«Если день не задался, так не задался», — думал Вернон Дурсль, пытаясь удержать на скользком пластиковом подносе кружку чая, булочку и упаковку сэндвичей с яйцом, приобретенные в кафе на вокзале Кингз Кросс. То, что под страхом сурового наказания придется потратить такой славный, такой самый обычный выходной на то, чтобы встретить ненормального племянничка, было плохо само по себе. А уж остальное! Что и говорить, страна катится к чертям — в этом нет никакого сомнения.
Началось все вполне невинно — с уютного домашнего ужина в доме сестрицы Мардж. На стол подали паэлью, и они провели приятный вечер, обсуждая цены на жилье, наплыв иммигрантов, пробки в центре города и общий нравственный упадок страны. Но не успели Вернон с Петунией вернуться домой, как у них случилось сильнейшее расстройство желудка. Петуния как создание нежное (нежное, ха-ха!) пострадала гораздо сильнее, и к утру стало ясно, что она не в состоянии никуда ехать, какое бы суровое наказание за это ей ни грозило.
Потом оказалось, что Дадли без позволения родителей взял «Вольво» и укатил со своими новыми ужасными дружками. Вернону пришлось отправиться на вокзал на маленьком синем «Хэндае» Петунии. Это было унизительно, и к тому же небезопасно — на шоссе всегда полно безответственных лихачей. Не говоря уже о том, что руль оказался слишком близко к сиденью водителя и прямо-таки врезался в живот.
А теперь в гнусной вокзальной кафешке не оказалось свободных столиков. За каждым кто-то сидел. Несколько студентов обсуждали поездку в Таиланд (им бы в армию, там бы их привели в чувство!), пожилая парочка держалась за руки прямо над чайником (и это в их-то возрасте!), ученого вида дама читала толстую книгу (мужа, конечно, нет, и неудивительно!), молоденькая дурочка с крашеными волосами сюсюкала над сидящим в коляске ребенком (родила, чтобы получить бесплатную муниципальную квартиру!), а рядом устроились трое байкеров в кожаных куртках с цепями (просто нет слов!).
И только за столиком в дальнем углу сидела прилично одетая дама одного с Верноном возраста. Она прижимала сумку к груди и то и дело бросала на окружающих встревоженные и изумленные взгляды. Ей было примерно столько же, сколько Петунии, даже волосы такого же цвета, но Петуния была тощей, а незнакомка — пухленькой и большеглазой. Она и одета была так, как одевалась его жена в ту далекую пору, когда Вернон за ней ухаживал: плиссированная юбка, белая блузка с бантом и элегантные, но удобные туфли с пряжкой. Короче, единственный приличный человек во всем этом дурацком заведении. Вернон решился. Он крепче ухватился за поднос и стал осторожно, стараясь не утратить достоинства, пробираться сквозь переполненное людьми душное помещение.
Он уже был у цели, когда споткнулся о валявшуюся на полу погремушку, покачнулся и плюхнулся на стул, расплескав чай по всему подносу и уронив бумажник на скользкий пол. Вернон, задыхаясь от негодования, стряхивал с пиджака крошки сэндвича, как вдруг услышал, что дама, подавшись вперед, обращается к нему:
— Простите… Это ваше, — робко начала она тихим голосом, протягивая ему бумажник. От удара тот раскрылся, продемонстрировав впечатляющий набор кредитных карточек и семейных фотографий.
— Какой славный, крепкий юноша! — восхищенно воскликнула незнакомка, разглядывая фотографию Дадли, сделанную в самый первый день в Смелтинге — ту, где сын замахивался дубинкой прямо в камеру. — Вы, должно быть, очень им гордитесь.
Вернон мрачно посмотрел на фотографию: да, когда Дадли было одиннадцать, он был идеальным сыном. В горле застрял комок. Сидевшая напротив женщина, похоже, заметила выражение его лица, потому что вздохнула и грустно сказала:
— Когда они маленькие, с ними гораздо легче, правда?
Оглядываясь на тот день, Вернон Дурсль мог объяснить свою внезапную, невозможную откровенность только продолжающимся воздействием паэльи сестрицы Мардж. Как бы то ни было, его словно прорвало и он не в силах был остановиться. Он обнаружил, что рассказывает совершенно незнакомой женщине, какие огромные надежды они с Петунией возлагали на своего одаренного, очаровательного сына; на какие жертвы им пришлось пойти, чтобы отправить его в хорошую школу, а не дать набраться дурных привычек от местной шпаны; и как постепенно они с ужасом стали осознавать, что друзья, которых сын завел себе в школе, еще хуже, чем эта шпана. Дальше — больше: крашеные черные волосы с выбритыми висками; безумное увлечение черепами, черной магией и смертью; мерзавцы с пустыми глазами, вовлекшие их драгоценного мальчика в свою компанию; плакаты с бледными красавчиками непонятного пола в непристойных позах; странно пахнущий дым, которым тянет из комнаты сына; возвращения под утро; нелепая одежда, украшенная цепями и какими-то дикими надписями… А эта жуткая татуировка, из-за которой Петуния неделю рыдала по ночам!
Наконец Вернон выговорился. Он поднял голову, чувствуя себя неловко как никогда в жизни, и увидел, что в больших голубых глазах собеседницы стоят слезы. Она неуверенно протянула унизанные перстнями пухлые пальцы и погладила его по рукаву.
— Как я вас понимаю! — сказала она. — Это просто кошмарно! Бедные наши дети! И всегда одна и та же история. Мой Сесил, когда отца… когда отцу пришлось уехать, чтобы уладить одно дело в министерстве, он… Я думала, в школе он будет в безопасности, но стало только хуже. Я боюсь за него, страшно боюсь — в школе такое творится! А директор все покрывает! От него никакого толку. Я подозреваю, он нарочно вредит Сесилу…
Она перевела дыхание и промокнула глаза кружевным платочком.
— Дорогая миссис… — начал Вернон, одновременно чувствуя неловкость и странное удовлетворение от того, что страдает не один.
— Вернон Дурсль, — ответил он и протянул руку. Они обменялись рукопожатием, и Вернон приступил к любимой теме: «Все Учителя — Идиоты. Директора Школ — тоже Идиоты». Двадцать минут подряд они дружно ругали бесчувственных и тупых преподавателей, неспособных оценить талант ученика, и сокрушались о падении уровня образования, после чего почувствовали себя гораздо лучше.
В конце концов миссис Уоррингтон бросила взгляд на часы на стене, вздохнула и принялась собираться.
— Мне пора, — сказала она. — Сесил появится с минуты на минуту. Как я благодарна, что вы меня выслушали — это такое облегчение! Я буду помнить о вас и вашем мальчике и желать вам обоим самого лучшего. Никогда не надо терять надежду, верно?
Вернон ужасно боялся этого момента. Поезд с ненормальным племянничком должен был вот-вот прийти. Как будет унизительно, если эта очаровательная женщина застанет его в кампании сумасшедших дегенератов и неудачников!
Они спустились в давку и толчею центрального зала. Внезапно миссис Уоррингтон повернулась к нему и сказала:
— Мистер Дурсль, у вас шнурок развязался. Надо быть осторожнее, а то можно случайно наступить!
Шнурок действительно развязался, и Вернон нагнулся, чтобы его поправить. Когда он выпрямился, миссис Уоррингтон уже исчезла. Испытывая одновременно и огорчение, и тайное облегчение, Вернон Дурсль пожал широкими плечами и стал проталкиваться на девятую платформу.
Больше Вернон никогда не встречал Делию Уоррингтон. Правда, на мгновение, как раз когда его мерзкий племянник выбирался из… зачем ему знать, откуда тот выбирался?.. Вернону показалось, что она была в толпе родителей. Но это невозможно, строго одернул он себя. Такая славная, приличная женщина просто не может оказаться среди этих.
