый! — восклицает Ватсон.
— Совершенно верно. Я видел тело мельком, но слуги описали мне его довольно хорошо. Кошка, по всей видимости, хозяйкина. А знаете что самое замечательное? Хозяйка, миссис Торнтон, вечером отправляется в путешествие. Сбегает с Драйденом, если я что-то понимаю в романтических отношениях.
Ватсон думает, что эта фраза была лишней — она наталкивает его на новую череду мыслей. Холмсу необходима женщина, и ему самому необходима женщина, раз случилось то, что случилось. Невозможно больше быть холостяками, как бы обоим не нравилось ими быть.
— Мильтон, наверное, покрывает своего компаньона, — продолжает Холмс. — И тело они наверняка спрятали, но не слишком хорошо. Рядом с рестораном, если помните, вырыт котлован — там строят большой дом. Я думаю, что тело Торнтона там. Я уже телеграфировал в Скотленд-Ярд, думаю, с минуты на минуту они найдут тело. Ах, вот и они. Похвальная расторопность.
Ватсон слышит шаги на лестнице, ведущей в гостиную. Это действительно оказывается инспектор Лестрейд, и он очень взволнован.
— Вы! — без приветствия обращается он к Холмсу. — Вы так и будете играть с нами! Вы наверняка знаете, кто убийца!
— Добрый день, инспектор, — мягко говорит Холмс. Ватсон знает этот голос: так Холмс успокаивает историчных дамочек, так сообщает родственникам об ужасных смертях. Так он вчера разговаривал с Ватсоном. Ватсон уверен, что никогда не сможет забыть об этом, всегда теперь будет замечать интонацию, жесты, взгляды. Он напуган.
Лестрейд стоит посреди комнаты и все еще смотрит на Холмса. Постепенно он расслабляется и бормочет извинения. Ватсона всегда удивляла способность Холмса управлять людьми. Может быть, вчера не бренди, а Холмс управлял им самим? Нет, одергивает он себя, Холмс джентльмен, и наверняка он сейчас так же мучается от осознания их ошибки, граничащей с преступлением.
— Вечером мы с вами задержим убийцу, а потом его сообщника, — говорит Холмс. — Мы с доктором Ватсоном без четверти восемь должны быть в порту. Вы можете пойти с нами, а пару своих людей отправить ужинать в ресторан «Утка». Позже мы присоединимся к ним.
— Я… — говорит Лестрейд, сглатывая, — буду рад. Извините, мистер Холмс.
Когда он уходит, Холмс отправляется в свою спальню:
— Простите, Ватсон, мне нужно поспать хоть немного. У вас сегодня есть дела?
— Только два пациента. Я буду дома еще до шести.
— Хорошо. Вы вернетесь и разбудите меня. — С этими словами Холмс уходит, и Ватсон окончательно уверяется, что события прошлой ночи не должны его волновать: впереди опасное приключение, и в нем просыпается азарт.
***
Они едут в порт вечером; уже смеркается, и, глядя в полумраке на Холмса, Ватсон снова вспоминает то время перед рассветом. Теперь наоборот — предметы будут терять цвета, пока мир снова не станет черно-белым.
Холмс сидит с ним рядом, но не слишком близко. В руках у него хлыст. В кармане у Ватсона — револьвер.
— Помните, — говорит Холмс, — вы должны будете отвлечь женщину. Уроните у ее ног что-нибудь, сломайте ее зонтик, порвите ей юбку…
— Холмс!
Холмс смеется. Ватсон улыбается тоже. Ему легко. Он кладет руку на колено Холмса, как делал это много раз, и говорит:
— Будьте осторожны.
Холмс смотрит на него непроницаемым черным взглядом, и Ватсон убирает руку, проклиная все на свете. Вряд ли они с Холмсом избавятся теперь от чертовой двусмысленности.
— Послушайте, — говорит Ватсон, — мы с вами должны обсудить…
— Не сейчас, — качает головой Холмс. Они уже приехали.
В порту светло и многолюдно. Большой корабль отплывает во Францию: тут и пассажиры, и зеваки, и нищие, и проститутки. Холмс указывает Ватсону на пару — высокий красивый мужчина и под стать ему женщина — и растворяется в толпе. Лестрейд, вышедший из другого кэба, устремляется за ним. Ватсон остается один. Его сердце бьется как сумасшедшее.
Он приближается к паре, и когда миссис чуть отстает от спутника, трогает ее за плечо.
— Простите, это не ваше? — Ватсон протягивает ей маленький черный кошелек самого обычного вида. Она останавливается в замешательстве, разыскивая свой собственный, и вдруг раздаются крики — это Холмс и Лестрейд хватают Драйдена. Леди вздрагивает, и Ватсон крепко берет ее за локоть: — Не беспокойтесь.
— Но мой муж!..
— Разве муж? — Ватсон говорит совершенно спокойно. — Вы вдова.
Миссис Торнтон опускает голову.
Они так и едут в Скотленд-Ярд: Ватсон сопровождает женщину, а Холмс и Лестрейд — убийцу. Перепоручив парочку в руки закона, они отправляются в «Утку», где задерживают Мильтона. Холмс обещает Лестрейду выступить обвинителем в суде.
— Надеюсь, вы не очень устали? — спрашивает Холмс, когда они расстаются с полицейскими. Ночь спустилась на Лондон темная и теплая, моросит мелкий дождь.
— Что вы, — отвечает Ватсон. Холмс берет его под руку, и они идут пешком — до Бейкер-стрит совсем недалеко.
— Вы хотели поговорить со мной, — мягко напоминает Холмс. Ватсон прерывисто вздыхает.
— Я не знаю, как сказать, — признается он. Они сворачивают на свою улицу.
— Стоит ли вообще говорить? — произносит Холмс, когда они подходят к своему дому, и достает из кармана ключи. Они заходят внутрь. В прихожей темно.
Ватсон чувствует руку на своей спине и вздрагивает, но Холмс всего лишь пропускает его вперед. Ватсон понимает это и оборачивается. Холмс слишком близко. Слишком. Он все еще пахнет бергамотом.
Ватсон не двигается, и Холмс не двигается, они просто стоят и смотрят друг на друга, будто мужчина и женщина, которые влюблены. Ватсон не думает, что влюблен, но он понимает, что готов повторить вчерашний поступок. Сегодня он трезв, но так же возбужден.
— Простите, — шепчет он и отправляется в свою комнату.
С этого дня все меняется.
Ватсон решает больше не создавать двусмысленных ситуаций. Он старается видеться с Холмсом как можно реже: подолгу задерживается у пациентов, чаще посещает клуб, где два раза крупно проигрывается, и даже проводит неделю в загородном доме одного старика, сославшись на то, что тому нужен постоянный уход. Холмс ведет себя как ни в чем не бывало: продолжает свои таинственные расследования, выступает в суде то со стороны защиты, то со стороны обвинения, иногда навещает брата.
Ватсон понимает, что скучает по своему другу, когда видит из окна своей спальни, как тот спешит куда-то под проливным дождем в образе букиниста. Он не знает, как сделать так, чтобы их жизнь вернулась в прежнее русло: все эти разговоры у камина, полуночные посиделки, размышления вслух. Ватсон замечает, что перестал слышать заунывные скрипичные трели по ночам. Холмс не играет совершенно: ни хорошо, ни плохо. Они не встречаются за завтраком, потому что Холмс рано встает, они не видятся в течение дня, потому что каждый занят своим делом, и, наконец, они не видятся по вечерам — потому что Ватсон боится оказаться рядом с Холмсом и снова почувствовать это порочное, отвратительное желание.
Конечно, он врач и много слышал о содомии и даже сталкивался с ее последствиями. В обществе не существует единого мнения о ней: ее считают и болезнью, и пороком, и преступлением, сообразно с законом, но сам Ватсон всегда был уверен, что уж с ним-то этого никогда не произойдет. Он, в конце концов, добропорядочный джентльмен, который надеется встретить достойную девушку, завести детей и зажить размеренной, безоблачной жизнью. То, что произошло между ним и Холмсом, легко было бы списать на алкогольное опьянение, если бы не сцена в дверях на следующий день. Ватсон, может, и не обладает потрясающими дедуктивными способностями, но понять, что их отношения бесповоротно изменились, он может.
И он скучает.
Однажды вечером он не едет в клуб, а остается в гостиной — курит трубку, разбирает свои заметки. Он слышит, как Холмс в своей комнате беззаветно предается какому-то химическому эксперименту: звенит склянками, что-то шипит сквозь зубы, насвистывает народную ирландскую песенку. Ватсону нравится, что они оба дома, несмотря на то, что почти не общаются.
Он остается все чаще и чаще, а однажды специально встает пораньше и застает Холмса за завтраком.
— Доброе утро, — деловито говорит Ватсон, повязывая салфетку.
Холмс поднимает на него внимательный и удивленный взгляд, и Ватсон вдруг понимает, что тот обижен. Господи, как он мог не замечать этого эти долгие недели, как он мог не понять! Он просто перестал общаться со своим лучшим другом без объяснения причины — и даже не подумал о том, что чувствует его друг.
— Доброе утро, — отвечает Холмс. Он читает утренние газеты.
— В преступном мире все спокойно? — спрашивает Ватсон, когда миссис Хадсон приносит ему его завтрак.
— Ничего интересного, — сдержанно отвечает Холмс. Он уже допивает чай; на нем уличный костюм и красивый шейный платок.
Как Ватсон и ожидал, он уходит после завтрака, и его нет весь день.
Холмс возвращается к ночи. Ватсон сидит у камина с заметками, как и несколько последних дней подряд. Он надеется, что это передаст всю глубину его раскаяния без слов.
Холмс выглядит уставшим. Он снова, как в тот злополучный вечер, наливает себе бренди и выпивает его одним глотком.
— Тяжелый день? — спрашивает Ватсон и, не дожидаясь ответа, продолжает: — Вас в буфете ждет цыпленок.
— У него ко мне важное дело?
— И весьма срочное.
Холмс ухмыляется и принимается за еду. Ватсон смотрит на него почти с удовольствием.
— Итак, — говорит Холмс, покончив с ужином и наливая себе еще один стакан бренди. — Как вы провели время своей добровольной изоляции от меня?
Этого вопроса Ватсон не ожидал; он рассчитывал, что Холмс будет столь же тактичен, как и наутро после той самой ночи.
— Налейте мне тоже, — говорит он и, получив стакан, признается: — Я скучаю без вас.
Холмс качает головой.
— Для того, чтобы сказать мне «нет», — будничным тоном произносит он, — вовсе не обязательно было так изощренно издеваться над нами обоими.
Ватсон смотрит на него широко раскрытыми глазами.
— Пейте, Ватсон. Я собираюсь напоить вас до полусмерти и снова воспользоваться вами. Ведь так вы себе все представили?
— Нет, Холмс! Все совсем не так! — Ватсон в ужасе.
— Тогда объяснитесь, — сквозь зубы цедит Холмс. Он зол. Он действительно зол.
Ватсон вскакивает со своего места и размахивает руками:
— Как вы не поняли! Я… Это… Я просто не знал что делать, чтобы… Холмс, какой вы напыщенный болван, вы думаете только о себе! — Холмс тоже вскакивает. — Я просто…
— Вы даже не знаете, что ответить. Вы напуганы, вас тянет ко мне, и вы были уверены, что это последнее, что могло случиться с вами!
— Да, черт возьми! — кричит Ватсон ему в лицо, хватая его за плечи. — Довольны?
— О Господи, — неожиданно тихо говорит Холмс. Его рука ложится Ватсону на спину, и они крепко, горячо обнимаются.
***
Они проводят вместе весь вечер: сидят в молчании у камина, курят свои трубки, потягивают бренди. Ватсон уходит спать первым, и Холмс желает ему приятных снов. Всю ночь Ватсон спит спокойно, впервые за несколько недель.
Утром он находит Холмса в его кресле, спящего. Он укрыт коротким пледом.
В гостиную входит миссис Хадсон.
— Доктор, — шепчет она, — там пришли к мистеру Холмсу. Разбудите его, пожалуйста.
— Приглашайте через десять минут, — шепчет Ватсон в ответ. Он подходит к спящему и трогает его за плечо. — Холмс, — вполголоса зовет он. — Холмс, к вам пришли.
Холмс шевелится. От него пахнет спиртным, наверное, он еще долго вчера пил в одиночестве. Слава Богу, думает Ватсон, что не кокаин. Бренди они еще как-нибудь переживут.
Холмс просыпается и смотрит на Ватсона снизу вверх:
— Вы передумали?
— К вам клиент.
— Тогда я еще посплю. — Ватсон смотрит на него очень выразительно, и Холмс усмехается: — Это была шутка, друг мой, честное слово. Господи, как затекла шея.
— Неудивительно. Приведите себя в порядок, через пять минут посетитель будет здесь.
Через пять минут в гостиную входит посвежевший Холмс, а следом за ним — очень красивая, надменная и печальная миссис Торнтон. Ватсон удивлен сверх меры.
— Доброе утро, — учтиво говорит Холмс. — Что вас привело? Не хотите ли чаю? Ватсон, позвоните.
Миссис Торнтон садится и вежливо отказывается от угощения:
— Я пришла к вам по делу, мистер Холмс, мистер Ватсон. — Ватсон кивает ей. Холмс сидит, развалившись и прикрыв глаза. Она бросает на него недовольный взгляд.
— Что же у вас за дело? — спрашивает Ватсон, поскольку Холмс не реагирует.
— Моего мужа завтра будут судить.
— Я помню, — говорит Холмс, — точно так же, как помню, что он вам не муж.
— Не муж по закону, — гордо говорит леди. — Но, к счастью, любовь выше этого.
Холмс морщится:
— Ближе к делу.
Миссис Торнтон мнет в тонких пальцах платочек. Ватсон все еще разглядывает ее: у нее красивая шея, розовые полные губы, темные, как у Холмса, глаза. Ватсон вспоминает, как держал ее под руку по дороге в Скотленд-Ярд, но следом на него наваливаются другие воспоминания: темный коридор, блестящие глаза Холмса, его дыхание. Он пытается заставить себя думать о женщине, но ужасные, отвратительные образы настойчиво лезут в голову, и чем ужаснее они, тем притягательнее — и наоборот. Внезапно ему мерещится ощущение холмсовых мягких шерстяных брюк в ладони. Он трясет головой, отгоняя наваждение.
— Я не прошу вас отказаться от выступления со стороны обвинения, — говорит леди. — Но в ходе расследования открылся неприятный факт, и мне хотелось бы, чтобы в суде он выглядел досадной мелочью, шуткой, или не прозвучал вообще.
— Что такое?
На лице миссис Торнтон отражаются смущение и досада. Холмс открывает глаза.
— Покойный мистер Торнтон был очень ревнив, — осторожно говорит она. — Уверяю вас, я не давала ему ни единого повода. — Холмс приподнимает одну бровь. — Ни единого… другого повода, — добавляет она. — Но поклонников у меня было много… Простите, джентльмены, мне сложно об этом говорить.
Ватсон, поскольку сидит рядом, наклоняется и накрывает ее руку своей. Он не может видеть Холмса в этот момент, но чувствует на себе тяжелый взгляд. Леди собирается с мыслями и продолжает:
— Поймите меня правильно, эта история и так бросает тень на мою репутацию тень, а те письма, которые нашел инспектор, создадут обо мне поистине ужасное мнение в обществе.
— Что за письма? — спрашивает Холмс.
— От двух старых поклонников. Они не забыли меня, хотя мы давно не общаемся, но исправно поздравляют с праздниками и вообще иногда присылают весточки. Я, конечно, не отвечаю им. Прошу вас, мистер Холмс, сделайте с ними что-нибудь, иначе суд решит, что это я убедила Джона убить Торнтона. Мне могут предъявить обвинение. Они посчитают, что я крутила множеством мужчин в своих целях. Кроме того… — Она смотрит вниз. — Кроме того, Джон решит, что я обманывала его.
— А как было на самом деле? — снова задает вопрос Холмс.
Миссис Торнтон тяжело вздыхает.
— Я могу полагаться на вас как на частное лицо?
— Всецело.
— Мистер Холмс, я не говорила этого адвокату, но скажу вам. Я не знала о том, что Джон убил моего мужа, когда собиралась бежать с ним. Я не знаю, случайная ли это была смерть или нет, но моего любимого вот-вот будут судить, и я хотела снять с него хотя бы самую малую часть вины, поэтому сказала следствию, что Джон признался мне, что случайно заколол моего мужа кухонным ножом, и ужасно раскаивался.
— Там, в порту, я сказал вам: «Вы вдова», — подает голос Ватсон.
— Я думала, вы имели в виду, что я бросила мистера Торнтона.
— Я понял, чего вы хотите, — кивает Холмс. — Куда мне прислать счет в случае, если нам все удастся?
— Я не живу сейчас в доме покойного мужа, так что лучше писать до востребования.
— А вдруг вы меня обманете нас и исчезнете, обретя вновь доброе имя?
Леди улыбнулась:
— Я не думаю, но раз вам так угодно, я запишу вам адрес. Там я снимаю комнату. Временно, конечно, но я просто не могу находиться в своем прежнем доме.
Холмс кивает, Ватсон встает и лично провожает леди к выходу. В конце концов, они в какой-то мере связаны, ведь именно он тогда задержал ее. Кроме того, она действительно красива, и ему приятно находиться рядом с ней. Когда она собирается сойти с последней ступеньки, он подает ей руку. Она благодарно смотрит на него и улыбается.
— Вы хороший человек, доктор Ватсон, — говорит она. — Я благодарю Бога за то, что встретила вас в такой трудный жизненный момент.
Она уходит, и Ватсон думает, что не знает ее имени.
Когда Ватсон возвращается в гостиную, Холмс уже стоит в плаще.
— Я скоро, — говорит он. — Не скучайте. Можете помечтать об этой прелестнице. Вы, надеюсь, уже назначили ей свидание?
— Холмс! — кричит Ватсон ему вслед, но его друг не оборачивается.
Это дает Ватсону новую пищу для изматывающих размышлений. Он вдруг понимает, что Холмс ревнует его. Это звучит смешно даже в мыслях, но это так.
Ватсон не знает, что ему делать. Он не может поверить, что Холмс содомит, он не хочет верить в это. Но ему очевидно, что в то время, как сам Ватсон испытывает в основном дружеские чувства — пусть и омраченные воспоминаниями об эпизоде с бренди, — Холмс чувствует нечто совершенно другое. Нечто дьявольское.
После обеда Ватсон получает записку: «Занят, не ждите». Он собирается и едет в Кройдон, к тому самому безбожно болтливому старику.
Сегодня вторник.
Холмс возвращается, как обычно, поздно. Он сильно навеселе.
— Где вы были? — спрашивает он.
— Я спаивал Лестрейда, — почти трезво произносит Холмс. Его мучает икота, и он смеется. — Господи, Ватсон, вы бы видели пьяного Лестрейда!
— Я вижу пьяного вас.
— Что за тоооон? Вы меня в чем-то обвиняете? В том, что я пьян или в том, что вы трезв, или в том, что я хочу вас, или в том, что вы хотите меня?
Ватсон издает возмущенный возглас и делает шаг назад.
— Что вы несете?
— Мать вашу, Ватсон, вы же не дурак! Я вижу, как вы смотрите на меня. Вы почти не прикасаетесь ко мне с тех пор, и вы… вы вообще просто сидите и смотрите. Готов спорить, я вам даже снюсь.
Ватсону не снится Холмс. Но Ватсон уверен, что приснится этой же ночью.
— Идите к черту, — медленно произносит он. — Вы пьяны.
— Конечно, иначе бы я и дальше молчал, мы же с вами, к ебаной матери, джентльмены!
Ватсон молчит, и Холмс замолкает тоже. Он опускается на диван и трет ладонями лицо.
— Мы же с вами только вчера говорили об этом, — цедит Ватсон сквозь зубы. — И признали, что это ошибка. Что этого не должно быть, что это не повторится, что это не должно стоять между нами! А вы сегодня уже ревнуете меня к этой аферистке! Холмс, вы знаете, что это такое? Это содомия, Холмс! Порок, который ведет к умственному расстройству, болезни, не говоря уже об уголовной ответственности.
— Я все знаю об уголовной ответственности, — только и произносит Холмс.
— Ну и о чем мы тогда вообще говорим?
— Значит, вы мне отказываете. — Холмс страшно улыбается. В одну секунду он оказывается рядом и обнимает Ватсона, будто женщину — одной рукой за пояс, прижимаясь бедрами, другую он кладет ему на шею. Глаза его, непроницаемо черные, заволакиваются. Ватсон пытается вырваться, но всем известно, что Холмс дьявольски силен. Его колено просунуто между ног Ватсона.
— Я же чувствую, — говорит Холмс, потираясь щекой о щеку друга. Его пальцы забираются Ватсону в волосы, гладят по затылку, ласкают шею. Ватсон чувствует, что разум покидает его. — Скажите что-нибудь.
— Это приведет нас обоих к безумию. Это отвратительно. Это противоправно. Это безнравственно.
— Вам в самом деле отвратительно? — Холмс берет его лицо в ладони и смотрит ему в глаза. — Только будьте честны. Я вам отвратителен?
— Вы… нет. — Ватсон отводит глаза.
— Я понимаю, что вы были ошарашены, когда мы с вами… помогли друг другу.
— Был.
— И вы сейчас говорите мне…
— Прошу вас, отпустите меня, Холмс.
— Вы веревки из меня вьете. Я хочу, наконец, все прояснить.
Ватсон вздыхает.
— Давайте сядем.
Холмс соглашается. Ватсон делает шаг к своему креслу, но Холмс берет его за руку и сажает рядом с собой на диван. Ватсон чувствует себя героем, нет, даже героиней мелодрамы, где обязательно присутствуют долгие, слезливые объяснения, препятствия для истинных чувств… Но, Боже правый, ни в одной бездарной пьеске не было истории двух мужчин.
Холмс больше не трогает его, и Ватсон чувствует благодарность. Они сидят не слишком близко, не слишком далеко — как обычно.
— Вы не очень-то пьяны, — понимает Ватсон.
— Сделайте вид, что вы не заметили. Как я не заметил вашей эрекции. Черт. Простите, простите, Ватсон. Согласитесь, я не мог не заме…
— Холмс.
— Простите.
Они немного молчат.
— Я думаю, что на самом деле наши отношения почти не изменились в последнее время, — говорит Холмс.
Ватсон удивлен, он-то уверен, что изменилось все.
— Когда мы с вами познакомились, — продолжает Холмс, — вспомните, мы довольно быстро нашли общий язык. Вы заинтересовались моей деятельностью и мной. Нет, не спорьте, и мной тоже. У вас ведь никогда не было столь странного соседа. И мы начали сближаться. Вы помогали мне, я делился с вами подробностями самых удивительных преступлений, я…
— Вы играете мне иногда, чтобы я уснул, — улыбается Ватсон. Холмс чуть дергается, будто хочет потрепать его по плечу, но ничего не происходит.
— Не перебивайте.
Ватсон все еще улыбается.
— Вот что странно, Холмс, мы с вами так прекрасно дружим — почему вам надо осквернять это?
— Что такое содомия, Ватсон?
— Вы не знаете? Незнание не освобождает вас от…
— Я хочу, чтобы вы мне сказали. Вы — мне.
— Это разврат, похоть, грех, безумие — как угодно.
— И что, вы чувствуете себя греховным, развратным или — как это? — безумным?
— Я не содомит, Холмс. По крайней мере, пока. Мужеложство, как вы понимаете, подразумевает… Вы же понимаете, что оно подразумевает?
— Не думаю, что улавливаю вашу мысль, — Холмс откидывается назад и прикрывает глаза. Именно в этой позе он выслушивает большинство своих клиентов. Она выражает работу его великого ума. Ватсон знает это, как и многие другие мелочи, которые больше никто не знает о Холмсе.
— Проникновение, — говорит Ватсон. — Знаете ли, однажды у меня был пациент…
— Господи, он приходил к вам с… трещинами?
— Я доктор, Холмс.
— Я пока помню. Пойдем дальше. Откуда мы знаем точно, что это плохо?
— Писание, мой друг. И британские законы…
Холмс не сдерживает смешка.
— Что я сказал не так? Это знают все. — Ватсон поворачивается к Холмсу. Тот чувствует взгляд и открывает глаза.
— Я не все, дорогой мой доктор.
Эта простая фраза заставляет Ватсона нервничать. Он встает и начинает расхаживать по комнате.
— Вспомните, — говорит Холмс. — Вчера вы признались, что испытываете ко мне определенные эмоции. Желания, сажем так. Одновременно, я не сомневаюсь в нашей с вами глубокой, почти братской привязанности. Вы видите здесь две стороны одного и того же чувства.
— Не смешите меня. Вы никогда не принимали в расчет чувства. — Ватсон понимает, что эти слова задевают Холмса. Именно поэтому он и произносит их с таким сарказмом.
— Вы снова хотите вывести меня из себя. — Холмс встает. — Я не знаю, как разговаривать с вами. Вы нелогичны и… невыносимы.
Ватсон останавливается напротив него и устало закрывает глаза. Он борется с собой, он борется с грозящим ему, подступающим пороком, и сейчас он более всего уверен, что эта борьба проиграна заранее.
Он чувствует ладонь Холмса на своей щеке; большой палец гладит его и касается губ. Ватсон дрожит. Он размыкает губы и проводит по пальцу языком. Он посасывает и облизывает его и втягивает внутрь. Холмс прерывисто вздыхает и убирает руку. И целует его.
Он целует, едва касаясь, готовый отпрянуть в любой момент. Ватсона бьет озноб; он скользит рукой по плечу Холмса, гладит его по щеке, кладет ладонь на затылок и притягивает ближе к себе. Он раскрывает губы и отвечает на поцелуй; в голове его бьется: «черт-черт-черт».
Им обоим не хватает воздуха, и поцелуй заканчивается. Холмс утыкается лбом в плечо Ватсона, и последний шокирован этим даже больше, чем поцелуем. Он обнимает его за плечи и гладит по спине.
— Простите, — невнятно извиняется Холмс.
Ватсон чувствует себя счастливым. Он целует Холмса в шею, в висок, за ухом. Он снова чувствует ногу между своих колен и с яростным удовольствием прижимается к бедру, трется, но Холмс останавливает его, спрашивая:
— Вы точно не будете снова прятаться от меня по пациентам? — но, не дожидаясь ответа, снова целует его: коротко и крепко. Поспешно он расстегивает брюки Ватсона, поспешно берет его член в руку, и Ватсон выдыхает. Ему в голову приходит, что ему нужно сделать то же самое. В этом нет ничего сложного, думает он. Он все-таки врач.
Ощущение чужого члена в руке странное. Он неловко двигает рукой, закрыв глаза. Он уверен, что не должен смотреть.
Холмс опять целует его, больно прикусывая нижнюю губу. Холмс задыхается, сегодня он гораздо более несдержан, чем в тот, другой вторник. Он и кончает задолго до Ватсона, а потом, едва придя в себя, спускает с Ватсона подтяжки, становится на колени и стягивает с него брюки с бельем. Он берет его член в рот, а обе руки кладет ему на ягодицы.
— Твою мать, — стонет Ватсон. Холмс отсасывает ему. В это просто невозможно поверить.
Он издает совершенно бесстыдные звуки, трахая глотку Холмса, но кончает беззвучно, почти теряя равновесие.
Холмс поднимается на ноги и тянет его к дивану; они падают на него, вцепившись друг в друга, и Холмс сразу же снова целует его в шею. Ватсон тянет его за воротник и приникает к его губам. Он чувствует свой собственный вкус.
Они расходятся по спальням только полчаса спустя, пожелав друг другу доброй ночи и поцеловавшись на прощание.
***
Ватсон просыпается в четыре утра и больше не может уснуть. В утреннем бесцветном сумраке лежит он на кровати и чувствует, что противен себе. Вчерашний дурман прошел, и Ватсон чувствует себя опустошенным, ни на что ни годным, опустившимся вконец. Он даже не может подобрать определения обуревающим его чувствам. Это и тоска, и ужас, и отвращение, и нежелание никого видеть. Никого. Особенно Холмса. Только он обещал ему не прятаться.
Около пяти он слышит, как Холмс куда-то уходит. Он вдруг решает, что должен объясниться с ним немедленно, поэтому спешно вскакивает, набрасывает халат и перехватывает Холмса на лестнице.
— Ватсон? — Холмс удивлен. — Вы куда так рано вскочили?
— А вы куда?
Холмс поднимается на несколько ступеней вверх и оказывается рядом. И молчит. Ватсон сгребает его в крепкие объятия.
Около девяти приходит инспектор Лестрейд. Холмса еще нет, и к нему выходит Ватсон. Они завтракают вместе и разговаривают о полицейском расследовании дела миссис Торнтон. Лестрейд повторяет слова их посетительницы: действительно были обнаружены письма весьма фривольного содержания. Ватсон не знает, должен ли он рассказывать о вчерашнем визите, поэтому просит передать ему содержание этих писем.
— Но мистер Холмс уже спрашивал их у меня, — отвечает Лестрейд.
— У нас не было времени поговорить об этом. — И это чистая правда.
— Вообще, доктор, знаете, почему-то это дело движется очень медленно. Нам опять пришлось отложить суд, так как вчера мы с мистером Холмсом ужинали вместе, и он доказал, что тут еще есть для нас работенка.
Ватсону интересно, зачем тот вообще пришел — неужели пожаловаться на английские законы? Но он слышит шаги Холмса, и тут же распахивается дверь.
— Простите, инспектор, я не думал, что так задержусь. Суд отложили до завтра?
— Верно.
— Я так и думал. — Холмс снимает плащ. Ворот его рубашки расстегнут, и Ватсон вдруг замечает на его шее следы их грехопадения. При ярком дневном свете все это кажется не таким ужасным.
— Вы что-то выяснили? — спрашивает Лестрейд.
— Иначе я бы вас не пригласил.
В дверь звонят. Ватсон слышит, как миссис Хадсон говорит с посыльным, а после поднимается к ним.
— Доктор, это принесли вам. — Она протягивает ему конверт. Ватсон читает фамилию отправителя.
— Это от миссис Торнтон. — Он поднимает взгляд на Холмса. — Может быть, это вам?
— Нет, посыльный ясно сказал, что письмо должен получить именно доктор Ватсон, — качает головой миссис Хадсон. — Джентльмены, могу я быть вам полезной? Кофе, мистер Лестрейд?
Инспектор отказывается. Все, даже миссис Хадсон, ждут, что Ватсон прочитает письмо. Он разрывает конверт.
— «Дорогой доктор. Ваша участливость, ваше доброе сердце наверняка оставят глубокий след в моей памяти. Не сомневаюсь, что именно вы и мистер Холмс способствовали отсрочке суда, пусть и всего на день. Я уверена, что мистер Холмс сделает все, что в его силах; с вами же я хотела обсудить одно дело деликатного свойства. Буду рада, если вы согласитесь позавтракать со мной около одиннадцати. Мой адрес есть у мистера Холмса».
— Ваше доброе сердце, — смеется Холмс, — привлекает к вам несчастных женщин в трудных жизненных ситуациях.
Миссис Хадсон тоже улыбается и покидает гостиную, забрав поднос с остатками завтрака.
— Я ничего не понимаю, — признается Ватсон.
— Позавтракайте с леди, — советует Холмс. — Уверен, она расскажет много интересного. А пока вас не будет, мы с инспектором подготовимся кое к чему.
— Что заставило отменить суд? — спрашивает Ватсон.
Лестрейд немного смущается.
— Инспектор кое-что пропустил в изъятой из дома Торнтонов переписке, — говорит Холмс. — Я вчера провел достаточно времени, изучая ее, и нашел любопытное письмо. Помните Мильтона, Ватсон?
Ватсон кивает:
— Его задержали за пособничество в убийстве.
— Оказывается, он тоже был среди поклонников миссис Торнтон и написал ей по крайней мере одно откровенное послание. Среди перечисляемых им фантазий — поверьте, я испытал отвращение, когда читал их — он утверждает, что готов выкрасть миссис Торнтон из ее дома, выхватить ее из рук мужа, убежать с ней на край света, а чтобы избавить их от преследования — убить Торнтона.
— Ничего себе! — восклицает Ватсон. — Вот что за новые обстоятельства дела!
— Записка Мильтона, полученная мистером Холмсом наутро после убийства, только подтверждает нашу версию, — говорит Лестрейд. — И если до этого Мильтон обвинялся только в пособничестве, то теперь мы можем снять с Драйдена обвинения — ни он, ни миссис Торнтон не знали об убийстве и собирались пересечь пролив, не считаясь с Торнтоном.
— Возможно ли это? — спрашивает Ватсон. — Ведь одна записка — еще не все. Записку могли написать много позже и просто подложить в бумаги. Впрочем, просьба миссис Торнтон теперь приобретает больше смысла. Она выглядит умелой интриганкой.
— Великолепно, мой дорогой Ватсон. — Холмс хлопает его по плечу. — Именно об этом я и сказал инспектору. Одна записка — это еще не все, несмотря на то, что сейчас трудно определить настоящую дату ее написания. Если я правильно понимаю, миссис Торнтон попробует вас обольстить…
— Она уже пробовала, — бормочет Ватсон. Холмс улыбается, он явно в отличном настроении. Глаза его горят тем особым блеском, который лучше всяких слов говорит о его увлеченности загадкой. Ватсон внезапно понимает, что знал это всегда. Может быть, Холмс прав, и их отношения ничуть не изменились за последние несколько недель.
— В любом случае, пригласите ее вечером в ресторан. Сделайте все, чтобы она пришла.
— Сделайте ей предложение, — остроумно шутит Лестрейд.
Ватсон берет бумажку с адресом у Холмса, одевается, и Холмс спускается его проводить.
— Этот дом недалеко от тюрьмы, — напутствует Холмс. — Мне не удалось туда проникнуть, так что внимательно осмотрите все. Вам придется рассказать мне каждую деталь, даже если она вам покажется незначительной. И, пожалуйста, постарайтесь вернуться быстрее.
Ватсону хочется поцеловать его, но он кивает, надевает шляпу и выходит вон.
***
Встреча с миссис Торнтон проходит странно. Она то кокетничает с ним, то надолго замолкает. Видно, что она нервничает. О деле, о котором она писала, не говорится ни слова, зато она пытается выспросить, как идут дела у Шерлока Холмса.
— Не знаю, — говорит Ватсон, — пока он не закончит расследование, он не говорит мне о нем.
Миссис Торнтон делает вид, что расстраивается, и тут Ватсон находит, что сказать:
— Но если вы обещаете пообедать со мной, скажем, в «Роял», я расспрошу мистера Холмса и все вам передам.
Он старается вести себя так, будто влюблен в женщину, обратившуюся за помощью к его коллеге, и не знает дополнительных обстоятельств.
Она обещает, и Ватсон откланивается.
Когда он возвращается на Бейкер-стрит, Лестрейда уже нет, и Ватсон рад этому.
— Как ваше свидание? — спрашивает его Холмс.
— Вы в самом деле ревнуете меня? — этот вопрос волнует Ватсона больше.
— Ватсон. — Холмс серьезен как никогда. — Оставим это на потом.
Ватсон идет в свою спальню, и Холмс следует за ним.
— У нее в гостиной слышится стук. Довольно ясный, размеренный, — говорит Ватсон, надевая халат. — Я пригласил ее пообедать, она спрашивала, как продвигается ваше дело.
Холмс доволен — Ватсон выделил только необходимое.
— Ей не удалось бы меня провести.
— Вы поделитесь со мной своими соображениями?
— Обязательно. Позже. Ваша задача будет как можно дольше задержать леди на свидании. Остальное сделаем я и полиция.
Ватсон кивает:
— Тогда я займусь своей непосредственной работой.
— Ватсон, — говорит Холмс с особенной интонацией. Просто имя, ничего больше. Ватсон смотрит на него и улыбается.
Навещая пациентов, Ватсон размышляет о миссис Торнтон. После близости с Холмсом он не нашел ее ни привлекательной, ни соблазнительной. То есть, конечно, в привлекательности ей трудно отказать, но Ватсон все равно остается равнодушным. Сперва он думает, что превратился в содомита, но потом понимает, что дело в сексуальной разрядке, которую он получил. Тем более, что среди его пациентов много мужчин, и когда они раздеваются для осмотра, Ватсон не испытывает абсолютно никаких желаний.
День тянется долго. Ватсон думает о Холмсе, пытаясь понять, к каким выводам тот пришел. Постепенно его мысли приобретают более откровенный характер. К счастью, это происходит, когда он едет с Варвик-роад на Бич-стрит, поэтому у Ватсона есть время привести себя и мысли в порядок.
Он возвращается на Бейкер-стрит переодеться к обеду и едет в «Рояль». Он заваливает миссис Торнтон комплиментами, ухаживает за ней и расспрашивает о Драйдене, не давая ей изменить ход беседы.
— Мы с мистером Холмсом, — говорит Ватсон, — любили посещать «Утку». Ресторан, конечно, не такого класса, как это, но кухня там великолепно. Мистер Мильтон прекрасно знает свое дело.
— Да, — кивает миссис Торнтон, — они с Джоном были очень близки. Если мистеру Мильтону требовалась помощь, Джон даже отменял встречи со мной. Ах, мой Джон, — опускает она глаза, — если чуда не случится, его повесят.
Ватсон ничего не отвечает на провокацию. Около семи она начинает волноваться слишком откровенно. Ватсон предлагает проводить ее до дома. В Лондоне весна, и вечер выдался теплым. Ватсон говорит:
— Если вы не устали, давайте прогуляемся.
Леди выглядит недовольной, но соглашается.
Они идут, и Ватсон вспоминает все их с Холмсом прогулки в сиреневых, сочных сумерках. Кусочки складываются в его голове в совершенно ясную картину. Без сомнения, судьба сыграла с ним злую шутку и свела с тем единственным мужчиной на свете, который мог вызвать в нем подобные чувства.
— Пожалуйста, давайте возьмем кэб. — Миссис Торнтон изображает усталость. Ватсону приходится согласиться.
Когда они прибывают на место, там никого нет. Миссис Торнтон едва прощается с Ватсоном и спешит к дому. Ватсон решает обождать и вскоре слышит горестный вскрик. Миссис Торнтон выбегает обратно и попадает точно в объятия Ватсона.
— Объяснитесь, — говорит он мягко, подражая Холмсу.
Она не успевает ничего сказать, потому что к ним подбегает полисмен, и Ватсон узнает одного из сержантов, работающих под началом Лестрейда.
— Приказано доставить в Скотленд-Ярд, — говорит сержант, кивая на миссис Торнтон.
Они едут в полицию, как и несколько недель назад. Леди хранит ледяное молчание, а вот сержант говорит без остановок.
— Представляете, доктор, Драйден вырыл подкоп! Прямо в дом этой леди, чуть не сбежал. Мистер Холмс даже ранен!
Ватсон с трудом удерживается от восклицания. Проблема ранений его друга — вечная, и он никогда не перестанет за него бояться. Господи, он всегда за него боялся.
В самом деле, их отношения не изменились.
Их встречают оба, Холмс и Лестрейд. На Холмсе нет пиджака, рукава рубашки закатаны, а на его правом предплечье уже намокающая повязка. Ватсон хватает его руку:
— Холмс!
Холмс смеется. Лестрейд с сержантом уводят миссис Торнтон в комнату для допросов, и в кабинете инспектора остаются только Ватсон и Холмс.
— Вы не пойдете? — спрашивает Ватсон.
— Я и так знаю, что она им расскажет. Предпочту уехать домой и выспаться. День сегодня был невозможно длинный. — Холмс берет его под руку, и они выходят на улицу.
По дороге домой он рассказывает Ватсону все, что знает об этом деле.
— Письмо от Мильтона сам Мильтон никогда не писал. Естественно, его подложила миссис Торнтон, довольно сносно изменив почерк. Мильтона она недолюбливала, а тут еще такая возможность спасти Драйдена. Но, к сожалению, Лестрейд не самый блестящий эксперт, он даже стопку корреспонденции внимательно прочитать не мог. И вот тут она заволновалась, понимая, что суд на носу, а уловка с письмом не сработала — до него просто не дошли. Тогда они с Драйденом решили рыть подкоп. За неделю до суда она сняла дом, в котором вы ее навещали — соседи поведали мне, что в течение недели видели незнакомую белую кошку с куцым хвостом. Вы сказали мне, что слышали удары. Думаю, миссис Торнтон и мистер Драйден просто не успевали с подкопом — и тогда она пришла прямиком ко мне, чтобы уловка с письмом хотя бы отсрочила суд. Полагаю, она не надеялась меня обмануть, но верила, что про подкоп мы не узнаем. С вами она тоже встречалась из-за меня — сами же сказали, она вытягивала из вас информацию.
Последнюю фразу Холмс говорит с усмешкой, и Ватсон не обижается. Он никогда не обижается, и это еще одна вещь, которую он внезапно понимает: Холмс часто говорит что-то, что способно задеть его, Ватсона, самолюбие, но он принимает их спокойно. Он предан Холмсу.
— Еще не очень поздно, — произносит Холмс, — и раз мы взяли это в привычку, давайте выпьем сегодня за окончание дела.
Холмс не слишком любит выпить, предпочитая кокаин. Но наркотик, по его словам, очищает разум, тогда как алкоголь раскрепощает тело. Холмс тоже боится мужеложства, понимает Ватсон, именно поэтому в последнее время, почувствовав необходимость действовать, Холмс так часто пьет. Отличие Холмса в том, что он имеет очень серьезные пробелы в разных сферах, и, вероятно, область нравственных законов он тоже обошел стороной.
***
Они возвращаются домой и, едва закрыв за собой дверь, целуются в темной тесной прихожей. Они не виделись целый день, и Ватсон понимает, что это подходящий способ выразить, как ему не хватало Холмса. Он все еще не избавился от ощущения неправильности и греховности, которое преследовало его на протяжении нескольких недель, но это становится неважным здесь, сейчас, рядом с Холмсом.
У Холмса колкая щетина, сильные пальцы, твердые губы и нет груди. Холмс выше, пахнет мылом и табаком, он мужчина, с которым Ватсон несколько лет делит одну гостиную.
Они поднимаются наверх. На шестой ступеньке рука Холмса скользит Ватсону в ладонь. Ватсон вспоминает, что во время их приключений, в моменты опасности Холмс иногда брал его за руку, и это уже не удивляет его.
Яркий свет гостиной немного приводит их в чувства. Холмс достает бутылку вина, они садятся на диван и в молчании выпивают по бокалу.
Ватсону кажется, будто он один. Неизвестно, о чем думает Холмс, неизвестно вообще, что он думает по поводу сложившейся ситуации. Обсуждая ее, они говорили только о чувствах Ватсона. Теперь Ватсон ощущает необходимость прямо сейчас получить все ответы от Холмса.
Он не знает, как спросить, и поэтому говорит:
— О чем вы думаете?
— Сейчас?
— Ну да.
Холмс подтягивает к себе обе ноги и удобнее устраивается в своем углу дивана.
— Я не знаю. Я просто пью вино.
Ватсон качает головой, и Холмс кивает:
— Ладно, ладно. — Он трет ладонью лицо. — Я думаю, вот бы уехать на Тибет и ходить в простыне.
— И побрить голову.
— Точно.
Холмс не улыбается, и только поэтому Ватсон сдерживают свою улыбку. Ему как-то не по себе, ему не хочется делать чего-то, на что не настроен Холмс. Например, улыбаться. Да, улыбаться.
— Или в Россию? — предлагает Ватсон.
— Нет, — отвечает Холмс.
Ватсон ловит на себе быстрые, странные взгляды и ставит пустой бокал на столик. Он придвигается к Холмсу и кладет ладонь ему на колено. Холмс опускает ноги вниз, откидывает голову назад и закрывает глаза.
— Но я бы поехал с вами, если бы вы решили покинуть родину, — произносит Холмс, не двигаясь и не открывая глаз.
Ватсон не знает, как понимать эту фразу и как вообще понимать все, что с ними происходит. Слова становятся бессмысленными, и его, человека пишущего, это почему-то не удивляет. Он чувствует что-то определенное, точное, какую-то уверенность, которая рождается в такие вот вечера у камина с Холмсом.
— О чем думаете вы? — спрашивает Холмс, когда Ватсон вдруг перестает к нему прикасаться.
— Ни о чем. Или слишком о многом. Не знаю.
— Пожалуйста, если это что-то неприятное, вам нет необходимости… — Речь Холмса обрывается, когда руки Ватсона решительно выпрастывают рубашку из-под его брюк и забирается под нее. Он скользит ладонями по худому телу Холмса, ощупывает живот, гладит бока, трогает его грудь. Задевает соски — Холмс начинает дышать иначе — потом, приняв решение, расстегивает его рубашку и оставляет губами на его груди несколько отметин. Он захватывает ртом сосок, как он бы сделал это с женщиной, и слышит прерывистый вздох. Холмс обнимает его и вовлекает в горячий, глубокий поцелуй. Он неосознанно двигает бедрами и тянет Ватсона на себя, и тот перекидывает ногу и садится к нему на колени.
Немного спустя Холмс отстраняется и смотрит на Ватсона своими выразительными, ярко горящими глазами. Ватсон встает, тянет Холмса за руку, они еще раз коротко целуются и снова останавливаются.
— Даже на Тибете должны быть кровати, — говорит Холмс. Ватсон кивает.
Они перемещаются в спальню Холмса. Ватсон чувствует себя странно и хорошо.
— Холмс, — шепчет он между поцелуями. Холмс улыбается с закрытыми глазами, захватывает его нижнюю губу, целует в подбородок и в шею. Ватсон удивлен ловкости его губ — он никогда не видел, чтобы у Холмса была женщина, но долгие таинственные отлучки наверняка включали и развлечения. Вдруг Ватсон понимает, что ревнует Холмса к его неизвестной жизни.
Холмс раздевает его быстро, торопливо и сразу же берет в рот. Ватсон сгребает простыни в кулак; он лежит на спине, с разведенными ногами, и дрожит от возбуждения. Внезапно Холмс выпускает его член изо рта — только чтобы облизать свой указательный палец — и снова сосет. Ватсон запоздало понимает, зачем — уже когда палец Холмса проникает внутрь.
Холмс поглаживает его изнутри. Ватсон знает, что человеческие мышцы довольно эластичны, и кроме того, его член находится в горячем, влажном, сводящем с ума горле. Когда Холмс добавляет второй палец, Ватсона накрывает удовольствие.
В комнате стоит терпкий запах секса. Холмс наклоняется над Ватсоном и целует его в плечо. Ватсон прижимает Холмса к своей груди и молчит.
На часах полночь. Холмс встает, ищет что-то в глубине комнаты, и возвращается с небольшой склянкой.
— Масло, — говорит он. — Пожалуйста, перевернитесь.
Холмс действует методично, будто проводит химический эксперимент. Ватсон улыбается в подушку — теперь он узнает в Холмсе того человека, с которым прожил бок о бок несколько лет. Холмс что-то бормочет, двигая двумя смазанными пальцами под разными углами, а когда Ватсон вскрикивает от внезапного удовольствия, Холмс испускает удовлетворенный вздох.
Он терпеливо разминает Ватсона изнутри, не обращая внимания на то, что оба они уже слишком возбуждены. Ватсон в самом деле чувствует себя экспериментом — такого он точно не испытывал никогда.
Наконец, Холмс проникает в него. Ватсон стонет и кусает подушку. Наслаждение, которое он испытывает, почти невыносимо. Он обхватывает свой член и несколько раз яростно двигает рукой.
После они лежат рядом под одним одеялом; Холмс касается губами взмокшего виска Ватсона, собирая капли пота. У него самого мокрые волосы, и сердце бьется громко и часто. Ватсон поворачивается на бок, целует Холмса в колючую, щетинистую щеку, проводит пальцами по его шее. Он чувствует, что должен что-то сказать, но не знает, что.
Холмс закрывает глаза, дыхание его выравнивается.
Ватсон вспоминает события месячной давности. Он вспоминает, как допоздна ждал Холмса с его таинственных прогулок, как уделял так много внимания его внешности, как шутил и пикировался с ним, как остро реагировал на его поддразнивания, как был готов лечить каждую его царапину. Как сказал ему тогда, путаясь в словах, что не знает, что будет делать без него.
Ватсон вспоминает, что было потом — все свои метания, все отчаяние, презрение к себе. Он понимает, как мало смысла было в решении избегать Холмса, и думает, знал ли Холмс о демонах, терзавших его душу. Он приходит к выводу, что знал.
Ватсону кажется, что Холмс всегда знал, что происходит между ними, тогда как для самого Ватсона их первая близость стала полнейшей неожиданностью.
Ватсон смотрит на Холмса: тот лежит на спине, его дыхание глубоко и размеренно. Ватсон утыкается лицом ему в плечо. Спать совершенно не хочется.
Он встает, надевает брюки и, осторожно двигаясь, разыскивает сигары. Закуривает, садится у окна. Он вспоминает все, что произошло за последний месяц. Ему кажется, что ничего не изменилось, и одновременно — что никогда не будет, как раньше. Он не знает, радоваться этому или огорчаться. С Холмсом никогда точно ни в чем не уверен.
Ватсон тушит сигару и ложится рядом с Холмсом. Его немедленно обвивает тяжелая теплая рука.
Успокоившись, Ватсон засыпает.
