Холодно.
Люциус плотнее запахивается в плащ. Это не имеет смысла – здесь и сейчас, - но он с непонятным упрямством выполняет привычные и правильные движения.
Здесь холодно и так светло, что глаза практически не различают предметов. Свет колючий и резкий – не спасают даже толстые очки черного стекла: глаза всё равно начинают слезиться и болеть уже через несколько минут.
Но всё это не имеет значения. Никакого.
Вот уже 42 часа, как ничего в этом мире не имеет значения для Люциуса Малфоя – за исключением той цели, что привела его в это сверкающее место.
42 часа – почти двое суток – назад его единственный сын и наследник покинул этот мир.
Вопреки мнению многих, Люциус любил сына. И не только потому, что в этом бледном ребёнке-подростке-юноше было сосредоточено будущее всего рода Малфоев. Он любил его, как любит отец сына желанного, долгожданного, единственного. Пожалуй, он бывал с ним несправедлив и суров – но кто-то же должен был подготовить к несправедливой и суровой жизни то хрупкое и нежное существо, которое поначалу было его единственным наследником.
Не его вина, что он так рано ушёл.
Так случайно.
Так глупо…
Люциус зажмуримся. Глубоко, во всю силу своих лёгких, вдохнул ледяной колкий воздух.
Не думать. Не думать о нём сейчас – эта мысль лишает сил, а он не может себе позволить такую роскошь.
Не сейчас.
Возможно, потом…
Когда-нибудь.
Тогда он впервые увидел Дамблдора смущённым и… испуганным? Во всяком случае, было похоже.
Очень.
Только это уже не было важно. Собственно, ничего уже важно не было – даже то, чей именно бладжер сшиб Драко с метлы.
Говорят, волшебники умеют лечить любые травмы и раны.
Почти любые.
Почти.
Но ни один волшебник не может вылечить смерть.
Человек – такое, в сущности, хрупкое существо…
Даже если он – волшебник.
И его шейные позвонки, оказывается, уязвимы не меньше, чем у какого-нибудь… голубя.
Или маггла.
Наверное, он даже не успел понять, что умер. Лицо его и в смерти оставалось восторженно-сосредоточенным: он почти поймал снитч…
Дамблдор боялся мести Люциуса виновнику. Эта мысль пришла… не вовремя. Люциус поморщился, будто увидел на тропинке перед собой раздавленного червя. Мстить…
Драко это не вернёт. Его вообще не вернёт ничего, ничего и никто.
Драко теперь – прошлое. Дома. Семьи. Его, Люциуса…
Мстить мальчишке… Хотя – почему, собственно, мальчишке? Кажется, девочки тоже играют в квиддич?
Мстить самой судьбе…
Он – не может позволить себе подобной роскоши. Его отношения с судьбой и так достаточно… сложны. Да, лучше всего назвать их именно так.
Он должен думать о будущем. Прошлое мертво – пусть даже не похоронено, но – мертво.
Значит, будет ещё сын.
Но для этого, прежде всего, должен быть отец. ОТЕЦ ДОЛЖЕН БЫТЬ.
Иначе…
НЕТ. Вот об этом он не будет даже думать.
Потому что мысли… мысли ведь могут однажды и воплотиться.
Как, например, та, о квиддиче.
«Когда-нибудь ты сломаешь себе шею», - как-то в сердцах бросила сыну мать.
А бросаться можно отнюдь не всякими словами.
У него будет другая жена.
В конце концов, когда это Малфои были христианами?
Ветер становится так силён, что сшибает его с ног. Люциус ложится на землю и лежит некоторое время совершенно неподвижно. Кажется, что ветер немного стихает, но Малфой-старший… нет, теперь – просто Малфой – знает, что это только до тех пор, пока сам он не двигается.
Но ветер, бешеный, обезумевший ветер – это хорошо. Это просто прекрасно.
Это означает, что он верно выбрал направление.
Это означает, что он подошёл уже близко.
Где-то здесь, в этой сверкающе-холодной пустыне, его повелитель и господин спрятал до ближайшей полной луны своего заклятого врага и противника.
Где-то здесь ждёт своего последнего часа выросший Мальчик-Который-Выжил.
Мальчик, который теперь должен выжить вновь.
Мальчик, который должен наконец освободить Люциуса, последнего из Малфоев.
Если, конечно, Люциус, последний из Малфоев, успеет добраться до него прежде, чем луна полностью округлит свой серебряный лик.