Капли бились в окно с настойчивостью мух. Маленький светловолосый мальчик сидел на подоконнике, тесно-тесно прижавшись к стеклу: так ему казалось, что он чувствует удар каждой из них. Почему-то от этого было не так тоскливо и страшно, и одиночество превращалось в почти ручного зверя, укладываясь где-то в ногах, часто и глубоко дыша. Он почти слышал это дыхание, стук капель забивал его, отгоняя, отодвигая, обволакивая – но всё же не мог уничтожить полностью.
Где-то наверху что-то шло не так.
Ещё вчера у него должен был родиться брат. Но почему-то рождаться он никак не хотел – пошли уже вторые сутки, а он всё не желал приходить в этот мир.
Мальчику, прятавшемуся на подоконнике, было не просто страшно.
Ему было стыдно.
С самого начала, когда он только узнал о невероятном и счастливейшем событии, случившемся в их семье впервые за последние пару веков – с тех самых пор, как ему сообщили, что скоро он уже не будет единственным, что скоро он станет старшим – вот с тех самых пор он и возненавидел своего будущего брата.
Он знал, конечно, как это чудесно и важно – второй ребёнок. Не просто ребёнок – СЫН!
Он понимал, что это знак благоволения Судьбы и Богов.
Но – ведь ему было только шесть!
И он отчаянно, как никогда ничего прежде в своей маленькой пока жизни, желал быть и оставаться – единственным.
Ему даже стал сниться этот маленький братец – и в снах его это было уродливое огромное существо, неизменно угрожавшее всей семье, которое маленький храбрый наследник обязательно в конце концов убивал – и кровь у него всегда оказывалась почему-то такой же прозрачной, тяжёлой и холодной, как бьющиеся в стекло капли.
И вот теперь, когда – наконец! - что-то не то происходило с этим отвратительным существом – мальчик не испытывал радости.
Разумеется, виноват он ни в чём не был. В конце концов, это же были просто желания и сны – а кто же из нас волен над ними! Ведь наяву мальчик добросовестно и послушно исполнял всё, что велели ему родители.
Он ведь действительно понимал значимость происходящего.
Он был совершенно чист – по всем законам.
Но от чего же тогда так страшно стучит в окно тяжёлый летнее-осенний дождь и от чего же так душит тишина этого огромного тёмного дома?
«Пожалуйста, пусть он родится», - в отчаянии шепчет ребёнок. «Пожалуйста…»
Но он знает, что просить уже поздно.
И когда дом оглашается скорбным воем эльфов, оплакивающих гибель хозяйки и наследника – мальчик тоже громко кричит и в странном, так несвойственном ему исступлении с такой силой бьёт широко раскрытыми ладонями по оконному стеклу, что оно раскалывается и ребёнок, не удержавшись, соскальзывает с подоконника и летит в дождливый мрак ночи.
Падения он не почувствовал: просто мокрая пустота вокруг сменилась столь же мокрой твердью под ним. Жидкая грязь на мгновение залепила ему лицо, и он, захлебнувшись ею, отшатнулся от земли в ужасе, перестав, наконец, кричать. Над ним высилась тёмная мрачная громада – дом. ЕГО дом. Теперь – только его.
* * *
«Лорд Малфой имеет честь сообщить о совершеннолетии своего единственного сына и наследника Люциуса».